Господин следователь. Книга 4

Неожиданно Варвара зарыдала. Я уж, дернулся, было, чтобы дать женщине водички или платок (опять платок тратить!), но она отрыдалась так же резко, как и начала.

— Вы бы меня отпустили, а? — спросила Варвара. — Не обессудьте, господин следователь, но у меня лавка закрыта, идти надо, да масло солить.

— Масло солить? — удивился я. — А его разве солят?

— А как же. Пост нынче, но масло-то все равно сбивают, да нам везут. Что-то и полежит, а что-то и нет. Так я его либо солю, либо перетапливаю, чтобы не портилось.

Быстренько записав показания Варвары, протянул ей протокол.

— Прочитайте. Если нет замечаний — распишитесь.

— Так я грамоты-то не знаю, — сообщила Варвара. — Скажите где расписываются — я крест поставлю.

Неграмотная? А как она товар принимает, деньги считает? Ну, не мое это дело. Ткнув пальцем протокол, сказал:

— Вам ваши показания вслух зачитать? Не надо? Тогда, вот здесь крестик ставьте. Но предупреждаю — могут вас на суд вызвать.

— А судить-то за что? — испугалась Варвара Петровна. — Я ничего против закона не сделала. И мужа чужого не уводила. Не-а, не стану я крестик ставить.

Ну вот же, морока какая. Крестик она ставить не будет.

— За увод мужа не судят, — успокоил я женщину. — И вызовут вас как свидетеля. Скажете, как оно было. Мол, Паисий вас полюбил, и вы его тоже, решили пожениться. Скажете, и домой пойдете.

— Все так и скажу, но крестик ставить не стану, — уперлась женщина.

Ну, понеслось! Наорать, что ли? Кулаком по столу стукнуть — мол, ставь крестик, дура, а иначе тебя в тюрьме сгною. В каком-нибудь художественном фильме так бы и показали работу царского следователя с простой мещанкой.

Я вздохнул и сказал:

— Тогда придется вас пока задержать. Не бойтесь, в тюрьму не повезу. Посидите в коридорчике, подождете. Я двух свидетелей отыщу, зачитаю ваши показания вслух, они подпишут и подтвердят — дескать, записано в вашем присутствии, от подписи Варвара отказалась.

Услышав, что придется ждать, Варвара нервно ухватила ручку и нарисовала крест.

— Все.

— Если все, так и ступайте с богом, — выдохнул я, понимая, что с этим крестиком у меня закончено еще одно дело.

Как бы его писатели назвали? Дело о несчастной любви? Или — жертва веры?

Будет время — обязательно напишу роман о том, как старый раскольник полюбил молодую и прекрасную женщину, решил порвать с расколом, за что был убит своими односельчанами как вероотступник. И смерть ему какую-нибудь придумать — сожгли живем, или в землю живым закопали.

Но все-таки, почему Дарья убила своего мужа? За то, что тот решил оставить старую веру, или из ревности? Наверное, ответа на этот вопрос я не найду.

Отпустив вдову, решил, что бумаги приведу в порядок завтра, а еще лучше, растяну процесс денька на три-четыре — не горит, напротив, суд мне еще и спасибо скажет, если немножко помешкаю. У них и без меня дел хватает. Нынче отправлюсь к исправнику. Надо же узнать — не появилось ли что-то интересное в наше отсутствие? А самое главное — что там с похитителем крестьянских девок? Жив он, или крестьяне ему вендетту объявили и Фрол теперь боится нос высунуть?

Шучу, конечно. Сразу не убили, так теперь точно простят. Проставится Егорушкин тестю, угостит родственников и односельчан невесты, его и простят.

Василий Яковлевич был хмур, но чисто выбрит и сосредоточен. Пожав мне руку, сразу же распорядился о чае и поинтересовался:

— О Фроле, небось, полюбопытствовать пришел?

Чего это Абрютин ко мне на ты? А, точно… Мы же в дороге с ним на брудершафт выпили, прямо из горлышка. Бр-рр. Чтобы я еще раз водку из горлышка пил! И вообще о водке ни полслова в моем присутствии.

— Само-собой, — усмехнулся я. — Егорушкин, разумеется, сукин сын, но… — сделал я паузу, — но это наш сукин сын.

— Хорошо сказано, — с одобрением кивнул исправник.

— Услышал где-то, мне понравилось, — не стал я претендовать на авторство крылатого выражения[1]. — Шею Егорушкину намылить надо, но гнобить парня не стоит. Фрол-то что говорит? Чего бы ему по-человечески не посвататься?

— Так он девку выбрал просватанную, — ответил исправник. — У ее родителей, да родителей жениха все уже и сговорено — и о приданном, и о наделе. После Великого Поста свадьбу играть хотели. Отец жениха даже водку купил. А Фрол… Ну, увидел девку. Да что я говорю, сам знаешь…

— Он, вроде, по девкам не бегал? — хмыкнул я. — Все больше замужних баб выбирал.

— Не бегал, — подтвердил исправник. — По девкам бегать, так отцы поймают, жениться придется, а бабы мужние и так дают. Нашел себе девку, венчаться хочет.

Неожиданно мне стало смешно.

— Подумалось, — пояснил я изумленному Абрютину, — вот, Фрол у нас нынче женатым стал, авось да остепенится. А если какой-нибудь ухарь отыщется, фельдфебелю рога наставит? Как говорят — отольются коту мышкины слезы.

Исправник только улыбнулся, а потом вздохнул:

— Хотел же я еще в прошлый раз Егорушкина уволить, так чего пожалел?

Ну, пожалел, так и пожалел. Зато Фрол лишился надежды стать приставом, заполучить классный чин и перспективы на личное дворянство.

— А зачем увольнять? — хмыкнул я. — Как городовой Фрол человек толковый, а то, что случилось — его личное дело. Пачевская волость войной на Череповец не пойдет, в чем проблемы? Зато, коли Фрол женился, мужья спокойно вздохнут.

— Увы, Иван Александрович, увы, — покачал головой исправник. — Сам знаешь, что городовой, да еще и в чине фельдфебеля — фигура значимая, государственная, своим поведением в быту и на службе должен обывателям и крестьянам пример показывать. Мне уже доложили, что Шорин, гласный Думы, моралист хренов, на заседании хочет вопрос поставить. Дескать — отчего исправник попустительствует разврату?

— Поставит, так и хрен с ним, — хмыкнул я. — С какого бодуна Городская дума в полицейские дела вникать станет? А Фрол — плохо, конечно сделал, но не из-под венца невесту увел, не мужнюю жену. Чего пыль поднимать?