Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940–1941
Шрифт:
– Альберт, он наверняка принял тебя за ненормального, – предположил я.
Но вскоре Альберта вызвали на командный пункт, и его почти до конца дня не было. Мы особого значения этому не придали и улеглись вздремнуть.
Альберт вернулся, когда уже темнело. В руках у него было нечто походившее на самодельный мегафон. Изготовили его службы обеспечения, как выяснилось. А на КП батальона заготовили листок с несколькими фразами, которые Альберту предстояло произнести по-русски через мегафон, предварительно выучив их наизусть.
– Генеральная репетиция при командире прошла удачно. Стены дрожали, – доложил Альберт.
Уже совсем стемнело. Для проверки лично явился адъютант батальона. По мнению Альберта, расстояние до позиций русских было великовато, хотя оно и составляло всего 150 метров, может, чуть больше. И наш новичок, зажав под
Я интуитивно понимал, что Альберт – человек незаурядный. К тому же мы всего о нем не знали. Например, не знали того, что он ночью в туман переплыл на лодке Боденское озеро, чтобы в Линдау, на немецком берегу, записаться в ваффен СС. Мы были уже не первогодки, и эти первые недели в России научили нас многому. А этот парень едва прибыл на фронт, но вел себя так, будто ничего его не трогает и не беспокоит.
– Ничего, посмотрим и все узнаем, – подытожил Хильгер, забравшись в окоп рядом.
Сам я русского языка, к сожалению, не знал, но думается, этот Альберт и вправду задумал достучаться до солдат противника. Убежденным тоном он обращался к каким-то Виктору и Сергею и обрисовал ситуацию. Потом вдруг умолк ненадолго. И начал свою проповедь уже из другого места. И потом, к нашему удивлению, иваны отозвались. Альберт ответил им.
Бог ты мой, в нашей фронтовой практике ничего подобного не было до сих пор! Это был в принципе новый метод! Русские снова что-то сказали, Альберт снова ответил. И давно вышел за рамки предписанного унтерштурмфюрером Шраммом текста. И говорил свободно, явно импровизируя. А импровизировал он, судя по всему, весьма неплохо. На ходу реагировал на наверняка каверзные вопросы русских. И тут терпение русских иссякло – они попытались утихомирить нашего Альберта пулеметным огнем. Скоро Альберт вернулся, отдышавшись, он с улыбкой до ушей стал рассказывать. И перечислил все доводы, которые пытался вдолбить русским.
– Знаешь. Если бы не ты, мы и не представляли, что такое возможно. Это означает – выигрывать войны без единого выстрела! – не скрывал восхищения Лойсль.
Пулеметный огонь вскоре затих. Адъютант исчез куда-то. А Альберт, наш неутомимый Альберт снова продолжил свои монологи. Произнеся несколько фраз, он менял позицию, если русские открывали огонь, и продолжал снова.
В конце концов он охрип и едва мог говорить. Смысла не было продолжать, но он из чистого упрямства продолжал обращаться к русским солдатам. Откровенно говоря, мы не ждали выдающихся результатов от этой вылазки. Просто нам было интересно – хоть что-то новенькое, и это что-то все же вывело русских из равновесия.
Русские несколько пытались атаковать нас. Но безуспешно. Поняв, что их атаки ни к чему не приводят, прекратили их. Насколько я понимал, наш участок стратегической роли не играл, но мы были даже рады, что нам достался столь спокойный участок.
– Стой! Кто идет? Пароль! – послышался окрик стоящего в боевом охранении.
Перед Лойслем стоял кто-то с поднятыми вверх руками. Дело было ночью. Схватив винтовки, мы на всякий случай заняли оборону. Но это был русский. Самый настоящий русский! Альберт что-то прокричал ему по-русски, а потом Лойслю:
– Пусть подойдет. Он хочет сдаться!
Мы с тревогой вглядывались в темноту, зная, что пулеметчики справа и слева от нас сидели за пулеметами. Если что не так, этот иван станет первой мишенью. Русский, не опуская поднятых вверх рук, медленно повернулся. Подошел унтершарфюрер Бахмайер. В ходе краткого допроса пленного выяснилось, что это молодой солдат, рядовой и что через нейтральную полосу ползут еще девятеро русских – офицер и восемь человек рядового состава. Этого молодого русского отправили проверить обстановку и привести своих товарищей.
