Гортензия

Конечно потом, в своем далеком врачебном будущем, Маруся естественно не свяжет воспоминания из далёкого прошлого (обычный, один из… семейный разговор за кухонным столом) и этот ужасный случай из ее врачебной практики: слишком много между этими событиями воды утечет.

Отец их трех-человечного врачебного семейства, внимательно выслушал супругу. Громко цокнул языком.

– Ты, жена моя драгоценная Лизавета, много чего видела за годы своей практики. Пора б уже тебе и перестать удивляться. В нашей профессии нет места равнодушию и нет предела удивлению. Тебе ли не знать, милая моя супруга.

И, мысленно поражаясь загадочной химической модификации ДНК в генах-маркерах, из-за которых, возможно, и случаются послеродовые депрессии, заведующий психотерапевтическим отделением местной больницы, добавил:

– Вполне возможно, что твоя роженица попадет к нам. Как ее там? Арина Измотова? Надо запомнить. Имя какое славное: теплое, старинное… Все будет хорошо. Пропишем новоиспеченной маме антидепрессанты, отправим на массаж, назначим сеансы к психологу. Пропьет витаминчики. Порекомендуем группу поддержки. Вылечим. Да, Марусь?

Он подмигнул сидящей напротив четырнадцатилетней дочери и внутренне горько усмехнулся: “Это ж надо так: “сучья дочь”. Ну мамаша дает! Сумасшедшая! Ей к нам в отделение – прямая дорога”.

Однако дорога сумасшедшей мамаши Арины Измотовой свернула в иную сторону. Откормив полгода дочь, как положено, грудным молоком, молодая женщина вновь вернулась к своим личным жидким антидепрессантам красивого бордового оттенка, которые никто ей никогда не прописывал и которые она в любое время суток могла спокойно и безрецептурно приобрести в маленьком вино-водочном магазинчике “Алкотека” за углом. Хм…”Алкотека”… Звучит почти как аптека, ну для нее – точно.

“Мамина нерадость” с необычным именем Гортензия особых неудобств не доставляла: ела хорошо, смачно причмокивая, развивалась в соответствии с нормами, плакала мало, капризничала в меру, много внимания к себе не требовала. Молодая женщина делала для малышки все необходимое. Добросовестно запоминала рекомендации детского врача-терапевта. Выполняла все правильно, а не через пень колоду. Купала каждый вечер, меняла памперсы, кормила по часам, покупала игрушки, вывозила на прогулки в старой коляске, доставшейся ей от соседки.

Она понимала что такое ответственность по отношению к собственному ребенку, – точнее: отлично знала, помнила до мелочей, до щемящей боли, как выглядит безответственность матери к дочери. Испытала на собственной шкуре. Этого бы она себе никогда не простила. Но чувство долга и исполнение своих обязанностей – это все, что угодно, но только не безграничная материнская любовь, согласитесь.

Мать ее не любила. При виде дочери сердце ее не начинало биться по-матерински волнительно, а продолжало стучать ровно. Никаких сентиментальных чувств к своей, родной кровиночке Арина не испытывала, а просто уживалась со своим ребенком. Просто-напросто уживалась, без всякого жертвенного, обволакивающе-мягкого, бескорыстного агапе.

Отец, тот так и вообще – вне поля зрения. Где он, что с ним? – девочка ведь, даже повзрослев, так и не узнала всей правды. Настоящей, истинной и грустно-обыденной правды, а не той, что – со скудных слов матери и по-детски наивно додуманной, дофантазированной ею самой.

Материнская нелюбовь. Страшное словосочетание. Вопиющее. Непостижимое для ума большинства людей. Противоестественное. Поразительно, как всего-то в двух словах уместилась такая огромная, тотальная несправедливость по отношению к беззащитному маленькому существу, с открытым сердцем пришедшему в этот сумасбродный мир.

Часть вторая

1

Кошку звали Гортензия. Почему он так ее назвал – он и сам не знал. Вернее, – не помнил. Да много ли мы что помним? Даже важные моменты забываем на раз, а уж незначительные, текущие мимо – тем более. Но если бы кто-либо хорошенько покапался в его памяти, то непременно бы отыскал откуда ноги растут.

Нет, первопричина – не горшок с щеголеватым голубым цветком на кухне из его детских воспоминаний. Не домашний многолетний листопадный полукустарник с удлиненными ярко-зелеными, зубчатыми по краям листьями и крупными шапками цветов, за которым тщательно ухаживала его мама: ”Гидрангея крупнолистная, сынок. Красота какая! Загляденье!" – восхищалась она. И добавляла заботливо: “Смотри, мой мальчик, издалека любуйся, но пробовать не смей, слышишь? Ты же все в рот тянешь, на вкус пробуешь, знаю! Заруби себе на носу, детка, что части этого растения содержат цианогенные гликозиды. Очень, очень опасные вещества! Ядовитые!”.

Мама была права: он действительно все пробовал на вкус, только так до конца понимал что к чему. С раннего детства все тащил в рот, да и потом, повзрослев, – уже по привычке. Любопытствовал: вкусно или не вкусно? Так и остался дегустатором по жизни: гурман, знаток виски и ценитель женщин, – всем трем вещам придавал особое значение. Эдакий жуир, пробующий жизнь на вкус. Вот и голубую мамину гортензию он, конечно же, тогда, в своем утопающем в любви детстве, тоже попробовал: "Тьфу, гадость несусветная! Беее…", – сморщился от горечи и выплюнул лепесточек.

Мать обожала свою комнатную гортензию, в которой было идеальное сочетание густой зелени и пушистых соцветий: “Ну-ка, ну-ка поглядите, какая красавица нарядная на нашем окне обитает!”, – хвасталась хозяйка каждому, приходящему в их дом. Носилась с цветком, как с писаной торбой: поливала талой водой, подкармливала какими-то удобрениями, ежедневно опрыскивала, ежегодно пересаживала, дважды в год – обрезала слабые побеги. Восхищенно цокала языком: "Надо же, какой невероятный цветок! Его шарообразные соцветия при правильном уходе легко достигают в поперечнике 30-35 сантиметров!".

Его мама, так много знавшая про растения (кандидат биологических наук все-таки), с увлечением рассказывала про правильную кислотность почвы и про специальные подкормки, содержащие простые квасцы, благодаря которым можно сохранить роскошный голубой окрас цветов. Про то, что в народе это растение называют “семикорень”, поскольку корень у гортензии покрыт семью разноцветными слоями. Про то, что небесный оттенок гортензии – это специальный сорт Nikko Blue, капризный цветок, но разве не все красивое – капризно? Он слушал маму и думал лишь: не все красивое – вкусно, это он теперь точно знает. Пробовал.

Но назвал он кошку все-таки не поэтому. Первопричина и следствие были в ином. Не в мамином керамическом кашпо, в котором разрасталась капризная гортензия с пушистыми соцветиями, похожими на детские голубые шапкочки. Дело совсем в другом: в том, что его память не достанет из залежей прошлого. Слишком второстепенно, чтобы вспомнить. Слишком далеко, чтобы дотянуться.

Гортензия – странное имя из туманной молдости. Нет, не имя первой незабываемой любви. И даже не одной из тех, о которой помнится всю жизнь с легкой тоской и щемящей нежностью. Просто был у него лет в двадцать пять роман с весьма юной особой. Совсем еще девчонка, цыпленок желторотый: нескладная, стеснительная и… солоноватая на вкус. Слегка солененькая, как легкий привкус моря на губах.