Гортензия в маленьком черном платье
Шрифт:
– Он говорил с тобой?
– Нет. Я просто пытаюсь поставить себя на его место. Преимущество возраста в том, что начинаешь понимать гораздо больше в жизни. Успеваешь наделать много глупостей и многое узнать.
– Ну расскажи мне тогда! Я никогда не жила с мамой, меня воспитывал отец, настолько целомудренный, что он краснел каждый раз, как я бросала взгляд на его бритвенный прибор!
– Ты никогда не жила с матерью?
– Если я расскажу тебе, как живет моя мать, ты со стула упадешь и выйдешь из комнаты пятясь, как Баббл.
– Она живет на улице?
– Нет, – прыснула Ширли.
– Она бросила
– Опять не угадала.
– Она до сих пор жива?
– Да.
– И обитает в Лондоне?
– Да.
– И я ее знаю?
– Давай не будем говорить о моей матери, Бекка!
– А почему нет?
– Поговори со мной лучше о Филиппе, прошу тебя.
– Бедная, безумная девочка!
– Он уехал, чтобы избавить Жозефину от подозрений и страданий? Или он думает, что, когда вернется, я уже обо всем забуду?
– Думаю, да. И, главное, что все уже придет в порядок и станет на свои места.
– Как по мановению волшебной палочки?
– Да.
Ширли вздохнула.
– Нет, я по-прежнему ничего не понимаю в мужчинах!
– Ты должна уехать. Я не могу позволить тебе разрушить жизнь Жозефины. Исчезнешь и не будешь появляться до тех пор, пока не забудешь его. Полностью. А ты оправишься. Ты сильная, упорная. Злишься на меня небось, что я тебе это все говорю?
Ширли помотала головой:
– Нет, не злюсь.
– Ты говоришь, что нет, а думаешь, что да.
– О, это тяжело, так тяжело!
– Мужчину всегда можно найти, любая, самая пылкая страсть быстротечна, а вот таких подруг, как Жозефина, днем с огнем не найдешь.
– Я так себя корю! Если бы ты знала!
Ширли опять тряхнула головой, словно пыталась сбросить наваждение. Она непонимающе повторила, как будто желая убедить себя: «Жозефина читала записку, Жозефина все знает».
– Я никогда не смогу больше смотреть ей в глаза.
– Сможешь-сможешь… но только если сейчас уедешь. Если ты останешься, ты рискуешь наделать ошибок, а может быть, вы вместе с Филиппом совершите ошибку.
– Ты думаешь, я этого не знаю?
– И ты будешь несчастна, и боль эта уже никуда не денется. А вот если ты уедешь, ты сперва будешь страдать, но рана однажды зарубцуется. Время врачует самые страшные муки любви.
– Врачует? Ты говоришь так, будто я больна…
– Ты и в самом деле больна! Подожди немного, должно пройти время. Это лучший лекарь. Жозефина умна и великодушна. Когда-нибудь вы снова встретитесь и обретете друг друга.
– Ты думаешь, она меня простит?
– Она – благородная дама.
– А я – худшая из подруг.
– Давай! Вали! Это приказ.
В дверь кто-то настойчиво скребся. Бекка громко провозгласила:
– Ну кто еще там?
Баббл просунул голову в дверь и, улыбаясь с вечным своим видом, будто только что с паперти, взмолился:
– Нужно, чтобы вы пришли, миссис Бекка, я писаю кровью, а у меня даже нет ключа от медпункта, Молли ушла куда-то и все закрыла, она мне не доверяет из-за той истории с…
Бекка сокрушенно вздохнула.
– Ты ведь прекрасно знаешь, что нельзя одному ходить на улицу! Они тебя подстерегают и сразу же нападают. Ты нарочно, что ли, это делаешь?
– Но я все-таки мужчина, у меня есть собственная гордость. Если они думают, что могут меня напугать…
– Поэтому они тебя и не упустят!
Бекка
обернулась к Ширли:– Я сейчас вернусь, подожди меня.
– Простите, что побеспокоил, миссис Ширли. Я сильно пострадал, знаете.
Он показал разбитую, окровавленную надбровную дугу, подбитый глаз и скривился от боли. Бросив последний жалостливый взгляд на Ширли, он пошел за Беккой, которая взялась за поиски связки ключей, чтобы открыть шкаф с медикаментами.
Ширли подумала: а не выскакивает ли он постоянно на улицу, чтобы найти возлюбленного? Недавно они разговаривали, сидя на солнышке на ступенях церкви. Баббл объяснял ей, что, если ты живешь на улице, лучше не быть гомосексуалистом, ни в кого не влюбляться, не стараться ни с кем познакомиться, потому что тебя обязательно побьют, догонят и еще побьют.
– А ты сейчас влюблен в кого-нибудь, Баббл? – спросила она.
Он покачал головой, улыбнулся одновременно грустно и бесшабашно. В его улыбке недоставало многих зубов.
– Нет, – сказал он, – а жаль, потому что, когда ты влюблен, жизнь предстает в розовом свете.
– Это верно.
– А иногда достаточно лишь маленького краешка надежды, чтобы влюбиться. Мне вот много не надо, сказали мне что-нибудь приятное, посмотрели нежно, и я уже несусь на всех парах! И разбиваюсь на первом же вираже. Не очень-то я умелый пилот.
Он недоуменно выпятил губу, закрыл глаза и подставил лицо солнцу.
Маленький краешек надежды.
Она тоже тогда поверила…
Когда Филипп говорил: «Я выбрал для НАС бутылку отличного вина, хорошо МЫ сегодня поработали» или «МЫ можем поехать сегодня в супермаркет, у тебя есть время?» – или когда он разражался хохотом и провозглашал: «Да они НАС с тобой принимают за кретинов, правда, Ширли?», она ловила эти «мы», эти «нас с тобой» как маленькие кубики и строила на этом фундаменте воздушный замок.
Маленький краешек надежды.
Она встала, опершись на спинку стула. Провела рукой по волосам. Почувствовала, как в кармане завибрировал телефон. Достала его, чтобы выяснить, кто звонит.
Пришла смска от Гэри:
«What’s up, mum?» [26]
My boy. My boy. Ей захотелось плакать. Она напечатала в ответ: «Everything’s fine. Miss you» [27] . Всхлипнула. Вытерла нос платочком.
Пришло еще сообщение. Гэри дает концерт в конце месяца у себя в школе. Очень-очень важный.
«You’ll come and see me?» [28]
26
Что нового, мамуль? (англ.)
27
Все отлично. Скучаю по тебе (англ.).
28
Ты приедешь посмотреть на меня? (англ.)