Горячее сердце. Повести
Шрифт:
«Мучили, истязали, — не чувствуя, как ногти вонзаются в ладонь, думала она. — Феи нет, нет Аксенова... Не должно быть в отряде людей, верящих в милосердие врагов! Не должно!» Глаза заволокло горьким туманом. Долго стояла, не в силах справиться с ним. Оглянулась.
Аксенова и Фею положили рядом на брезент около зияющей чернотой могилы. Тесным кругом замерли красногвардейцы, стянув с кудлатых голов шапки. Молчали. Вера подалась вперед, одним движением сорвала с головы платок, глухим, сжатым спазмом голосом сказала:
— Товарищи! Вы все знаете их. Они пошли добровольно на бой и смерть во имя заветной идеи. Замечательные люди, которым бы жить и жить, отдавать свои силы в
От черного бугорка, оставшегося на месте могилы, отошла Вера, повзрослев на добрый десяток лет.
У колодца ее догнал Серебровский. Шли молча, спотыкаясь о шершавую колею дороги. Она вдруг почувствовала, как ноет разбитое ночью у пруда колено, как колет над бровями лоб. «Что он, зачем догнал меня? — неприязненно подумала о Серебровском. — Опять будет читать нравоучения».
Серебровский смял недокуренную папиросу, достал из кармана новую. Глубоко затянулся. Тихим, необычайно мягким голосом спросил:
— Вера Васильевна, скажите, сколько вам лет?
Вера недоуменно покосилась на него. «Праздный вопрос. В такую минуту!» Ответила сухо, жестко:
— Двадцать один.
— Двадцать один, — повторил он, останавливаясь. — А мне тридцать семь. В моем возрасте люди уже редко меняют убеждения. Начинают закостеневать в своих взглядах и ошибках.
Вера тоже остановилась, нетерпеливо теребя лямку санитарной сумки. «К чему он ведет свою речь? Зачем это?..» Серебровский взглянул ей в лицо, заторопился:
— Я буду говорить нескладно, как гимназист. В общем, вот что: я ведь не любил вас, большевиков, не любил за какую-то, как мне казалось, грубость, резкость. И вдруг поехал вместе с вами на фронт. Не потому, что я тогда понимал вашу правду. Нет! Я тогда этого не понимал. Я хотел отсиживаться в своей берлоге. Но когда ко мне пришла изможденная, полуживая, державшаяся на одной идее курсистка, я не мог высидеть. Вы тогда меня разбили. Вы, полуживая... Понимаете?
Вера была озадачена. Внезапный приступ откровения, такого необычного для язвительного хирурга, сделал сто каким-то беззащитным, мягким. Она не знала, как быть с ним, что сказать.
— Значит, вы думаете теперь иначе о нас? — спросила наконец.
— Да, да, — обрадовался он. — Я вернусь в Петроград другим. Но не об этом я хочу сказать вам. Вы, Вера Васильевна, — кристальный человек. Когда вы рядом, люди становятся лучше. Я же хотел просто поблагодарить вас за себя. Если бы мне бог не послал вас, ведь могло случиться... — он тряхнул головой, закрыв глаза.
— Не бог, а председатель райкома, — тихо сказала она. — Я очень рада за вас, Валерий Андреевич! Еще многие поймут и придут к нам. А за вас я рада...
— Да, да, — заложив руки за спину, согласился он. — Да, меня переубедили вы. Спасибо, — и, по-интеллигентски чопорно кивнув головой, быстро пошел к лазарету.
Это внезапное откровение вдруг успокоило Веру. Пришел новый человек. Их будет приходить все больше, новых, убедившихся в правоте пролетарского дела. Они будут вставать на место тех, кого вырвет из рядов вражеская пуля. В этом она была уверена.
