Город, в котором...

— А по-моему, так вся задача Пазолини сводилась к иллюстраций Фрейда.

— Да бросьте вы — Фрейд! Тут же философия! Эдип — это каждый из нас, любой из нас. Мы живем, счастливые, самочтимые, и ничего не ведаем о преступлениях, которые совершаем. А потом нам раскрывают глаза. Недаром Эдип ослепляет себя. Вначале он был зрячий — и не видел своих преступлений, а потом он прозрел их — и ослепил себя. Я бы отождествил две стадии его сознания с двумя ступенями общечеловеческого сознания. Сперва библейское: наивное, материалистическое, с, его формальным кодексом морали. И потом — приход христианского сознания как прозрения — с его свободой совести, с его ответственностью не только за поступки, но и за мысли. И уж христианство-то никому не дает возможности самодовольства, ни один не может чувствовать себя праведником.

— Что ж, Софокл умный старичок, прожил девяносто лет.

Отыскался для Риты какой-то опекун, довольно, впрочем, облезлый:

— Рита, вам не скучно?

И тут же:

— Я хочу писать вас: эта женственная сила, просторные бедра…

(То есть еще не догадывался о победе другого типа красоты…)

Насилу отвертелась. Позвонила прямо из мастерской, вызвала себе молчаливого черного ворона.

«По ночной Москве…», как пели.

Ах, Москва, Москва!.. Эта Москва.

И Прокопий снова: «Рита… — немного поколебался. — У тебя будет здесь квартира, но ты должна переехать сюда одна. Ну, я имею в виду, со своим ребенком — кто у тебя, мальчик или девочка?» — «Неважно!» — «Я дам тебе работу. Если захочешь, конечно. А не захочешь — тоже голодать не будешь. Но хотя бы ради твоего чувства независимости я дам тебе работу, хорошую, что называется непыльную. Чем ты занимаешься, Рита?» Буркнула: «За кульманом стою». — «Найдем, Рита, что-нибудь светское, что-нибудь уж попривлекательнее кульмана. В том же «Загранэнерго» есть очень приятные места. Мой друг сделает для меня все. Потому что дружба, Рита, это единственное, чем мы располагаем. Когда ты доживешь до моего возраста и положения, Рита, желаю тебе только одного: надежных друзей». — «Надо подумать». — «Подумай, Рита, подумай!..»

Итак, развестись с мужем и приехать в Москву наложницей. Ничего себе, карьера!

Она позвонила Юрке на щит управления ТЭЦ. Ей нужно было услышать его голос, вспомнить себя его женой и посмотреть, насколько ей это нравится. А Юрка вдруг ей и сообщает: только что назначен старшим дисом… Совершенно безразличным тоном. У него чем важнее новость, тем безразличнее тон. Дескать, а нам это ничего не стоит. Назначение его было невероятно, он проработал на станции немногим больше года, он и на диса сдал совсем недавно, только-только допущен к самостоятельной вахтенной работе, — неужели без него не нашлось кому? «А Егудин?» — спросила Рита вытянувшимся от удивления голосом. «Путилину видней», — замял Юрка. «Да ты что, слушай, вот это да! — кричала ему Рита. (Легенда гласила, что она сейчас находится по горящей путевке в подмосковном доме отдыха.) — Это что же, Путилин так тебя ценит, что ли?» — «После поговорим!»

Ну вот видишь, Прокопий, а ты меня в наложницы. Нет, так мало значить она не согласна. У нее есть собственные перспективы. Она положила трубку. На месте не сиделось. Радость некуда девать. Позвонила Прокопию — не оказалось. Вышла на улицу, побродила — что толку, все равно никого нельзя привести к себе, уговор есть уговор. Вернулась. Умылась, причесалась, нарядилась. Что бы еще? Она просто вышла в холл, села в кресло и, расслабившись, вальяжно курила сигарету.

Когда она училась в институте и по праздникам бывала в общежитии, там стоило выйти в коридор и остановиться у подоконника, как немедленно у какого-нибудь мимо идущего человека оказывалось до тебя дело. «Девушка, который час?» Или вовсе уж беспомощное это: «Девушка, а вам не скучно?» Видимо, люди везде одинаковы — что в студенческом общежитии, что в гостинице без вывески — всем хочется одного и того же. Ибо немедленно:

— Не угостите сигареткой?

И даже закурил для виду, подсев в соседнее кресло, хотя видно же, что некурящий. Уже, поди, откурился. Нажил с сытой жизни какую-нибудь болезнь печени. Или миокардит какой-нибудь (Рита и названий болезней не знала пока) — и бросил курить от страха за свою драгоценную жизнь. Подлец такой.

Молчат, курят.

— А вы слышали анекдот?..

