Горячее молоко

— Ты выглядишь как поп-звезда, София, — говорит Джульетта. — Не хватает только гитары и музыкантов. Мой отец будет стучать на ударных.

Она так громко хохочет, что мне удается выдавить подобие улыбки, но мое внимание приковано к Ингрид. Она стоит на мелководье спиной ко мне. Потерянная, одинокая.

Джульетта объясняет, что один из санитаров клиники подбросил ее сюда на мотоцикле и заедет за ней в конце дня. Гиперзаботливый отец распорядился, чтобы персонал не позволял ей садиться на мотоцикл без шлема. Она вне себя.

Жестом она указывает на свою бутылку с водой.

— Я предпочитаю водку — назло отцу. Ему ненавистны все наркотики. Он все еще оплакивает маму, и для него оскорбительно даже думать, что лекарствами можно заглушить боль памяти и воспоминаний.

Ингрид по-прежнему таскает желтым сачком одних медуз и вываливает их на песок.

— Медузы, — заговариваю я, как о чем-то важном.

— Да, — отвечает Джульетта. — Говорят, что если пописать на ожог, боль утихнет, но это миф.

Я спрыгиваю вниз от пещеры, которую заняла Джульетта, и направляюсь к подушкам из водорослей. Сегодня с самого утра я съездила в загородный супермаркет, чтобы купить для Ингрид ее любимой немецкой салями, зеленого салата, апельсинов и винограда. Взобравшись на камни, она говорит, что ей слишком жарко на этом уродском диком пляже. Она бросает взгляд на пещеру, где загорает Джульетта, и заявляет, что хочет домой.

— Не уходи, Ингрид. — В моем голосе звучат отвратительные заискивающие нотки.

Я еще не оправилась от шока после ее рассказа о сестре и хочу еще раз повторить, что ее вины здесь нет. Она была ребенком и совершила ошибку. Но мне мешает слово «Обезглавленная».

Ингрид протискивается мимо меня и начинает собирать вещи.

— Хочу поработать, Зоффи. Меня так и тянет взяться за иголку. Сейчас мне нужно только подобрать по цвету нитки и начать.

Рядом с нами мальчуган лет шести вгрызается, как в персик, в гигантский красный помидор. На грудь брызжет сок. Мальчик откусывает еще и смотрит, как я помогаю Ингрид зашнуровать ее высокие серебристые «гладиаторы».

— Ты такая красивая, Ингрид.

Она смеется. Вообще-то надо мной.

— Я не могу целый день бездельничать, как ты. Мне работать нужно.

У нее звонит мобильный. Я знаю, это Мэтью: контролирует, узнает, где она находится, и понимает, что она со мной.

— Я на пляже, Мэтти. Слышишь море?

Я тянусь к ней и выхватываю телефон.

Ингрид кричит, требует его отдать, но я бегу к морю, она за мной; сбрасывает и оставляет на песке свои римские сандалии, чтобы не путаться в шнурках. Догоняет меня и ловит за подол атласного сарафана. Я слышу, как рвется материя, и в этот миг забрасываю телефон в море. Мы обе следим глазами, как он секунды три плывет с трепетно-спокойными медузами, которые ходят кругами, а потом тонет.

Море лижет подол моего атласного сарафана.

Ингрид вытирает глаза от песка.

— Ты на мне помешалась, — говорит она.

Я, конечно, помешалась на ее власти сбивать меня с толку. Вытаскивать меня из всех моих уверенностей, при том, что она определенно не испытывает ко мне уважения. Я заинтригована тем, как она привлекает мужчин, боготворящих, как и я, ее красоту, и тем, как она умеет латать прорехи и разрывы при помощи иглы, будто совершая хирургическую операцию на себе.

Зайдя в море, Ингрид что есть мочи дергает меня за волосы.

— А ну, достань мой телефон, животное.