Весь день с Азовского моря дует бесноватый мерзлый ветер. Он слизывает колючую снежную крупу с заледенелых дорог, поет заунывно под стрехами домов. На околице, в окопах свирепеет еще сильнее. Тут он — буян. Вера ежится, поднимает воротник пальто, стучит сбитыми каблуками о пропеченную морозом землю. Одно хорошо — недолго осталось держаться калединцам. Сегодня они без боя оставили
деревеньку Морской Чулек. Теперь путь прямой — на Синявскую, Хопры, а дальше рукой подать до Ростова.Дмитрий Басалаев растирает зазябшей рукой колючие, словно стебель кактуса, щеки, уговаривает ее:
— Идите, Вера Васильевна, в хату. Отогреетесь.
Над крышами домов вьется дымок, напоминая о недоступном уюте. Кажется, ветер доносит сюда сладковатый запах растопившейся смолы. Так и хочется выскочить на присушенную морозом тропинку — и в деревню.
Вера виновато улыбается.
— Нельзя, Дмитрий. А вдруг сейчас начнется.
Басалаев бьет по-извозчичьи рукой о руку.
— Так все равно поспеете.
Но красногвардейцы начинают вылезать из окопов и, спотыкаясь о кочки, бегут в ложбинку. Вера бежит за Басалаевым, который с поставленным к нему вместо Санюка молчаливым пожилым красногвардейцем катит пулемет. Калединцев пока не видно.
Вырвались на плешину, открытую ветрам. Теперь вниз, к лежащему частой лесенкой полотну железной дороги.
Но вдруг с ветром полоснул по цепям секущий свинец, с зловещим шипением пронесся снаряд. Серыми валунами залегли красногвардейцы. Приник к задрожавшему пулемету Дмитрий, сажая на мушку появившиеся вдали черные фигурки. Вдруг он вздрогнул и начал выгибаться, словно заглядывая поверх щита.
Когда Басалаев завалился на бок, разметав безвольно руки, Вера, припадая к земле, бросилась к нему. Дмитрий ловил лиловыми губами воздух, пытался подняться на локтях и не мог.
Увидев ее, криво усмехнулся:
— Ковырнуло меня.
Вера молча поволокла Басалаева в выгрызенный полой водой буерак. Торопясь, рванула вишнево окрасившуюся рубаху. Ранение разрывной пулей. Тяжелое. Вряд ли выживет Дмитрий... Вера никак не могла унять хлеставшую из груди Басалаева кровь. Она забыла о морозе, о бое, даже не услышала, как, захлебнувшись, смолк пулемет. Только окончив перевязку, почувствовала, что ее окружает пугающая пустота.
Вера вылезла из буерака. Красногвардейцы карабкались на макушку противоположного холма. Ударило сердце: «Отступили!» Выскочила и бросилась следом. Она еще может поспеть, может... «А Дмитрий?»
Он поднял голову.
— Бегите, Вера Васильевна. Бег...
Она скатилась обратно. Схватила Басалаева под мышки, помогла подняться.
Когда выбирались из буерака, услышала сзади сбивчивое шумное дыхание.
Рывком повернула голову: прямо в глаза смотрит холодным зрачком ствол вороненого маузера. Увидела черный рукав с голубой повязкой. На ней скрестились под пустоглазым черепом кости. Рванулась в сторону, скользнула рукой в карман пальто. «Плен! Ни за что!» Но кто-то завернул руку. Почувствовала, как от боли разламывает плечо. Закусила губу. Ее револьвер звякнул о землю. Вера уже не могла подобрать его: рука повисла, словно тряпичная. Да и не успеть подобрать.
Их было много, кадетов. В черных мундирах с голубыми повязками на рукавах, они сбегали в лощину, поблескивая жалами штыков.
Желчный, с большими глазами юноша, кинувшись к ней, взмахнул рукой. Шею опалило, обожгло щеку. Сгибаясь от боли, она заслонила лицо рукой от нестерпимой нагайки.
— Не трожь, с-сволочь! — услышала она ревущий крик Дмитрия. Басалаев качнулся к бледнолицему кадету. Блеснули шашки. Они хрустели, ударяясь о что-то твердое. «О голову!» — потрясая, мелькнула догадка. Вера отвела руку от глаз. Дмитрий бился на земле, издавая дикие нечеловеческие звуки: