Господин Чичиков

Мэр повернулся и принялся смотреть в окно, Мотузко понял, что аудиенция окончена.

– Так я пошел, Игнат Матвеевич?

– Иди-иди, – вяло махнул рукой Игнат Матвеевич. – Без бумаг не возвращайся, закопаю.

«В добрый час у меня сломался мотор и повстречался Чичиков. Какой, понимаешь, джокер выпал», – думал прокурор, сбегая по ступенькам мэрии.

Вскоре он парковал «Порш» рядом с «Мерседесом» людей Ибрагимова. Достал из багажника два пакета и, насвистывая, направился к калитке. Стекло «мерса» опустилось, и оттуда раздался голос:

– Минутку.

Мотузко оглянулся и хотел было идти своей дорогой, как увидел направленный на него ствол пистолета с глушителем.

– Кто такой?

– Прокурор Мотузко. У меня договорено с Паленицыным.

Стекло поехало вверх. Мотузко, преодолевая возникшую в коленях слабость, прошел в калитку.

Паляницын был в бассейне, точнее, колыхался на надувном матраце и листал журнал. Мотузко ухватил краем зрения сидевшего на крыльце человека в черных очках и с квадратной челюстью. Покачал головой и, сделав на лице дружескую улыбку, энергичным шагом подошел к краю бассейна.

– Привет, Лаврентий. Загораешь?

Паляницын отшвырнул журнал и, не принимая дружеского тона, ответил:

– Парня в черных очках видел?

– Ну.

– Говори, кто и зачем прислал, иначе получишь дырку в черепе.

– Ты что, Лаврентий, с бодуна, что ли? Вон, я тебе иконы, как договаривались…

– Ты не виляй, братишка. Я жду.

Мотузко нервно огляделся. Человек в очках смотрел прямо на него.

– Это чьи ребята? – тихо поинтересовался прокурор.

– Хозяина. Так что не шути.

«Вляпался, – подумал Мотузко. – Не видать теперь места городского прокурора».

– Лаврентий, давай по-людски. Пошли в дом, я все расскажу.

– Ну, пошли, – легко согласился Паляницын, шлепнулся с матраца в воду, вынырнул, пофыркал и выбрался из бассейна. – Только без шуток. Я сегодня шутить не настроен.

– Какие уж здесь шутки, – пробормотал Мотузко.

Зашли в дом. Паляницын указал на диван в гостиной и распорядился:

– Посиди.

А сам пошел одеваться. Мотузко вздохнул и принялся распаковывать иконы. Распаковал, поставил на спинку дивана. Отреставрированные иконы резко пахли свежим лаком. Вынул из сумки и бутылку коньяка «Хеннесси» в красивой коробке. Положил на журнальный стол. Некоторое время постоял, переводя взгляд с икон на коньяк. «Эдак и коньяк пропадет и иконы станут в убыток». Еще раз вздохнул и вернулся на диван.

– Привет, Ваня. – В зал по ступенькам спускалась жена Паляницына.

– Привет, Людок, – как можно более небрежно ответил Мотузко, окинув с удовольствием взглядом стройную фигуру в джинсовых шортах и облегающей футболке с надписью, тянущей на мировоззрение – «хочу в Америку». – Чего это Славик как собакой укушенный?

– А, – небрежно махнула рукой Людок. – Он всегда такой. Пройдет. Ух ты, какие красивые, – заметила она иконы. – Настоящие?

– Обижаешь, Людок, – заулыбался Мотузко.

– Дорогие?

– Ну, это как посмотреть. Через десять лет будут стоить в три раза больше.

– А сейчас сколько стоят?

– По тысяче.

– Не наших?

– А то.

– Угу. Ты посиди, а то мне надо в парикмахерскую собираться.

– Не вопрос, – сказал Мотузко, а сам подумал: «Сборы в парикмахерскую – это, конечно, великое дело. Мучается, наверное, с ней Лаврентий. Следить надо, чтобы не загуляла. Ничего, Лаврентий следить любит, урод».