Она макает мою голову в теплую мутную воду. Когда я начинаю вырываться, она окунает меня снова и снова, теперь упираясь коленом мне в плечо. Ингрид толкает меня, как толкала качели, на которых сидела ее сестра. Как будто повторяет свой детский опыт, но уже со мной. В воде появляется кто-то еще. Рука, потом пара рук обхватывают меня за пояс и тянут вверх, в то время как Ингрид толкает меня вниз. У меня над головой смыкается вода и сбивает меня с ног. Когда я нахожу опору и высовываюсь на поверхность, рядом оказывается Джульетта Гомес, которая топчется в воде, отжимая мокрые волосы. Тут до нас обеих доносится женский вопль. Пронзительные крики долетают от маленькой бухты у скал. Ингрид прыгает по песку на левой ноге, сжимая руками правую. Она угодила в кучу медуз, которых вывалила на песок из рыболовного сачка.

Злость у меня проходит; можно подумать, я впрыснула токсины своей ярости ей в ногу.

Джульетта смотрит на меня; ее разбирает смех.

— Твои границы сделаны из песка, София^[8].

— Да, — говорю. — Знаю.

Рядом с нами на волнах качается чайка.

Я возвращаюсь к своим вещам и начинаю свертывать полотенце. Не хочу отпускать Ингрид с пляжа одну. Сейчас она забрала надо мной еще большую власть. Моя тема — память. Ингрид повторяет травматическое воспоминание из прошлого, инсценируя его передо мной, потому что знает: мои границы сделаны из песка.

— Зоффи, ты взбалмошная и суматошная, увязла в долгах, дома бардак. Теперь еще утопила мой телефон. Что мне теперь делать? Я же потеряю работу.

— Пусть твои заказчицы поговорят с рыбами.

Я снимаю намокший атласный сарафан и начинаю вытирать бедра. Мальчонка, по-прежнему терзающий гигантский помидор, несколько мгновений глазеет на меня, а потом убегает.

— Ты его напугала, Зоффи: у тебя лицо голубое. Тени потекли по щекам, ты похожа на морское чудовище. — Ингрид нашла салями и сдирает оболочку. — Я не останусь тут с медузами и слепнями. — С набитым ртом она поднимает взгляд к пещерам. — Тем более что мне не нравятся твои знакомые.

Джульетта машет рукой; я машу ей в ответ.

Ингрид разглядывает вспухающие рубцы на ноге. Серебристые «гладиаторы» покачиваются на мелководье бухты, но она слишком поглощена ожогами, чтобы еще следить за обувью.

— Если зайдешь, пока я на работе, можешь заняться саженцами олив, а когда спадет жара, пойдем прогуляться.

Это приглашение. Звучит как совместный план влюбленных.

Опустившись на камень, Ингрид рассматривает изжаленную ногу.

— Это миф, — говорю я.

— Что — миф?

А вот это большой вопрос. Вернее всего будет сказать, что для меня миф — это наваждение.

Когда мы добрались до ее летнего домика, Ингрид первым делом бросилась искать катушки ниток, а потом вывернула на пол содержимое корзины с одеждой из винтажного магазина. Игла в ее пальцах выглядела как оружие, атакующее ткань.

— Ты совсем обленилась, Зоффи! Займись саженцами. Сначала нужно вырыть лунки.

Я даже не представляю, как подступиться к посадке деревьев. Я очень многое не умею, но умею держать язык за зубами. Я думала о Мэтью с Джульеттой, когда оглядывала дом, которым обзавелись в Испании Мэтью с Ингрид. Среди прочего, здесь была выставлена напоказ структура родственных связей каждого. К пробковой доске крепились фотоснимки их родни. Мать и отец Мэтью, отец Ингрид и, насколько можно было судить, двое братьев Мэтью и брат Ингрид — то ли родной, то ли двоюродный. Фотографий сестры там не было. Пронзая ткань иглой, Ингрид заметила, что я выискиваю «кого не было там».

— Как по-твоему, Зоффи, она может быть счастливой, если безумна?

— Кто?

— Сама знаешь.

— Ханна?

Ингрид вроде как поразилась, как будто забыла, что сама назвала имя сестры в тот вечер, когда подарила мне шелковый топ с голубой вышивкой «Обезглавленная». Ей хотелось забыть, да игла вместо нее сохранила это воспоминание. Я не лентяйка. И не беспристрастный исследователь, потому что завязала отношения со своим информантом.

— Ее ум неподвижен, как листок, Зоффи?