Горячее сердце (рассказы)

– Я крестьянин,- ответил Вотинцев и, словно вдруг поднялось в нем все его крестьянское прошлое, повторил: - Удмурты мы, крестьяне.

Прежде чем Уэллбридж успел еще о чем-либо спросить Вотинцева, дверь отворилась, и вошли двое молодых людей.

– Преподаватели Турбин и Осипов, - снова представил начальник школы.

Уэллбридж порывисто поднялся с дивана и, внимательно глядя на вошедших, быстро пошел им навстречу, будто спешил отгородить их своей широкой спиной от начальника. А вслед ему звучал спокойный голос полковника:

– Тоже из питомцев нашей школы и тоже авторы учебников.

Как бы торопясь, чтобы ему не помешали, Уэллбридж схватил руку Осипова:

– Когда кончили школу?

– Пять лет назад.

– Какого происхождения?

– Крестьянин.

Уэллбридж, не скрывая удивления, выпустил его руку и обернулся к Турбину.

– Вы хотели осмотреть школу, - сказал полковник, - машина ждет нас.

Через полчаса мы подъезжали к аэродрому... Над летным полем кружил истребитель. На старте был выложен крест, запрещающий посадку. У края аэродрома стояла небольшая группа людей, с нескрываемым волнением следивших за истребителем.

– Что случилось?
– спросил полковник.

– Одна нога шасси подломилась,- доложил начальник летной части.

Я видел: полковнику хотелось отвлечь внимание Уэллбриджа от предстоящей посадки, но тот упрямо не давал увести себя к ангарам, которые неудержимо старался показать ему полковник. Кончилось тем, что поврежденный самолет на глазах всех нас вышел на посадку. Летчик выровнял машину. Одинокое колесо коснулось площадки, взметая клубы смешанного с песком снега. Поддерживая машину элеронами от сваливания вправо и левой ногой не давая ей развернуться на пробеге, летчик спокойно вырулил на свое место. Самолет мягко черкнул крылом по снегу и замер, грустно накренившись. Была только слегка помята консоль.

Глянув на Уэллбриджа, я заметил, что улыбка тронула его энергичный рот.

– Мастерская посадка,- сказал он начальнику школы, будучи не в состоянии скрыть восхищения, но тут же поспешил снизить впечатление своей похвалы: - Поверьте мне,- уверенно сказал он мне с усмешкой,- крестьянина вы никогда не научите так летать. Чувствуется рука, привыкшая к машине. Советую вам зубами держаться за таких инструкторов.

– Но...- полковник на секунду запнулся - это не инструктор, а ученик.

Уэллбридж улыбаясь сказал мне по-английски:

– Мне не хочется обижать полковника, а то я сказал бы ему, что обман хорош тогда, когда он не заметен.

Тем временем из самолета спокойно вылез летчик и направился к нам. Это был крепкий безусый парень с пылающим от зимнего загара лицом. Он уверенно подошел к полковнику и, приложив руку к шлему, отрапортовал:

– Товарищ полковник, курсант Воеводин из учебного полета прибыл.

Уэллбридж быстро обернулся к Воеводину. Первый раз в жизни я заметил в его взгляде растерянность.

Так же, как во время беседы в школе, Прохор стоял за спиной Уэллбриджа и сердито курил.

III

– Прошу в классы, - сказал полковник и вышел в длинный коридор.

Следом за ним широко шагал Уэллбридж. Его рыжие брови все еще были удивленно подняты.

– Встать смирно!
– неслось нам навстречу по спальням, где в два яруса высились койки курсантов. Ряды коек уходили вдаль бесконечной вереницей. Койками были заполнены комнаты, залы, коридоры.

– Встать смирно-о-о!
– гремело все дальше и дальше под старыми сводами дома.

Перед сложными чертежами самолетного оборудования, перед вращающейся махиной сверкающего сталью мотора, перед черной доской, заполненной формулами, стоят молодые люди. В руках преподавателя - тетрадь с конспектом вызванного к доске. На почерке печать еще не установившейся молодой руки. Но ответы курсанта уверенны и тверды. Вызывают другого. Он неверно изображает силы, действующие на крыло самолета в штопоре.

– Кто соревнуется с Абдуллиным?
– спрашивает преподаватель.

– Курсант Кузьмин, - докладывает быстро поднявшийся из-за дальнего стола юноша.

– В чем ошибка Абдуллина?
– спокойно спрашивает преподаватель.

Кузьмин у доски. Он исправляет чертеж соревнующегося с ним товарища.

– Я хочу спросить, - неожиданно говорит Уэллбридж и всем телом поворачивается к Кузьмину: - Ваше происхождение?

– Крестьянин села Аксубаево, Татарской республики.

– Раз крестьянин, - внушительно говорит англичанин,- значит, непартийный человек?

– Я хоть и не член компартии, но комсомолец,- отчеканил Кузьмин.

– Вам... трудно учиться?
– с запинкой опрашивает Уэллбридж.

Кузьмин с секунду удивленно глядит на англичанина, на меня, на товарищей и, как бы извиняясь, что вынужден огорчить гостя, говорит:

– Почему же? Я - круглый отличник.

Начальник учебной части - пожилой майор вставляет:

– Итоговая успеваемость прошлого выпуска: отлично- шестьдесят пять процентов, хорошо - тридцать пять процентов. В этом выпуске дело идет лучше.

Молча, славно удивленные друг другом, продолжают глядеть один на другого: большой, тяжелый Уэллбридж с внушительными пучками рыжих бровей над строгими глазами и коренастый, маленький курсант Кузьмин, с лицом, носящим следы оспы, с остриженной под машинку головой.

Англичанин, выходя из задумчивости, спрашивает:

– Школа и... на фронт?

– Безусловно,- твердо отвечает Кузьмин. Полковник отворяет дверь класса, раздается команда:

– Встать смирно!

Уэллбридж выходит сосредоточенный. Его рыжие брови опустились на место.

IV

Когда на одной из станций Уэллбридж вышел из вагона, мой взгляд упал на открытую страницу его путевого блокнота:

"Быть может, и нельзя поверить всему этому, не увидев собственными глазами всего, что я видел. Но я видел и должен верить. Не смею не верить. Русский рабочий - замечательный летчик и командир. К этому мы привыкли, и в этом нет уже ничего удивительного. Но, чтобы поверить тому, что тысячи вчерашних колхозников стали отличниками авиационной школы и уходят на фронт готовыми пилотами, для этого нужно самому увидеть их склоненные над тетрадями стриженые головы, нужно своими глазами видеть в самолете мистера Кузьмина из деревни Аксубаево и его преподавателя мистера Вотинцева крестьянина удмурта. Страна может дать миллионы пилотов. Это - правда. Несмотря ни на что, она готовит их тысячами. Я этому уже верю..."

Я оторвал взгляд от записи, заслышав твердые шаги Уэллбриджа. Он поспешно вошел с пустым чайником.

– На станции нет воды?
– спросил я. Он быстро глянул на свой раскрытый блокнот, сложил его и сунул в карман.

– Нет, я занял уже очередь, - сказал он, делая вид, будто вернулся вовсе не из-за своего блокнота.

Сидящий в своем углу Прохор проводил англичанина критическим взглядом и довольно мрачно пробормотал:

– Чему только их учат в этих колледжах. Не могут понять самых простых вещей. Не стерплю я, друже, и выложу ему свою точку зрения.