Город Золотого Петушка. Сказки

Ах, вот где видел Игорь эту усмешку — у отца Андриса, когда тот подмигнул ребятам там, на берегу, в первый день. Игорь невольно говорит:

— Знаешь, Андрис, ты — сын своего отца!

Андрис солидно отвечает:

— Каждый — сын своего отца!

И они идут дальше…

Вот Рыбачий домик на самом берегу, лишь отделенный от пляжа деревянной загородкой. Тут крохотные две комнатушки вмещают всего лишь кровать, да стол, да игрушечно-маленькую кухню, но прямо за порогом — море! Просторное, безбрежное, бурное или притихшее. И при взгляде на него тотчас же исчезает ощущение тесноты этих комнатушек, и в этом домике ты чувствуешь себя невольно обитателем не нескольких квадратных метров, а обитателем огромного мира… Здесь хранятся садовые инструменты. Если отдыхающих будет очень много, они займут и этот забавный домик, а пока это база Каулсов, отца и сына — Яниса и Андриса. Старший Каулс сидит на пороге домика. Ему тесно, такому большому, на маленьких ступеньках, но он совсем не чувствует их тесноты — большое, сильное тело послушно Янису Каулсу: хочется посидеть на ступеньках, и хорошо, сиди! Короткая трубка в его руках чуть дымится. Голубые глаза устремлены на море. На берегу этого моря прошла вся жизнь старшего Каулса. Кто знает, какие мысли теснятся в его голове в этот момент! Он мельком взглядывает на ребят и едва заметно кивает головой. Так же он смотрит на сына, когда тот ставит заступ, грабли и лопату в уголок.

Андрис говорит:

— Я все сделал, отец!

— Ну, тад лабс ир! — отвечает отец и пускает прозрачный дымок в сторону.

Они долго молчат.

С берега доносится шум. Плещутся волны и лижут прибрежный песок. В воде с криком и веселым смехом плескаются купальщики. Гоняются друг за другом ребята. Кто-то играет в серсо — летают в голубом воздухе ивовые кольца и нанизываются на длинные тонкие прутья с перекладиной, похожие на рапиры. Из-за дюны, от станции железной дороги, доносятся свистки электрички. Где-то лает собака…

Далеко в море виднеются рыбацкие моторные лайбы. Если хорошо прислушаться — услышишь слабый-слабый звук их моторов. И вдруг воздух сотрясается от грохота. Раз… Другой… Третий… И в чистом небе, далеко за лайбами, вспыхивают белые облачка, а сбоку, откуда-то с этого же прозрачного неба, доносится рев реактивного самолета. Игорь вопросительно глядит на Каулса.

— Ученик! — говорит тот, не вынимая трубки изо рта. — Балтфлот…

Он поднимает вверх глаза и следит за то появляющимися, то исчезающими следами разрывов зениток над морем, за длинной белой дымовой контрольной полосой, которую вдруг оставляет за собой невидный в небе самолет… Игорю становится несколько неуютно… Они думают об одном и том же с отцом Андриса. Забыв о потухшей трубке, Каулс вдруг говорит:

— Когда в воздухе наши самолеты — это хорошо!

Невольно в памяти Игоря всплывают слова: «Зашел с хвоста или с брюха, дал очередь и — порядок!»

Андрис неожиданно говорит:

— Игорь сказал, что я сын своего отца!

Усмехаясь, Каулс глядит на Игоря и отвечает:

— Каждый сын — сын своего отца!

И вдруг как-то глубоко задумывается, совсем забыв о ребятах, нахмурив брови. Лицо его тотчас же становится как-то старее. Андрис тихонько трогает Игоря за рукав и кивает в сторону — пошли! Когда Рыбачий домик скрывается за деревьями, он говорит Игорю:

— Отец мой был в Советской Армии. Попал в окружение. Был у немцев в концлагере. Бежал. Партизанил…

— Как интересно! — невольно говорит Игорь.

— Интересно? — спрашивает Андрис с каким-то совсем новым выражением лица. — Интересно? Не знаю… Иногда он, вот как сейчас, замолчит — и все, будто его и нет тут! «Интересно»…

Они идут молча. Вдруг Андрис говорит:

— У него ни одного целого ребра нет.

Это — об отце.

— Почему?

Андрис молчит.

Игорь краснеет. Что за дурацкий вопрос он задал! И тотчас же вспоминает хорошую усмешку Каулса. Наверно, за этой усмешкой кроется многое. А его большие, добрые руки сильного человека — всегда ли они держали заступ и грабли? И Игорь видит в них гранату, автомат, винтовку, видит эти руки, туго перехваченные веревкой, врезающейся в тело.

…Вот Белый домик. В этом доме есть громадное, во всю стену, окно, сделанное так, что, когда смотришь в него, сад за ним кажется прекрасной картиной, искусно передающей живую прелесть природы. Ощущение это настолько сильно, что глаз не сразу замечает движение в этой картине — как от ветра колышется листва на деревьях, как нежданно на дорожке вдруг появляются люди.

…Вот Шведский домик! С какой стороны ни посмотришь на него, он отовсюду кажется другим: то одноэтажным, то двухэтажным, то трехэтажным — так ловко расположен он на пригорках. Все в нем необычно — и перила, сложенные из красного кирпича, и угловые окна, и столбы, затканные диким виноградом, и ниша в стене, про которую Андрис говорит, что в ней раньше стояла дева Мария… А кто такая дева Мария?