Иногда — очень редко — бывает: встретятся два взгляда, подобно двум клеткам зарождения, — и пошел расти плод отношений, клеточка за клеточкой, его не разъять, не расчленить и не понять тайны его произрастания. У Риты так иногда бывало. У Ритиного собеседника — никогда. Он был бесплоден для другого человека, а нуждался в нем. Что было делать? Он запасался анекдотами, чтоб привлекать ими другого, как цветок запахом. Один человек всегда нуждается в другом, чтобы погрузиться в его неожиданней космос и хоть ненадолго — как в кино побывать — отвязаться от своего надоевшего мира — недостаточного, — соскучившись внутри себя самого. С детства необходимо, чтобы в некотором царстве, в некотором государстве все было иначе, чем у тебя. Зайчик-зайчик, пусти меня в свой домик посмотреть. Я-то бедный. А я тебе за это анекдот расскажу. Пустишь?

Поглядим.

Рита снисходительно смеялась. Разрешала развлекать себя.

Шли минуты — а никакого плода не завязывалось. Кончался анекдот — и опять голое место.

Но еще есть шампанское, шоколад. Может, это заменит тебе, заинька, мой мир, которого нет? В номере у меня уютно, богато, сытно:

— Вы тоже из Министерства энергетики?

Оскорбленно удивился. Ну что ж, тем лучше. Рита больше ни о чем не спрашивала. Шампанское так шампанское. Шоколад так шоколад. Анекдоты так анекдоты.

Подходя к окну и отводя рукой штору, она мурлыкала песенку студенческой поры:

Скучно девочке одной — ох, господи! А может, туз-то козырной — сослепу… Поиграем, говорит, в шахматы, У меня из окон вид — ахнете!

Когда-то она не понимала, о чем это. А туз-то козырной. Выиграешь, Рита! «Пробойные мы с тобой ребята, Юрка!» — думала она о муже с теплом товарищества.

…Ну, неприятно. Ну, где-то даже противно. Ничего, перетерпишь, переждешь какое-то время зажмурившись — глядь, уже все в прошедшем времени, то есть ищи ветра в поле — НИЧЕГО НЕ БЫЛО. Не убудет же с тебя, Рита, не смылится; руки целы, ноги целы, голова на месте, никакого ущерба. НИЧЕГО НЕ БЫЛО. Все забудешь. А отказывать — только больше труда и усилий. Больше устанешь.

На другой день она не звонила Прокопию несколько часов. Вернувшись в свой номер (оставался незапертым…), нашла его там. Сам не свой. «Ты где была?» Кажется, его даже знобило. Ч у я л. «В гостях… — беспечно. — Заболталась, не сердись». — «В каких еще гостях?» — «Да тутошний один. Все анекдоты рассказывает. Неистощимый такой чемодан анекдотов». Сразу поверил. Успокоения жаждал. «А у нас вчера была коллегия — до самой ночи. А после меня не выпустили — все поехали к Федулину и меня утянули. Не поехать было нельзя. Я ведь вчера был героем дня…» Скромно так. И поглядел, слушает ли, — хотелось рассказать подробнее. А может, хватит уж мне тебе угождать, а, Прокопий? — и задумалась, как бы ушла в себя.

— Ты слышишь?

— Да-да, рассказывай, мне интересно.

Про то, как он там встал в напряженный момент и при полной тишине геройски произнес… Ни с того ни с сего засмеялась.

— Ты что? — даже испугался. Будто плыл к ней уцепиться, как за буек, — а буек от него, от него…

— Ах, не обращай внимания, это мне анекдот вспомнился, из вчерашних… Пустяки. Весело было. Продолжай.

— Рита! У нас все в порядке? — испарина выступила.

— Все в порядке, все в порядке, продолжай.

— А анекдоты — небось и неприличные?

— Ой, не будь занудой! Лучше продолжай, как ты их всех там, а?

— Ты смеешься?

— Наоборот, горжусь тобой, что, не видишь? — и зевнула.

Отлично! На другой день снова нарушила уговор и позвонила после большого перерыва:

— Извини, заболталась опять. Мы тут сидим в ресторане, обедаем с моим вчерашним знакомцем. Забавный такой мужчина. Ухохатываюсь. Ну, что нового?

Через полчаса уже стоял на пороге обеденного зала, весь из себя бледно-зеленый. Оглянулась, а лицо все еще сохраняло то выражение, с каким обращалась к сотрапезнику: румянец, лукавство.

— О-о! — пропела. — Знакомьтесь! Это Прокопий Матвеевич, а это…

Прокопий не свел с нее упорного взгляда.

— Рита! Я прошу тебя наверх! — приказал.

Поколебалась, подчиниться ли. Не рабыня. Но ничего, это даже интересно. Повиновалась.

Едва за ними закрылась дверь, она напала первая:

— Только не надо мне предъявлять счетов! Я думаю, по счетам я расплатилась! А? Не так разве? Если ты мне хочешь сказать, что, как это, лишаешь меня всех прав состояния, — что ж. Как говорится, бросай — меня подберут!