Горят как розы былые раны

– А если погорячился, тогда отправляйся к Черкасовой и все выясни.

– Это официальное распоряжение?

Голландец просто так спросил, чтобы дать Густаву возможность подумать над своим решением. Указания старшего в операции являлись законом, и чтобы потом старший не свалил вину на другого, все разговоры внутренний оператор Комитета записывал.

– Ты хорошо подумал? Спугнуть куропатку никогда не поздно. Но поднятая куропатка никогда не сядет на то же место. Закон Мэрфи.

– Нет у Мэрфи такого закона, – буркнул Густав. – Менты ничего не нарыли, я узнавал. А через несколько дней яйцо уйдет из России по частям.

– Хорошо, сегодня я встречусь с ней. Пока. Я спешу… – Он сунул трубку в карман. – Так вот, мой друг педофил… Дело в том, что я не могу тебе помочь. Обычно я не исполняю казни. Но сегодня особый случай. Ты хотел прирезать девочку, а я только сегодня утром загадал, чтобы у меня родилась дочь.

– Я дам тебе столько денег, что все твои десять дочерей станут самыми богатыми невестами Москвы, – остервенело зашипел, теряя силы, громила… – К тебе султан Брунея свататься приедет… Помоги… Не я, бог просит…

– Араб? В зятьях? Да ты шутишь? – И неблагодарный гость наклонился, чтобы увидеть лицо хозяина квартиры. Встревожившись тем, что азиат уходит в дериллий, Голландец прошептал ему в висок: – Но араба я бы стерпел… Арабы тоже живые твари… Не устраивает другое. Ты меня видел.

Он выпрямился и снова наклонил голову, чтобы смотреть на курчавый затылок перед собой исподлобья.

– Вот в чем дело. Все очень лично, приятель. Очень лично.

И, надавив на нож, широким движением распластал ему горло.

Пока длилась агония, он смывал кровь с кроссовок и рук, вышел из ванной и тут же выключил свет.

– Ты где живешь, отличница?

– В доме за мостом. Я не знала, куда мы едем, но видела, что через реку. А где дядя?..

– Как это ты его не заметила? – удивился Голландец. – Мост увидела, а дядю – нет? Он же вышел и уехал.

– Наверное, когда я ходила на кухню попить.

– Так и есть, растяпа. Ну, поехали домой. Только сначала заедем в одно место.

– Мама скоро приедет с работы.

– Серьезно? Тогда берем ноги в руки и бежим.

Она рассмеялась.

Мокрая одежда резала складками с головы до ног. Таксист поначалу не заметил, что Голландец только что из душа, а потом возражать было поздно – тот уже сел на сиденье. До дома они доехали быстро. Вдвоем спустились на парковку и так же быстро выехали.

– Да, дорогая! – весело, насколько был способен, крикнул он в ожившую трубку мобильника, выхватив ее из кармана.

– Что происходит?!

– Милая, тебе ночью снились кошмары, я дал тебе снотворное! Я думаю, это из-за того трупа, что нашла милиция.

– Голландец…

– Ты уснула, а я позвонил в студию, чтобы тебя не потеряли. Я скоро буду дома, Соня!

– Голландец…

– Как голова? После снотворного обычно состояние, как после Нового года…

– Голландец, тебя ищут.

– Меня всю ночь искали. Три раза приходили.

– Они сейчас здесь…

Голландец посмотрел в зеркало заднего вида. Девочка сидела в кресле и вглядывалась в пейзаж за окном.

«Девочка с хорошей памятью. Вот чего мне сейчас совершенно не нужно», – подумал он и вынул из бардачка набор открыток. Восемнадцать самых известных картин Пушкинского музея. Зажал в трубке микрофон и протянул через плечо:

– Посмотри картинки!.. Да, милая? Что-то со связью… И что им нужно?

– Ты убил его?

Он отнял от уха трубку и оглянулся. Потом снова приложил. Ему нужно было выяснить, кто задал этот вопрос.

– Соня?..

– Я говорю, к тебе приехали. Человек утверждает, что ты его знаешь.

Он оглянулся.

– Убил? – спросила девочка.

– Сейчас поговорим, – пообещал Голландец и снова вернулся к телефону. – Как они себя называют?

– Жданов, – после небольшой паузы ответила Соня. – И еще звонил мамин ухажер.

– Игорек? А ему-то что от меня надо? Шкаф передвинуть?

– Что мне сказать господину Жданову?

– Дай ему трубку, – услышав на том конце связи покашливание, которое не могла издавать Соня, он спросил сразу: – Какого черта тебе надо, черный копатель?

– Боже ж ты мой, как грубо. Кто виноват, что я зарабатываю больше вашего?

– Тебя выгнали с двух аукционов, решением суда тебе запрещено подходить к произведениям искусства ближе чем на семьсот метров. Ты спекулянт и мошенник. Я все правильно упомянул?

– Нет, не все. Не все правильно! Не семьсот метров, а заниматься экспертной оценкой картин! Кто бы запретил мне ходить по музеям? – Обиженно бормоча что-то, Жданов высморкался и заговорил уже пискляво, в нос: – И чего это вы напали на меня? Мой возраст должен заставить вас прислушаться к моему мнению в первую очередь.

– Эльдар Эмильевич, вы засранец, каких свет не видывал, но если уж пришли в мой дом, зная, что я успею выбросить вас из окна быстрее, чем вы поздороваетесь, значит, дело действительно важное. Я тут немного в суматохе дел, поэтому не могли бы вы изложить свои вопросы в двух словах, чтобы я хотя бы немного был в курсе предмета предстоящего разговора?..

– Если в двух только, то пожалуйста, – Ван Гог.

– Предмет разговора сузился на два миллиметра. Хорошо, я скоро буду.

– Желательно сейчас.

– Я уже подъезжаю к дому. Тридцать минут.

– Вы разрешите воспользоваться гостеприимством прекрасной Сони?

– Не возражаю.

– А вы не боитесь, что я уведу от вас эту богиню?

– Куда? В дом престарелых? И потом, вы засранец, а она засранцев терпеть не может. Когда вы ее достанете, она убьет вас ложкой, – отключив связь, Голландец посмотрел в зеркало.

– Таня, я забыл, о чем ты меня спрашивала.

– Ты его убил?

– О чем ты? Он ушел.

– Я не уходила на кухню.

– Взрослых обманывать нехорошо.

– А детей можно?

«Проблемы наворачиваются, как веревка на локоть».

– Ты говоришь глупости. Сейчас заедем к одному дяде, я поговорю с ним, и мы поедем к тебе домой. Поняла?

На этот раз дорога к дому капитана заняла всего десять минут. Голландец остановил машину у подъезда, вышел и скрылся в подъезде. Девочка открыла упаковку и стала рассматривать репродукции.