И Андрис опять смеется и говорит:

— Ты не поймешь.

— Почему же я не пойму?

— Ты не учил закон божий…

— Какой, какой? Ах, это про Моисея и Христа!.. Так ведь закон божий был еще до революции, когда нас с тобой и в помине не было! — Игорь высоко поднимает брови и морщит лоб.

— У нас совсем еще недавно в школах учили закон божий! — говорит Андрис. — Мы — молодая советская республика. А потом пришли советские танки. Потом стала Советская власть.

Ох, как все это непонятно! Разве может быть, что Советская власть «стала недавно»? Ведь, сколько помнит себя Игорь, он всегда жил при Советской власти…

— И при фашистах тоже учили закон божий! — добавляет Андрис.

— А ты видел?

— Что?

— Ну, фашистов…

Андрис уклоняется от ответа. Он говорит:

— Они же всюду тут хозяйничали… Вот в том доме, где вы сейчас живете, отдыхали гитлеровские офицеры, они часто к хозяину этого дома ходили в гости. У него сын служил в войсках эсэс… Потом он вместе с немцами убежал, когда Красная Армия освободила Ригу…

Столько новостей, что сразу всего и не поймешь как следует. Тут расхаживали гитлеровцы. Отец Андриса был в плену. Значит, все здесь было по-другому, и здесь, на мирном Янтарном берегу, шла жестокая, упорная борьба за Советскую власть.

И все, что слышал Игорь за день, в сумеречный час, когда медленно погасает вечерняя заря, чтобы через два часа смениться зарей утренней, представляется ему особенно ярким, выпуклым, живым, словно Игорь сам все это видел. Глаза его закрываются, но он ясно видит все это. Как это может быть, а?

«Здесь гитлеровские офицеры отдыхали!» — говорит Андрис. И Игорь вздрагивает — может быть, и на этой кровати, на которой он лежит сейчас, раскинув ноги и разметав руки по сторонам, лежал какой-нибудь палач? А где-то там, за окном, в тени деревьев, по которым пролегает воздушная беличья дорога и которые шумят сейчас и ровно, и глухо, и многозначительно, таились народные мстители. И вот уже Игорь ясно видит — там стоит отец Андриса, а с ним еще какие-то люди. Они сжимают в руках гранаты. Отец Андриса почему-то без рубашки (как там, на берегу моря) — мускулистый, загорелый, — подходит к окну и молниеносным рывком бросает гранату в окно. Ужас овладевает Игорем, он хочет крикнуть: «Товарищи! Здесь же я!» И тотчас же другая мысль осеняет его: «Я не дам палачам уйти от расплаты!» И он крепко сжимает рот. И вот — огонь, дым, грохот, разрыв гранаты!.. Игорь мечется на постели, порывается куда-то бежать и кричит что-то. Он чуть не падает на пол.

Знакомая, душистая, теплая ладонь гладит его по голове, успокаивая. Мама Галя, уставшая от длительной прогулки, которую папа Дима все растягивал и растягивал, подходит к Игорю.

— Заигрался! — говорит она. — И во сне все то же!

— Ну как же — уйма впечатлений! — полусонным голосом отзывается отец, мостясь на кровати поудобнее. — Тут ведь история на каждом шагу. Ливонцы, тевтоны… И Петр Первый, и красные латышские стрелки… Здесь…

Мама Галя закрывает ему рот рукой.

— Здесь все слушатели уснули, дорогой товарищ! — говорит она, стаскивая с себя одежду и с наслаждением растягиваясь на прохладной постели. Она сдерживает зевок: — И лекция не состоялась… До завтра, папа Дима!

— До завтра! — отвечает отец, гася в себе желание присесть на мамину кровать и подержать ее руку в своей, как любит он это делать.

7

И вот оно — завтра… Которое уже?

Андрис осторожно становится на камни и заглядывает в окно к Игорю. Он дружелюбно рассматривает маленького Вихрова, который спит, открыв рот и посапывая довольно громко. Андрису даже не хочется будить приятеля, и он медлит…

Андрису немножко смешной кажется та жадность, с которой новый друг его накидывается на все новости. Андрис чувствует себя щедрым и чуточку благодарным Игорю за его неустанные расспросы. Оказывается, он, Андрис, много знает и может многое рассказать! Это очень приятное чувство, не правда ли?.. Найдя в Игоре чуткого слушателя, Андрис и сам по-новому начинает относиться ко всему тому, что он видел и о чем слышал и что до сих пор было само собой разумеющимся. О том, что гитлеровцы бывали в этом доме, известно решительно всем — и рыжему Петериту, и драчуну Янису, и рыболову Езупу с большой вихрастой головой, всем знакомым мальчишкам с улицы Базницас, — и ничего примечательного в этом факте, кажется, не осталось. Но вот Игорь расспрашивает и расспрашивает его обо всем, и Андрис вдруг с особой силой ощущает уже забытые чувства, вспоминает рассказы взрослых, и сами по себе приходят к нему какие-то такие слова, каких прежде он не знал и не говорил.