Господин мой–время
Шрифт:
— Но, может быть, это я уж сама выдумала, чтобы еще больше ее ненавидеть, потому что я такого никогда не видела: чтобы за гробом шли — и хохотали, — а вы?
Но вы, может быть, думаете, это— плохие? Тогда слушайте. О, Господи, забыла! забыла! забыла! забыла, как начинается, только помню — как кончается!
А граф был демонски — хорош! А я впотьмах точила нож, — А граф был демонски — хорош! Стойте, стойте, стойте! Взметнулась красная штора: В его объятиях — сестра!Тут она их обоих убивает, и вот,
А «бледно — палевую розу» — знаете? Он встречает ее в парке, а может быть в церкви, и ей шестнадцать лет, и она в белом платье…
И бледно — палевая роза Дрожала на груди твоей.Потом она, конечно, пускается в разврат, и он встречает ее в ресторане, с военными, и вдруг она его видит!
В твоих глазах дрожали слезы, Кричала ты: «Вина! скорей!» И бледно — палевая роза Дрожала на груди твоей. Дни проходили чередою, В забвеньи я искал отрад, И вот опять передо мною Блеснул твой прежний милый взгляд Тебя семьи объяла проза, Ты шла в толпе своих детей, И бледно — палевая роза Дрожала на груди твоей.А потом она умерла, Марина, и лежит в гробу, и он подходит к гробу, и видит:
В твоих глазах застыли слезы…— и потом уж не знаю что на ей —
И бледно — палевая роза Дрожала на груди твоей.Дрожала, понимаете, на недышащей груди! А— безумно люблю: и толпу детей, и его подозрительные отрады, и бледнопалевую розу, и могилу.
Но это еще не все, Марина. Это еще — как-то — сносно, потому что все-таки — грустно. А есть совсем глупости, которые я безумно люблю. Вы это знаете?
Родилась, Крестилась, Женилась, Благословилась. Родила. Крестила, Женила, Благословила — Умерла.Вот и вся — женская жизнь!
А этовы знаете?
Перо мое писало Не знаю для кого…
Я:
— А сердце подсказало:
Для друг а моего.
Сонечка:
— Дарю тебе собачку,
Прошу ее любить,
Она тебя научит,
Как друга полюбить.
— Любить — полюбить — разве это стихи, Марина? Так и я могу. А я и перо вижу — непременно гусиное, все изгрызанное, а собачка, Марина, с вьющимися ушами, серебряно — шоколадная, с вот — вот заплачущими глазами: у меня самой бывают такие глаза.
Теперь, Марина, на прощание, мои самые любимые. Я — се- риозно говорю. (С вызовом:) — Лю — би — ме — е ваших.
Крутится, вертится шар голубой, Шар голубо — ой, побудь ты со мной! Крутится, вертится, хочет упасть, Ка — валер ба — рыш — ню хочет украсть!Нет, Марина! не могу! я это вам — спою!
(Вскакивает, заносит голову и поет то же самое. Потом, подойдя и становясь надо мной:)
— Теперь скажите, Марина, вы это — понимаете? Меня, такую, можете любить? Потому что это мои самые любимые стихи. Потому что это (закрытые глаза) просто — блаженство. (Речитативом, как спящая:) — Шар — в синеве — крутится, воздушный шар Монгольфьер, в сетке из синего шелку, а сам — голубой, и небо — голубое, и тот на него смотрит и безумно боится, чтобы он не улетел совсем! А шар от взляда начинает еще больше вертеться и вот — вот упадет, и все монгольфьеры погибнут! И в это время, пользуясь тем, что тот занят шаром…
Ка — ва — лер ба — рыш — ню хочет украсть!Что к этому прибавить?
— А вот еще это, Сонечка:
Тихо дрогнула портьера. Принимала комната шаги Голубого кавалера И слуги…Все тут нам. кроме барышни — и шара. Но шар, Сонечка, — земной, а от барышни он идет. Она уже позади, кончилась. Он ее уже украл и потом увидел, что — незачем было.
Сонечка, ревниво:
— Почему?
Я:
— А потому, что это был — поэт, которому не нужно было украсть, чтобы иметь. Не нужно было иметь.
— А если бы эго я была — он бы тоже ушел?
— Нет, Сонечка.
— О, Марина! Как я люблю боль! Даже — простую головную! Потому что зубной я не знаю, у меня никогда не болели зубы, и я иногда плакать готова, что у меня никогда не болели зубы, — говорят, такая чу — удная боль: ну — удная!
— Сонечка, вы просто с ума сошли! Тьфу, тьфу не сглазить, чертовка! Вы Malibran знаете?
— Нет.
— Певица.
— Она умерла?
— Около ста лет назад, и молодая. Ну, вот Мюссе написал ей стихи «Stances a la Malibran» [190] — слушайте:
(И меняя на Сонечку некоторые слова:)
…Ne savais tu done pas, comedienne imprudente,
Que ces cries insenses qui sortaient de ton coeur De ta joue amaigrie augmentaient la chaleur?
190
«Стансы Малибран» (фр.).
Ne savais-tu done pas que sur ta tempe ardente Ta main de jour en jour se posait plus brulante,
Et que e’est tenter Dieu que d’aimer la douleur? [191]
…Странные есть совпадения. Нынешним летом 1937 года, на океане, в полный разгар Сонечкиного писания, я взяла в местной лавке «Souvenirs», одновременно и библиотеке, годовой том журнала «Lectures» — 11867 года— и первое, что я увидела: Ernest Legouve «Soixante ans de souvenirs— La Malibran» (о которой я до этого ничего не знала, кроме стихов Мюссе).
191
Разве не знала ты, неосторожная актриса,
Что от исступленных криков, которые выходили из твоего сердца,
Твои исхудалые щеки запылают еще ярче?
Разве не знала ты, что, касаясь воспаленно чела,
Твоя рука с каждым днем становилась все горячее И что любить страдание значит искушать Бога? (фр.)