Горячее сердце
Шрифт:
Успокаивая себя, Козловский понимал, что пока идет следствие, покоя не будет. Что сюрприза надо ждать в любую минуту.
А тут к старому страху добавился новый.
После того, что он узнал от Макарова о Флоренском, Козловский стал избегать встреч со старым приятелем. И уж, во всяком случае, в домашней обстановке. Под самыми немыслимыми предлогами, не думая о том, как выглядит в глазах Флоренского.
А тот, не подавая виду, будто что-то заметил, после двух-трех отказов сам перестал зазывать Козловского к себе «на партию шахмат», в гости к Козловским тем более не напрашивался, но с некоторых пор зачастил в механический цех, и именно на четвертый участок. Сперва по служебным делам, а затем стал
Можно себе представить состояние Козловского, когда в один прекрасный день в механическом цехе появился сотрудник ГПУ. Первой мыслью было: Макаров назвал его имя.
На ватных ногах вошел Козловский в кабинет начальника цеха, куда его пригласили для беседы. Однако молодой человек, вежливо предложивший ему присесть по другую сторону стола, неожиданно заговорил о целесообразности установки на четвертом участке плунжерного станка, и в воспаленном от тяжких дум и страхов мозгу Козловского тотчас сверкнула догадка: молодой человек интересуется Флоренским!
Он не сообщил ничего такого, что ему стало известно о Флоренском со слов Макарова, поделился лишь собственными предположениями и наблюдениями. При этом, возможно, допустил из-за сильного волнения одну-две маленькие неточности. Возможно…
«После кончины мужа я старалась избегать встреч с Владимиром Степановичем. Поэтому в конце 1920 и начале 1921 г., приблизительно с того времени, как он стал работать в управлении железной дороги, мы с ним долгое время совсем не виделись. Но однажды — кажется, это было в конце января 1921 г. — он пришел ко мне домой под предлогом, что должен выехать в служебную командировку на ст. Маньчжурия и хотел бы посоветоваться, как ему поступить. Помнится, он мне сказал, что больше не в состоянии вести двойную жизнь, но открыть свое настоящее имя не может: его немедленно арестуют, как бывшего министра. При этом Владимир Степанович дал мне понять, что окончательно еще ничего не решил и ждет моего слова. При этом даже пошутил: «Если вы, Юленька, согласитесь приходить ко мне в тюрьму на свидания, я хоть сегодня готов предать себя в руки правосудия».
Порою мне кажется, что это не было шуткой. Во всяком случае, я знала, что он никуда бы не уехал, попроси я его остаться…»
«…Для меня до сих пор остается загадкой: что толкнуло его на этот необдуманный шаг? У нас было много вполне доверительных разговоров, Тихомиров (Флоренский) казался мне порядочным человеком…»
«В о п р о с: Вам знаком Селезнев Иван Евграфович?
О т в е т: Такого человека я не знаю.
В о п р о с: Вам знакома гражданка Селезнева Мария Александровна?
О т в е т: Гражданки Селезневой Марии Александровны я не знаю.
В о п р о с: Следствие располагает сведениями о том, что оба названных лица вам знакомы (свидетельнице Козловской зачитывается выдержка из протокола допроса свидетельницы Селезневой)».
— Так это вы про Марию Березкину! Ну, знаю я ее. Только по прежней фамилии. Слыхала, что она замуж вышла за какого-то приезжего. И будто он в заводской бухгалтерии работает. А как его звать-величать — этого не знаю.
— Вам было известно, что Селезнев ходит на охоту?
— Слыхала об этом.
— От кого именно?
—
Я ж в больнице работаю. Там каких только разговоров не наслушаешься. А кто что говорит — разве упомнишь!— В тот вечер, когда вы приходили на квартиру к Селезневым, у вас были основания предполагать, что ваш муж Козловский Федор Артурович мог пойти на охоту вместе с Селезневым?
— Да ведь я пришла только спросить. Время позднее, а Федора все нет и нет. Вот и забеспокоилась.
— Но к Селезневым идти от вашего дома неблизко, в то время как по соседству с вами проживают два гражданина, систематически занимающиеся охотой…
— Так я и их пытала про Федора. Как же!..
— А когда в этот вечер ваш муж вернулся домой, вы спросили его, один он был на охоте или с кем-то еще?
— По правде сказать, я его про другое спрашивала…
— А именно?
— Не завернул ли он, случаем, к какой женщине. После охоты-то…
Зинаида подробно пересказала мужу, как ее допрашивал следователь и как она ловко вывернулась с этим бухгалтером. Она, разумеется, знала, что муж Марии арестован, И за что — тоже знала.
Козловский не мог не обратить внимания на промашку Зинаиды. Ни от кого, кроме как от своего мужа, не могла она услышать о том, что «бухгалтер» балуется охотой. Мария Селезнева не могла ей об этом сказать — не те между ними отношения..
Но более всего Козловского убило другое. Ни одного вопроса не задал Зинаиде следователь о Флоренском. Интересовался только Макаровым. Только Макаровым и им, Козловским…
Возвращаясь с обеденного перерыва, уже перед самой проходной Козловский увидел впереди знакомую широкоплечую длиннорукую фигуру. Решил: кто-то очень похожий. Но в проходной, показывая вахтеру пропуск, Флоренский повернул голову, и Федор Артурович, прижмурив глаза, остановился как вкопанный. В голову толчками, мутя сознание, прихлынула кровь. В грудь изнутри били молотком.
Кое-как взял себя в руки. Когда открыл глаза, Флоренского уже не было видно ни в проходной, ни по ту ее сторону.
Оказывается, еще до перерыва руководителей цехов и отделов вызвали в партком завода и довели до их сведения, что с Флоренского сняты выдвигавшиеся против него обвинения, в связи с чем следователь лично принес ему свои извинения. За то время, что Флоренский находился под арестом, ему будет полностью выплачена зарплата. Было также сказано, что бывший работник заводской бухгалтерии Селезнев (он же Макаров), обвинявшийся в кровавых преступлениях, совершенных в годы гражданской войны, оказался к тому же еще и агентом иностранной разведки.
…Козловский сидел за своим столом, тупо уставившись в разложенные чертежи. Кто-то подходил к нему, о чем-то спрашивал, но он словно бы не понимал, чего от него хотят.
Сотрудники, сидевшие с ним в одной комнате, рассказывали потом, как тяжело поднялся он из-за стола и нетвердой походкой — его шатало из стороны в сторону — направился к двери. Остановившись на пороге, словно в полном изнеможении привалился плечом к косяку, немного постоял так, затем выпрямился, обернулся к сидевшим в комнате и с какой-то бессмысленной, а скорее, даже безумной улыбкой проговорил: «Я всё… Пошел…»
Утром следующего дня он сидел перед Белобородовым и, торопясь, нервничая, давал показания, то и дело спрашивая, зачтется ли ему добровольная явка и исключительная ценность сведений, которые он может сообщить.
Ничего не утаивая, он рассказал о своем участии в контрреволюционном заговоре в Торске, и как воевал за «освобождение России», и как после ранения попал в тифозный барак, где ему открылась «вся тщета его жертвенности» и где он понял, что белое движение обречено…