Мотузко пришлось еще ждать минут десять, пока не появился освеженный бритьем, одеколоном, в наглаженной рубашке и таких же отутюженных брюках Паляницына. Он улыбался своей обычной, обманчиво добродушной улыбкой.

– Ага, коньячок принес. Напоить вздумал?

– Все-таки, Славик, ты псих, – Мотузко решил атаковать. – Ребят помянуть надо. Вчера ведь только похоронили.

– А я и забыл. Да, пока живы, всем нужны, а помрешь – никто не вспомнит. Давай я тебе скажу, кто тебя послал. Голова наш, Игнат Матвеевич. Потому что ты простак, по крайней мере, таковым прикидываешься. Так почем иконы, говоришь?

– Э… По штуке. Это XIX век. На золоте.

– Я на тебя зла не держу. Все же как-никак приятельствуем. Новых приятелей заводить поздно, старых теряем. Хоть ты и собака, да кто ж нынче не гавкает? Давай помянем ребят. Погибли ни за грош.

Паляницын поставил на стол два граненых стакана.

– Наливай по полной. И запомни – поминают нашей, русской водкой, а не дешевым курвуазье.

– Не дешевый он вовсе, – с обидой произнес Мотузко. – И не «Курвуазье».

– Я это фигурально. На такую вот дешевку нас всех и покупают. Ну, давай. Царствие им там небесное.

Выпили. Мотузко покраснел, глаза заслезились: все-таки целый стакан коньяка осушить. Паляницын же лишь крякнул и принялся торговаться. Он долго рассматривал иконы. Вертел и так, и эдак, пробовал ногтем ковчеги, стучал по доске, долго принюхивался.

– Церковью пахнет. Уперли откуда?

– Да лак это. Вчера только крыли. Акрил-фисташковый, специально для икон. Ты его с ладаном спутал. Ладан не так пахнет.

– Знаю, что не так. По пятьсот баксов забрал бы. Это кто нарисован?

– Э-э… Да какая тебе разница, кто нарисован? По пятьсот не пойдет. Тебе как другу могу отдать по себестоимости, без навара. Давай полторушку за обе и по рукам.

Паляницын еще долго измывался над приятелем, задавал дурацкие на взгляд прокурора вопросы, вроде, правда, что вешать икону следует только на восточную стену, или, что энергетика может быть плохая, если у плохих людей в доме висела. Потом ушел в угол залы, открыл там сейф и долго в нем ковырялся и шуршал.

– Вот, тысячу наскреб. Больше нету. А, вот еще полтинник. Бери тысячу пятьдесят и сверх нее вот чего.

Паляницын бросил на стол деньги и сверху положил бумаги.

– Ты же за этим пришел? Что тебе Игнат посулил?

– Э-э… городского прокурора.

– Что ж, я не против. Бери, пока добрый.

– Ты это серьезно?

Паляницын кивнул. Мотузко открыл было рот, чтобы сказать: «Ну, тогда бери иконы просто так», – но тут же передумал, все-таки по двести баксов заплатил, плюс стольник за реставрацию. И сказал:

– Да полтинника не надо.

Паляницын улыбнулся уже совсем по-доброму.

– Вот когда не жадный, на человека похож. Вот, что я тебе посоветую тогда. Ты эти бумаги отксерь. Один экземпляр отдай Игнату, а второй – Трубостроеву. Только так, чтобы они об этом не знали. В смысле, друг о друге. Жалко мне тебя, убьют как Гришу со Шкурой.

– Как убьют? Их не убили, они же пьяные… Ах ты, мать твою. Значит, грохнули? – Мотузко внимательно следил за выражением лица Паляницына. Взгляд сделался тем самым, прицеливающимся, настоящим взглядом Мотузко. – Это что ж, Славик, такое за совпадение? Оба Чичикову товар продали и обоих на цугундер?