Горсть патронов и немного везения

«Ну-ну, куда ж тебя черти несут?» — свернул вслед за Мезиным Викентий на мост через Химкинское водохранилище.

Промозглые сумерки, сравнявшие цвета, создавали ощущение остановившегося времени. Сумерки сводили Викентия с ума. Может быть оттого, что и в его жизни они затянулись. Он все никак не мог найти способ выбраться из бесконечной серой полосы и безумно устал не столько от одиночества, сколько от безуспешного поиска своей вины. Фаталистом он никогда не был, судьбу считал покровительницей глупых и слабых, а вот поди ж ты, как перекрутило! С другой стороны, если вины не было за ним, значит, его предали? Жена Маша предала, полковник из министерского главка предал, Родина, туды ее в качель, предала! Да разве ж такое может быть? Это человек Родину предает, а чтоб наоборот… Было время, плакался Викентий сам себе, а было — озлобился. Потом все пересохло, чувств не стало, прошли обиды, атрофировалась способность жалеть и наступило безразличие. Таких, наверно, лечат в психушках. О том, что душа не умерла, напоминал только Ванечка — мальчик тихий, добрый, настрадавшийся от невесть откуда свалившейся безотцовщины при живом отце. Самым простым было повесить всех собак на Машу, ну да Решетников этого не хотел, не мог, права не имел. Маша давно осталась одна, Бог ей судья.

Он все время думал, стоит ли жить дальше вот так — без цели, без эмоций и планов, без веры и любви. У сына есть мать и отчим, как бы ни было ему плохо в интернате, Викентий забрать его не мог — некуда было и не на что. Клеить акцизные марки на бутылки — вот занятие, которое соответствовало теперешнему образу его жизни: монотонное, бездумное, бесчувственное.

«Робот, робот, — говорил себе Викентий. — Что делаешь, не ведаешь, деньги тебе побоку, за жизнь не цепляешься — выхолостила тебя жизнь, вот ты ее и не любишь, но и не расстаешься с ней. Будто живешь с нелюбимой женой по одной, неведомо кем положенной, обязанности. Да когда же, когда кончатся эти сумерки? Хотя бы уж ночь поскорей пришла, а там темно и тебя не так видно. Вот Столетник рискует, играет с огнем, по-крупному — на деньги играет, по канату идет — справа пропасть, слева пропасть, но впереди твердая земля. У него жена, собака, друзья, его никто не заставляет, он сам идет по канату — знает, во имя чего. А твоего пятачка твердой земли еще не видно, тебе все равно, куда падать — вправо ли, влево ли. Ты идешь на авось и не пытаешься держать равновесие.

Ты страшен, Решетников, потому что тебе стало все равно, в кого стрелять…»

«Форд» свернул направо — к парковой зоне. Дистанцию пришлось увеличить; машин здесь было совсем мало, а через три километра в свете фар блеснул знак «Въезд запрещен». Мезин тем не менее въехал под этот знак как к себе домой и углубился в лесополосу.

«К бабушке за пирожками», — усмехнулся Решетников, включив фары. Аллея была достаточно широкой, асфальтированной и хорошо просматривалась до самых габаритных огней «Форда». Правда, щит с наименованием объекта Решетников проглядел. Влево от аллеи ответвлялась грунтовка. Машина адвоката притормозила и остановилась. Навстречу, ослепляя мощными галогенами, мчались два автомобиля. Решетников съехал на травянистую обочину, успел засечь правительственные номера на головном «мерсе», фээсбэшные — на машине сопровождения, а когда кавалькада бесшумно, точно «Летучий голландец», утонула в черной лесной чаще, «Форда» уже не было видно.

Решетников поднажал, но вскоре был вынужден остановиться: прибрежную территорию в несколько гектаров, до самой воды, отсекала высокая изгородь из металлической сетки на высоких бетонных опорах. На одну из секций падал свет из окна кирпичной сторожевой будки, от нее вправо в заборе был проделан двухметровый проем, перекрытый шлагбаумом.

Он притормозил, не доехав до КПП тридцати метров: от канала к выезду мчался еще автомобиль, и Решетников поспешил убраться в лес — в удобный «карман», образованный двумя соснами, за которыми росли старые разлапистые ели. Отсюда марки автомобиля и номеров он не различил, он промелькнул со скоростью кометы, и наступила мертвая тишина, только где-то высоко в верхушках деревьев шумел ветер.

Никогда прежде Решетников здесь не бывал, но и теперь не жалел об этом, как не жалеет среднестатистический бомж «из бывших» о том, что не посетил Дом Кауфмана в Пенсильвании или Вартбургский замок в Эйзенахе — просто потому, что не подозревает об их существовании.

Тишина успокаивала тем, что ее не нарушал собачий лай. Ограждение могло быть оснащено датчиками, да и территория наверняка находилась под контролем охранников, но он не собирался перелезать через забор, а решил обойти его по периметру и разобраться, что за объект такой притаился на берегу водохранилища за самой Кольцевой дорогой. Заперев машину, вышел на лесную окраину и побрел вдоль сетки на запад.

Три одинаковых здания в виде теремов под черепичными крышами стояли вдоль берега. Из светящихся окон звучала музыка. В каждом тереме было по два этажа, окна выходили на все четыре стороны; некоторые из них хорошо просматривались, но было слишком далеко, чтобы Решетников мог разглядеть кого-либо из обитателей. В дальнем углу освещенного двора поблескивали машины; от многогранной клумбы с поздними цветами к корпусам тянулись лучи дорожек.

Дождь на время прекратился. По двору прогуливалась пара — высокая женщина в строгом платье и юноша в спортивном костюме; мимо них прошел полный тучный господин в плаще, девушка в домашнем халате и шлепанцах пыталась остановить его, хватая за рукав, но он вырывал руку, отмахивался и так, не обернувшись, дошел до джипа «Шевроле» и сел на заднее сиденье; джип тут же сорвался с места, а девушка застыла посреди двора, закрыв лицо ладонями. Из одного корпуса в другой прошли двое в медицинских халатах, из третьего вышли пожилые люди под руку — он и она, неспешно направились к стоянке. В одном из окон мелькали силуэты — то подпрыгивали, то кружились, то исчезали и вдруг вырастали в полный рост. Видимо, там шла какая-то пирушка, люди танцевали. Заведение походило на больницу, дачный комплекс и санаторий одновременно.

«Форд» Мезина стоял в ряду других машин. Решетников подумал, что, должно быть, адвокат приехал в гости к какому-нибудь отдыхающему, и вся затея со слежкой оказалась напрасной, ни к чему из того, о чем они говорили два часа тому назад, эта поездка не имела отношения. Он дошел до берега, закованного в бетон. У причала стоял мощный комфортабельный катер, по палубе прогуливался крепыш в джинсовом костюме, изредка прикладывая «уоки-токи» к губам. Позади корпусов тянулась тропинка, протоптанная в траве. Двое в камуфляже встретились на ней, коротко о чем-то переговорили, один поднес к сигарете другого зажигалку.

Последняя свая крепилась в полуметре от кромки берега. Как только человек на катере спустился в каюту, Решетников добежал до нее и, не касаясь сетки, протиснулся на территорию. Длительное наблюдение за охраной позволило рассчитать время — десять минут на обход участка по установленному маршруту. Вполне хватило, чтобы, обогнув ближний к лесу корпус, оказаться во дворе. Он расстегнул пуговицы на пальто, снял шляпу, чтобы не бросаться в глаза, и теперь почти не отличался от остальных, судя по всему, незнакомых друг с другом людей, однако был настороже, опасаясь нечаянной встречи с Мезиным.

«ПАНСИОНАТ «УТРЕННИМ ЗАРЯ», — значилось на вывеске у парадной двери среднего корпуса.

«Что еще за пансионат такой? — удивился Решетников. — Ни тебе принадлежности, ни специфики. Частный он, что ли?»

На первом этаже дальнего корпуса светилось всего два окошка. Заложив руки за спину, он прогулочным шагом дошел до первого из них — за кованой узорчатой решеткой — и осторожно заглянул в помещение. За столом сидел бородач в белом халате и говорил по телефону. В полутемном холле было пусто. Решетников толкнул стеклянную дверь и вошел.

Наверху хлопнула дверь, на лестнице послышались приближающиеся шаги.

— Что тебе притаранить, Семен? — спрашивал простуженный женский голос.

— Себя и «колеса», — насмешливо отвечал мужской.

— Перебьешься!..

Решетников вошел в узкий коридор с ковровой дорожкой до самого торцевого окна, подождал, когда спустившиеся по лестнице люди выйдут во двор, и прошелся вдоль ряда дверей с номерами. К последней слева крепилась литая табличка:

«ДЕЖУРНЫЙ ВРАЧ».

Из кабинета доносился равнодушный голос бородатого:

— Гипертония умеренная… сто сорок пять на сто десять, если вам это о чем-то говорит… Я не даю никаких прогнозов. Третья стадия всегда сопровождается недостаточностью адренергической стимуляции… А как я разговариваю?.. Не нужно на меня давить, милейший! Вы платите — я лечу… Не удастся за счет собственных резервов организма: при отсутствии специфических стимуляторов… Хорошо… хорошо…

Где-то наверху в холле хлопнула дверь и посыпались стекла, относительную тишину корпуса нарушил крик: «Убери ее! Убери! А-аа!!», кто-то упал, несколько женских голосов перекрикивали друг друга: «Ноги держи! Ноги!..», «Доктора давай!», «Вяжи его!», «Жгут наложи, до самой кости распахал, идиот!!»