Горы и оружие

Мак-Грегор отвел от себя рукой плещущий в лицо флаг.

— Затко слишком слаб теперь для такой дерзкой операции. А другого выбора нет?

— В том-то и дело, — сказал Таха. — Но это еще не все. Я вот что хотел вам сообщить. В Тулон сейчас пригнали еще три вагона с оружием и боеприпасами. Доставили из Бельгии для ильхана. И все вместе повезут на этом судне.

— От них такого трюка и следовало ожидать, — горько прокомментировал Мак-Грегор. Переждав, когда доскандируют, допоют призывы, он спросил Таху: — А ты когда поедешь?

— Завтра или послезавтра.

— Но как ты доберешься?

— Не беспокойтесь, дядя Айвор. Доберусь и сразу же свяжусь с отцом. Вы только постарайтесь убедить их, чтоб десятого были у Котура. А дальше уж отец будет знать, что делать.

Возле ресторана «У Женни» шествие остановилось, возник затор. На балконе небольшого дома появился человек с 16-миллиметровой кинокамерой и навел ее на иностранных участников манифестации. Мак-Грегор поднял глаза — камера была нацелена именно на него с Тахой.

— Salaud! [37] — крикнул кто-то.

Таха метнулся в подъезд, как ныряющий за рыбой зимородок; человек с камерой и не успел заметить. Таха взбежал на второй этаж, выскочил на балкон, и после короткой борьбы пленка, выхваченная из камеры и засвеченная, повисла с перил, точно серпантин. Не успели снова тронуться, как Таха невозмутимо вернулся в ряды, встреченный одобрительными возгласами.

— Вам же постоянно грозит опасность, — сказал Таха, переводя дух. — Остерегаться надо, дядя Айвор.

37

Мерзавец (франц.).

— Ты уж молчал бы...

— Что ж, молчу, — пожал плечами Таха. — Но Эндрью я предупреждал — Эндрью должен бы оберегать вас.

— А я тебя предупреждал, чтобы ты не впутывал Эндрью, — сердито сказал Мак-Грегор.

— Никто его не впутывает. Но если с вами что-нибудь случится по его недосмотру, разве не будет он потом каяться всю жизнь?

— Со мной ничего не случится. Во всяком случае, в Париже.

Они достигли уже площади Республики — конца маршрута. «Служба порядка» в зеленых нарукавных повязках размещала прибывающих на площади, стараясь сбить двести тысяч участников в сплоченную массу. Кругом зазвучали призывы Народного фронта, затем пение, и над пением снова взлетали скандируемые лозунги и язвительные выкрики в адрес президента.

— Вот что... — Вынырнувший откуда-то Эндрью тронул отца за рукав. — Пойдем-ка, а то застрянем надолго.

Таха остался, сказав, что побудет еще, послушает «дас-а-бас» — по-курдски это означает «новости», а буквально «шум и говор». До отъезда, сказал Таха Мак-Грегору, он еще наведается к ним. Мак-Грегор с Эндрью протиснулись из поющей толпы на обочину. Из чьего-то транзистора донеслось до них, что Мендес-Франс наконец-то сел на белого коня: объявил, что если де Голль уйдет завтра в отставку, то он, Мендес-Франс, готов будет внять призыву нации.

Эндрью засмеялся, но задерживаться у радио не стали. Проталкивались дальше сквозь тесноту на тротуарах; за спиной глохли обрывки новостей: «Сегодня де Голля видели прогуливавшимся в парке в Коломбе... Наготове стоял вертолет. Пилот в защитной форме держал в руке карту... Но по какой причине...»

— Завтра французы вынут затычку из бочки, — произнес по-французски Эндрью, когда они вырвались наконец из пыли и давки проспектов, сходящихся к площади.

«Завтра, — подумал Мак-Грегор, — придется сказать Кэти о поездке».

День начался не с этого. Мак-Грегор прежде дождался звонка из Лондона, от Сеси. «Доехала благополучно. Так все это глупо...» Позавтракали. За столом затем Мак-Грегор просмотрел газеты этого судьбоносного для Франции дня. Де Голль вернулся в Елисейский дворец; федерация левых сил созывает совещание без участия коммунистов; по мнению коммунистов, не может быть возврата к политике третьей силы или к правлению мага-чудотворца. Эндрью прочел вслух из «Комба», из вложенных туда полос «Канар аншене [38] », что последним, решающим шагом явится выбор между де Голлем и коммунистами. Все же прочие, по существу — лишь союзники первого или вторых.

38

«Комба» — орган голлистской партии; «Канар аншене» — юмористическая газета, специализирующаяся на политической сатире.

— В понедельник я возвращаюсь в Лондон, — объявила Кэти и встала из-за стола.

Переглянувшись с Эндрью, Мак-Грегор последовал за ней наверх. Закрыл за собой дверь спальни, как бы отрезая себе отступление.

— У тебя деньги есть? — спросила Кэти.

— Во французской валюте?

— Да.

— Франков двести.

— Дай их мне. Нужно уплатить тете Джосс за купленные вина и напитки. А больше у тебя нет разве?

— Я возьму сегодня.

— Надо еще по меньшей мере сто франков.

— Хорошо.

— Уж эту малость мы просто обязаны. — Тон у Кэти был такой, словно Мак-Грегор отказывался до сих пор платить; но он понимал, что этим тоном Кэти хочет заставить его перейти к обороне еще до начала разговора. Он помедлил, глядя, как Кэти ищет туфли в одутловатом гардеробе.

— Я заказал билет на завтра — улетаю в Тегеран, — проговорил он. — Надо ехать спасать, что еще можно спасти. Я должен объяснить кази, что произошло здесь.

Кэти застыла — на одно лишь мгновение. И вышла, хлопнув дверью ему в лицо. Он пошел за ней.

— Послушай, Кэти, — сказал он. — Мне ведь пустяк остался, дай мне спокойно кончить, а затем я рад буду распроститься с ними навсегда. Они должны воспрепятствовать доставке оружия. Я еду лишь затем, чтобы разъяснить им это. Иначе все мои прошлые усилия там, все насмарку...

Не отвечая, не останавливаясь, она спустилась во двор. Он шел следом молча, беспомощно. Она вышла в ворота, он сунулся было за ней, но она оттолкнула его. В лице, во всех движениях ее была не жестокость и не жесткость, но окончательность. Глаза заплыли слезами.

— Не хочу больше и быть с тобой в одном доме. И говорить не хочу.

— Но бога ради...

— Из гор оттуда, — гневно, сквозь слезы рубила она слова, толкая на него створку ворот, — из гор оттуда ты сейчас живым не вернешься... — У нее перехватило голос. Сильным толчком она закрыла ворота. — И поделом тебе будет, — донеслось сквозь старую ограду. — Сам напрашиваешься!

Он постоял, послушал ее быстрые уходящие шаги. Потом направился обратно в дом. Навстречу ему сбежал с лестницы Эндрью.