Гортензия

А она? Она, пожалуй, смогла бы стать той, что закроет своим присутствием все и всех. Не прилагая никаких усилий, оказалась бы единственной из женщин, самой пресамой. Лучшей. Своей. Обожаемой до фанатизма. И любимой так, как никого и никогда он не любил. Он бы точно поставил ее пьедестал и встав перед нею на колени, не уставал бы ежедневно, ежечасно благодарить Всевышнего за то, что она, эта прелестная девочка с точь-в-точь такой же, как у него, родинкой на щеке, есть в его жизни.

Но вот как раз ее-то он и не признал, когда встретил. Дважды в жизни пересекался с ней нос к носу, но не распознал намеков все еще холившей и лелеявшей его Судьбы. Не узнал. Не понял, что своя. Не почувствовал ту незримую нить, которая их связывала на самом тесном и самом важном – генном уровне.

3

Девочка… Она появилась на свет майским вечером. Прекрасным, теплым вечером, пахнущим сладкой сиренью вместе с едва уловимым запахом свежей травы и полумокрой земли, не успевшей еще до конца просохнуть после очередной весенней грозы.

Чудесный весенний день легко принял в свои объятья маленькую крошку. Перед этим, правда, все утро проплакав от души со всей своей дождливой мощью, рыча грозными раскатами и пугая людей невероятного вида блестящими молниями на сумрачном небе. Проревев навзрыд (словно зная заранее о всей той невыносимой боли, которую приготовила злодейка-судьба готовящейся появиться на свет малышке), сердобольный майский день под порядковым номером одиннадцать, наконец, успокоился. И к вечеру нежно принял в свои объятья маленькое создание с необычным именем и с такой же необычной (врагу не пожелаешь какой!) судьбой.

Девять месяцев, примерно и не особо докучая, девочка отсидела в животе у мамы. Правильно развивалась: крошечное плодородное яйцо с набором хромосом XX, на исходе второго месяца ставшее эмбрионом с личиком, носиком, ручками-ножками, зачатками пальчиков (вес – 4 грамма, длина – 3 сантиметра). К концу третьего месяца эмбрион превратился в полноценный плод, волшебно увеличившийся практически в пять раз за один месяц – ну не чудо ли? На 12 неделе сердце малышки активно работало, делая 140 ударов в минуту. Она хмурила бровки, старалась сжимать кулачки и пыталась сосать палец, отпечатки на котором сформировались чуть позже – на пятом месяце беременности. В 23 недели девочка уже видела сны, слышала голос матери и активно шевелилась внутри. “Все как по учебнику. Плод развивается без патологий, мамочка. Вы молодцы!”, – на УЗИ их обоих хвалили.

Внутри материнской утробы плод чувствовал себя безопасно: плавал в воде и получал кислород через плаценту. Появившись на свет, младенец попал в другой мир: более холодный (температура окружающей среды вмиг изменилась с маминых 36,6 до 24). Вместо привычной воды – воздух, вместо хорошо знакомой темноты – яркий свет. Вместо безопасного уюта внутри мамы – гравитация, шум, звуки, запахи, чьи-то чужие руки. И дышать ей уже пришлось своими легкими, самой. Такой вот непростой мгновенный переход от одного образа жизни к другому.

Новорожденная вошла в этот мир со сжатыми кулачками и с плотно прижатыми к тельцу ножками и ручками. Девочка словно все про себя знала заранее и собиралась отбивать болезненные пинки судьбы с начальных минут своей жизни. Так и случилось: первый удар под дых неожиданно прилетел ей от родной матери.

– Чудесная здоровая девочка! Красавица какая! Поздравляю, мамочка! Твердая восьмерка по шкале Апгар, – удовлетворенно произнесла врач.

Кроха и вправду была хороша. И если бы врач-анестезиолог в акушерстве Вирджиния Апгар, придумавшая систему быстрой оценки состояния новорожденных, взглянула на эту малышку, то с улыбкой на губах удовлетворенно кивнула бы головой и отметила хорошие показатели. Вот ведь еще одна из многочисленных несправедливостей судьбы: Вирджиния Апгар, так много сделавшая для развития акушерства, искренне заботившаяся о новорожденных, сама никогда не была замужем и не имела собственных детей!

Ну почему одних Фортуна осыпает дарами ни за что, а других игнорирует, хотя должна бы на руках носить!? Ну почему? Отчего Судьба такая незрячая и всегда выбирает не тех, совершенно не тех в свои фавориты?! Хотя… Ответ очевиден: у этой своенравной Мадам глаза закрывает повязка, поэтому и осыпет она своими поцелуями щедро не того, кто этого действительно достоин. Поэтому и счастье – слепое, и удача – незаслуженная.