Пока все шло нормально. Но мы были, невзирая ни на что, настроены весьма скептически. Не прошло и нескольких минут, как к нам пожаловали – ни много ни мало десять человек русских. Мы, прихватив с собой и Альберта, тут же отконвоировали их на командный пункт батальона. Там каждого из них допросили через переводчика – разумеется, Альберта. Офицера заставили обождать. Я подошел к нему. Он немного говорил по-немецки, кстати, как многие русские, и у нас даже состоялось нечто похожее на беседу. Никакого страха он мне не внушал. Он был примерно моим ровесником и выглядел вполне обаятельным парнем. Русский с благодарностью
принял предложенный мной ломтик шоколада. В ответ он угостил меня щепоткой махорки, сам свернул цигарку из газетной бумаги. Но я – повторяю – был некурящим. Он понял. И закурил сам. Ну и вонища! А русскому хоть бы что – сидел и пыхтел, выпуская дым через нос. Когда его спросили, с какой целью он перешел к нам, он молчал. Тут от тыловиков прибыл грузовик, русских погрузили в кузов и увезли [7] .7
Из попавших в плен в 1941 году (2 млн 335 тыс. 486 чел., по советским данным, пропало без вести в войсках) выжило очень мало из-за зверского к ним отношения в сборных пунктах, голода, холода и болезней. Поэтому в дальнейшем доверчивых дураков, вроде описанных автором, было очень мало. Кроме того, позже таких предателей наши солдаты при захвате не щадили.
Странно, размышлял я. Вполне нормальный русский парень. Что все-таки побудило его перейти к нам? Мы же воевали друг с другом, каждый из нас был убежден, что сражается за правое дело. Погрузившись в эти размышления, я забрался в свою землянку и улегся скрючившись. Спать уже не было смысла – близилось утро. Скоро русские дадут нам утренний салют. Альберт стоял в карауле. Я не хотел войны. Да и тот молодой русский офицер тоже не хотел. Я думал и думал.
– Что ты там делаешь? Яйца высиживаешь? – обратился ко мне Альберт.
– Нет, Альберт. Думаю о том, какого черта мы здесь изо всех сил стараемся изничтожить друг друга.
– Послушай, что я тебе скажу. Ты на самом деле считаешь, что мы с тобой можем хоть что-то изменить? И мы, и русские солдаты – пыль на ветру, и ничего больше в этой гигантской борьбе двух держав.
Потом он рассказал мне про своего отца, офицера царской армии, потом воевавшего в Белой армии Колчака. Рассказал о том, как Колчака в 1920 году предали англичане (а также французы, японцы, американцы и чехословаки), как они выдали его красным, как самодержавие царя, свергнутого в начале 1917-го, сменилось в конце 1917 года диктатурой большевизма. Альберт рассказал мне о кровавой бойне между белыми и красными. Его отец чудом смог сбежать в Швейцарию, а когда вспыхнула война между Германией и Россией, швейцарцы упрятали его за решетку. Швейцарские власти таким способом пытались предотвратить у русских эмигрантов чувство симпатии к Германии и чувство ненависти к России [8] . Он рассказал, как бежал из Швейцарии, сжигая все мосты, потому что швейцарские власти тут же упекли бы его в тюрьму. Альберт всей душой ненавидел большевиков, именно это и подвигло его служить в германской армии. По его мнению, только Германия заняла в отношении большевизма истинно непримиримую позицию, и только Германия с ее боевой мощью способна была очистить Европу от этой заразы.
8
Большинство русских эмигрантов, несмотря на ненависть к красной идеологии и большевистской власти, поддержали в этой войне Россию.
– Нашему поколению просто здорово не повезло – именно ему приходится всем этим заниматься. – Этими словами он заключил свой монолог.
– Боже! И это я слышу не от кого-нибудь, а от швейцарца!
– Именно. И мне кажется, что ты не до конца понимаешь, почему мы отправились в эту страну.
Одно я понимал очень хорошо: взгляды Альберта были слишком радикальными.
– Прошу простить, что прерываю вашу политическую дискуссию, – вмешался Вернер, – но, как мне кажется, ни одна кампания не была выиграна голодными солдатами. Как насчет того, чтобы пожрать?
Верно. Сегодня моя очередь была отправляться за кофе и едой.
– Эх ты, несчастный, бездуховный пролетарий! Все, о чем ты способен думать, – жратва! – шутливо крикнул я Вернеру уже почти на бегу, в любую секунду готовый к тому, что тот не преминет запустить в меня комком земли.
Вечером стали поговаривать, что нас сменят на следующий день, то есть 10 августа. Вполне вероятно, что наше хозяйство понадобилось еще где-нибудь. Пехотинцы прибыли той же ночью. Чтобы им не тащиться пешком назад, Старик распорядился доставить их на мотоциклах с коляской. И вот они стояли перед нами, растирая затекшие задницы.