Гортензия в маленьком черном платье
Шрифт:
Какая, в сущности, разница?
«Единственный человек, с которым мне хочется поговорить, – это Зоэ. Она уже небось беспокоится. Я не звонила уже сколько? Не знаю. Ничего я больше не знаю. Все перемешалось в моей голове. И вообще, Зоэ теперь живет с Гаэтаном и во мне не нуждается. Она больше не нуждается во мне».
Она криво улыбнулась, удерживая желание горько расхохотаться над судьбой оставленной женщины, заброшенной матери, бедной ненужной вещи, закинутой куда-то в сторонку. Ну и что дальше? Эх…
– Уже восемь часов
– Убавь звук, телевизор тебя заглушает! – сказала Гортензия.
– Сейчас будет говорить Франсуа Олланд…
– Это кто такой? Что-то знакомое.
– Олланд, президент Франции!
– А, ну да.
– Неужели ты не знала? – воскликнула Зоэ.
– Здесь никогда не говорят о Франции. Как о каком-нибудь Зимбабве во Франции. Поверни камеру так, чтобы я видела твою мордочку.
На экране появилась Зоэ. Она всплеснула руками, сказала «ку-ку», улыбнулась – на щеках появились две милые ямочки, – встряхнула медными кудрями, подула на прядь, упавшую на глаза, кудрявую спиральку в форме штопора.
– Что это у тебя за жуткий лак на ногтях? – поинтересовалась Гортензия.
– Купила вчера в «Монопри». По-моему, хорошенький.
– Не угадала.
– Сейчас речь о маме, а не о каком-то лаке! Что будем делать?
– Лак выкини в мусорное ведро. А насчет мамы, я знаю, что тебе надо делать.
На глаза Зоэ снова упала прядь, она откинула ее нетерпеливым движением.
– Нужно позвонить в полицию?
– Да нет же! Ее ведь не похитили. Ее просто преследует какой-то тип.
– Может, позвонить в университет?
– Тоже ни к чему.
– В любом случае я не знаю, кому звонить. Я не знаю, где она работает, где ночует, с кем встречается. Она ничего мне не рассказывает. Она, видимо, считает, что это меня не интересует. Как будто она меня перегрузила бы, если бы начала рассказывать о своей жизни! Да я сама виновата… ни о чем ее не спрашиваю, думаю только о себе.
– Это что ты за псалмы тут читаешь? Думаешь, ты святая Зоэ Молитвенница-за-всех-на-свете?
– Но это же чистая правда, Гортензия, мы никогда не расспрашиваем о маминой жизни. Нам кажется, что все нормально. Лишь бы была здесь и нам помогала.
– Это классическое определение детей – «неблагодарные и бессердечные существа, которые появляются на свет, чтобы портить жизнь своим родителям», потому-то я и не собираюсь их заводить! Кончай себя во всем винить, ты совершенно нормальный человек. Слушай меня: когда она уедет в следующий раз, ты поедешь с ней…
– И?..
– Ты будешь сидеть в аудитории, и когда придет этот тип, ты как ни в чем не бывало заведешь с ним разговор, порасспросишь его о том о сем.
– Ты с ума сошла!
– Это единственный способ узнать, кто он такой.
– Но я никогда на это не осмелюсь!
– А почему?
Зоэ закатила глаза к небу. Вгрызлась в заусенец на среднем пальце, вздохнула, отбросила надоедливую прядь.
– А если он выхватит нож или револьвер? Что тогда?
Она выпятила подбородок, подчеркивая
серьезность вопроса, выпучила глаза, приоткрыла рот. Прядь-штопор неподвижно застыла в воздухе.– Ты смотришь слишком много фильмов на ночь, Зоэ! Скорей всего это просто фанат ее творчества. Любит ее книжки.
– Здоровенный мужичина, который по ночам при свете свечи читает книжки Жозефины Кортес? Это ты смотришь слишком много фильмов. Я не смогу.
– Ну тогда нечего причитать, что тревожишься за маму!
– Посмотрела бы я на тебя…
– Если бы я была сейчас во Франции, я бы поехала в Лион. Поговорила бы с этим типом. И не дрейфила бы.
– Вот только ты не во Франции.
– Я приеду, и довольно скоро!
– Как это?
– Я тебе объясню. Только не сегодня, ладно?
Гортензия призадумалась, нарисовала в углу листочка рукав, потом воротник пальто, и так ей это понравилось, что она едва не заурчала от удовольствия, и вдруг спросила:
– А Гаэтан-то где?
– Он пошел погулять с приятелями. Поглядеть футбол в пабе тут, на углу.
– И оставил тебя дома одну?
– Ну да… Ох, послушай, я же не спрашиваю тебя, где ходит Гэри!
– Нет, но… Что-то он зачастил, ведь это не в первый раз.
Зоэ задумалась, накручивая на палец прядь-штопор. Натянула ее, выпрямила, потом отпустила.
– Думаешь, он чем-нибудь нехорошим занимается? – беспокойно спросила она.
– Нет. Прости меня. Не знаю, что на меня нашло, зачем я об этом заговорила!
Зоэ наморщила нос, потом почесала его. Ее осаждали разные дурацкие мысли, но она отогнала их рукой, как назойливых мух.
– Так что, ты возвращаешься во Францию? И что ты будешь делать? Ты дома будешь жить и мы будем видеться каждый день? И ты будешь мне давать советы, что надеть? Ой, а ты будешь хорошо относиться к Гаэтану, да? А Гэри что говорит? А когда ты приедешь? Маме уже рассказала?
Гортензия рисует пуговицы. Большие квадратные пуговицы, пуговицы-кнопки, пуговицы-зажимы, костяные пуговицы, пуговицы, обтянутые тканью, разноцветные пуговицы, круговорот всяких пуговиц. Она отстраняется от стола, смотрит на рисунки и понимает: нет! Никаких пуговиц. Только две кнопки, прикрытые складкой. Это придает такой простодушно-благородный вид в сочетании с воротником.
– Гортензия! Ты меня слышишь? Почему ты не отвечаешь?
– Знаешь что, Зоюшка? Прежде определи личность подозреваемого, а потом будем разговаривать!
Бекка толкнула дверь и вошла в церковь. Она сразу направилась в то крыло, где находился приют для женщин – «Исключительно для женщин». Рассортировала продукты в тележке, стоящей при входе, потом Пенелопа заберет их и унесет на кухню. Выпрямилась, потерла поясницу, сняла пальто, зашла повесить его в свой кабинет. «В следующий раз я сама буду делать заказ в интернете, я уж ничего не забуду, и не придется потом бегать что-то докупать. Ширли не в себе и забывает купить половину того, что нужно. Ох, лучше бы мне не знать, что у нее сейчас в голове! Надо мне с ней поговорить».