Итак, наша малышка. Все пять важнейших пунктов по шкале Апгар на первой и пятой минутах жизни находились в пределах нормы: 8/8. Частота сердцебиения – менее 100 ударов в минуту (один балл). Пронзительно-бодрый крик и регулярное дыхание (два балла). Ритмичные, четкие и активные движения (два балла). Цвет кожных покровов – неравномерный, бледный, местами синюшный (один балл). Девочка, едва появившись на свет, скривилась, на третьей минуте своей жизни чихнула, а когда в нос поместили резиновую спринцовку – сморщилась и закашляла (два балла за рефлекторную возбудимость).

Молодая мама, двадцацати лет от роду, Арина Ярославовна Измотова, медленно повернула голову и устало посмотрела на младенца, который девять месяцев преспокойно жил в ее животе. Синюшно-красное тщедушное тельце с большой яйцевидной головой, вдобавок еще и совершенно лысой (“Ну хоть бы какие-то жидкие кудрявые волосики на макушке!”); веки припухшие, стопы исчерчены многочисленными бороздами, надутый живот с культей, щедро смазанной зеленкой. Вся какая-то некультяпистая, непропорциональная, сморщенная. Куксится, пищит, строит рожицы. Да еще и эта родинка на левой щеке – вот ведь болезненно-ненужное напоминание на всю оставшуюся жизнь!

Новоиспеченная мать закрыла глаза. Снова открыла. Посмотрела на бирку, наспех созданную из кусочка бинта и клеенки. Надпись: “Арина Измотова. Девочка. 11.05.1997 г., 18 час. 14 мин., вес 3 кг. 100 г., дл. 52 см.”. Затем перевела взгляд на дочку и раздраженно произнесла фразу, от которой у находившихся рядом врача и акушерки мурашки пробежали по телу. Сказала громко и отчетливо:

– Какая-то она не красивая совсем, вот ведь сучья дочь! – первые слова от матери, которые услышал маленький комочек, только что появившийся на свет. Ни: “Здравствуй, долгожданная доченька!”, ни: “Любимая моя крошка! Как я счастлива, что ты у меня появилась”, – ничего подобного! Ни одной трепетной и ласковой фразы. Никакой мягкости в голосе и радостной улыбки. Никаких слез радости и счастливых эмоций. Пустой отсутствующий взгляд. И пустота внутри, без искренней мольбы: “Убереги мою малышку от бед и страданий и даруй ей счастливую судьбу и сохрани ее под защитным кровом своим от лукавого и всего злого, что присутствует в этом мире!” – не это ли обычно шепчут молодые мамы, прося у Бога счастливой судьбы для своего ребенка? Но Арина ничего не просила, поскольку любовь в своем сердце уже задушила. И ни во что не верила. И ни на что не надеялась.

Даже видавшая виды врачиха и та опешила. Недоуменно подняла свою идеально накрашенную бровь. “Странно… Постнатальная депрессия что ли?”, – мелькнуло в голове. Врач хотела сесть рядом, взять непутевую горе-мамашу за руку и поговорить по душам. Но передумала. Взглянула на часы: ее смена закончилась уже как пару часов назад. Вмиг почувствовала навалившуюся на нее свинцовую усталость и на автомате отчеканив дежурную фразу: “Отдыхайте, мамочка! Нервничать не надо. Вам бы выспаться хорошенько!”, – стремительно вышла из палаты, привычно сунув руки в карманы белого халата.

Поздним вечером за ужином, с удовольствием жуя куриные котлеты, заботливо приготовленные дочерью (которая закончив школу через несколько лет легко и без протекции поступит в медицинский институт и пойдет по стопам родителей. Их ненаглядный цветочек продолжит династию врачей, как они и мечтали), Елизавета Викторовна рассказывала про ненормальную молодую двадцатилетнюю мамашу, родившую легко и без разрывов здоровую девочку, но странным образом отреагировавшую на собственного ребенка.

– Сучья дочь, представляете?! Моему удивлению не было предела! Это ж надо было такое сказать на собственное дитя! – возмущенно восклицала женщина, засовывая в рот очередной кусочек обжаренного фарша, предварительно утопив его в кроваво-красном томатном соусе.

Дочка, которую в родительском доме звали исключительно Маруся, не менее возмущенно, чем мать, качала головой. Почему-то она запомнила на всю жизнь этот, ничем не примечательный, самый обыкновенный семейный ужин и маленький рассказ матери про "сучью дочь". Забавно, что в память зачастую врезаются и остаются навсегда именно такие – незначительные воспоминания из жизни.

Спустя много лет она, уже никакая не Маруся, а врач по призванию Марианна Андреевна, трясясь в скорой помощи по колдобинам и ухабам, глотая слезы и крича отчаянно водителю: “Ну скорей же! Быстрей! Жми на газ! Жми, прошу! Поторопись, миленький!", – не смогла спасти маленькую чудесную девочку, которую изо всех сил пыталась реанимировать, холодным рассудком понимая, что всё, не спасти. Изначально было понятно, что бесполезно! Никаких шансов помочь девочке, которую очень сильно любила мать. Мать – та самая майская малышка, с первых секунд жизни “сучья дочь", – выжила, а ее любимая до умопомрачения доченька – нет.