Городок
Шрифт:
— Вот это правильно! Мы имеем право! — сказал Шохов.— А вот насчет большого города, так я сомневаюсь. Никаких там коллективов нет, там каждый по отдельности в своей квартире увяз.
— Они могут и не жить на одной улице, как мы, чтобы встречаться,— рассудительно произнесла Галина Андреевна. — Но ведь не в этом же дело.
— Дайте дослушать,— буркнул дядя Федя.
— «...право на существование,— повторил дед Макар.— Мы живем в домиках, которые построили своими руками, и не все у нас благоустроено, и не все удобства имеются. Но зато у нас настоящая человеческая атмосфера, которой не каждая
— Не надо,— перебил сразу Шохов.
— Почему? — спросила Галина Андреевна.— Старый чудак — убрать, а про домик-то чего же скрывать?
— Ну, если про домик!
— Читайте, читайте, пожалуйста.
Дед Макар на этот раз в споре не участвовал, но, судя по всему, и уступать «старого чудака» не собирался, так как это касалось его лично.
— «Так вот,— продолжил он,— мы сколотили ему домик. Да и другим помогали. И если бы вы увидели все эти домики, вы бы поняли, что в них живут славные люди, которые любят свои дома, умеют их строить и хотят жить в них навсегда».
— Это правда!
— «...навсегда... Чтобы корни пустить и детей рожать, и чтобы дети здесь жили в свою очередь и любили бы эту землю, как мы ее любим. Человек должен уважать то место, где он живет. А еще мы считаем, что человек сам достоин уважения».
— Ну, и подписи,— добавил дед Макар и скромно сел.
— Подпись нужна от каждого, кто здесь живет,— сказала Галина Андреевна.
— Так это неделю собирать!
— Пусть и неделю. Не ради подписей, а ради того, чтобы люди почувствовали свою силу. Это же укрепит их, понимаете?
— А что же насчет всемирного счастья людей? — спросил Шохов будто бы серьезно, но дед Макар распознал скрытую иронию.
— В письме все это есть, — ответил он серьезно.
— Люди хотят счастья,— вставила Галина Андреевна.— Любого! Об этом же надо написать.
— Счастье — это возможность в наше время общаться и понимать друг друга! Разве не так? — спросил дед Макар.
— Ну, в общем...
— Об этом тоже есть! — гордо подтвердил он. Сколько торжественной решимости было в его лице.
Все согласились. Письмо решили принять. Когда приступили к чаю с вареньем, предложенному Тамарой Ивановной, в дом без стука влетел Коля. Вид у него был растерзанный.
Все уставились на него, а Галина Андреевна моментально побледнела.
Коля безумно смотрел на сидевших за столом, нашел глазами единственное нужное и понимающее сейчас лицо Галины Андреевны и крикнул во всю силу, обращаясь прямо к ней:
— Родили! Два с половиной кило родили! — И только в конце членораздельно: — Де-воч-ку!
— Поздравляю тебя, Коля,— сдержанно произнесла Галина Андреевна. И вдруг закрыла лицо руками,— Господи...
Все присоединились к поздравлениям, стали спрашивать, как чувствует себя Поля, но Коля лишь повторял бессвязно про два с половиной килограмма, а потом побежал разносить свою радость по всему Вор-городку.
Дед Макар тоже расчувствовался. Достал платок и, шмыгая носом, высказался так:
— Первенец как-никак...
— Почему
первенец? У нас теперь детей столько, что...— Родился-то первый? — громко, велеречиво повторил он.— Вот когда родится человек да умрет человек, начинается настоящее селенье!
— Типун вам на язык,— воскликнула в сердцах Галина Андреевна и покачала головой.
— Так ведь смерть бывает только там, где есть жизнь, милейшая Галина Андреевна,— добродушно усмехнулся дед Макар, стал ложечкой подкладывать себе варенье.— И почему бы (со временем, конечно) не вашему покорному слуге положить свою буйну голову во имя нашего городка и начать этот грустный счет... Тоже — первым, а?
— Перестаньте, пожалуйста, Макар Иванович, не играйте у нас на нервах... Живите, ради городка, а за письмо вам спасибо.
Все стали благодарить деда Макара, а потом разошлись. Договорились на завтра, что после работы Шохов и Галина Андреевна пойдут собирать под письмом подписи, если удастся к этому времени его перепечатать.
Обход они начали с крайней к реке времянки по улице Сказочной. Потом уже спланировали обойти Болотную, Лесную и Западную.
Погода была так себе, то изморозь, то мелкий дождь вперемежку со снегом. Но Галина Андреевна в своем красном плащике, в резиновых сапожках, тоже цветных, выглядела не только представительно, но и женственно.
Шохов подумал, что она все-таки поразительно сочетала в себе какую-то строгость, даже величавость в разговоре, но одновременно и обаятельность и простосердечность. Люди, к которым они сегодня приходили, хоть и знали в большинстве своем Шохова, но обращаться старались к ней, понимая, что найдут в ней ответный отклик... Сам Шохов находился при ней как бы на вспомогательной роли. В нем было скорей любопытство к чужому хозяйству, чем к хозяину.
В первой времянке (номер девятнадцать) дверь отворила молодая женщина, растрепанная, в халатике, накинутом на комбинацию. Она смотрела на гостей и зевала. Большие, бледноватые губы, чуть припухшее лицо и безразличные голубые, навыкате глаза.
— Как поживаете? — спросила, заходя и оглядываясь, Галина Андреевна.
— А как видите,— произнесла молодуха и стала на их глазах не спеша прибирать постель.
— Вы что же, на работу не ходите?
— Я в декрете.
— А муж, простите, кто?
— Сварщик, в Гидромонтаже.
— Как фамилия? — спросил Шохов. В Гидромонтаже он знал всех.
— Шегунин,— ответила женщина и ушла во вторую половину комнаты. Оттуда раздались детские голоса и вместе с матерью появились двое детишек, девочек, одна — едва начинала ходить, а другой — не было и года.— Тихо! — крикнула она детям.— Сейчас кормить буду!
— Шегунина я знаю,— подтвердил Шохов. — Он у меня на участке работает.
Женщина занималась детьми и не обращала на гостей никакого внимания.
— Подождите, я вам помогу,— сказала Галина Андреевна и взяла ребенка в руки. Пока Шохов оглядел времянку (построена наскоро, но обставлена добротно: телевизор, холодильник, ковер), женщины нашли общий язык и о чем-то доверительно разговаривали.
Письмо хозяйка прочитала не очень-то внимательно, лишь поинтересовалась: «Так, думаете, снесут?»