Господин следователь. Книга седьмая

— Скажут, — ответил за меня исправник. — Вот я первый и скажу. Пришла такая цаца, да прямо с дороги начала барину указания давать. И на прислугу совсем непохожа. Теперь даже девкой назвать язык не повернется.

Анна и на самом деле не слишком походила на прислугу. Маменька нарядила ее в «господскую» юбку, шикарную блузочку. Да еще и с собой дала целый чемодан обновок. В такой одежде, которую Анечке дали, мой Леночке впору ходить.

— А что делать? Я прежнюю свою одежду у Ольги Николаевны оставила, а то, в чем в Череповце ходила — это все у госпожи Десятовой лежит. Уж, как-нибудь похожу.

— Как тетя Галя? — поинтересовался я.

— А вроде и ничего, покашливает, но жара нет. Печку Петька протопил, я им кашу сварила, хлеб испекла, а еще Маньку проведала. Представляете — Манька меня узнала, чуть ли не целоваться полезла!

Хотел сказать — правильно, коза свою сестричку сразу узнает, но не стал. Спросил другое:

— Анна Игнатьевна, вы в таком прикиде козу доили?

Что такое «прикид», Анька знала, а исправник нет. Но догадался по смыслу, переспрашивать не стал.

— Не-а, я у тети Гали сарафан одолжила, но козу больше доить не надо. И так всю деревню перепугала — решили, что какая-то городская барышня пожаловала.

Еще бы не напугала. Я бы не удивился, если бы Анька еще и извозчика наняла.

Моя, «как бы прислуга», собралась пройти внутрь.

— И куда, по свежевымытому полу? — завопил я.

Эх, отомстил я Аньке за ее ворчание, когда она заставляла меня переобуться и не пропускала внутрь дома. Но с этой мартышкой номер не прошел.

— Так высохло все, — недоуменно отозвалась Анька и прошлепала дальше. На ходу продемонстрировала узел: — Я тут кое-что из посуды взяла, хоть на первое время. А еще свежих яичек, да хлеба. Все лучше, чем ничего. Разоримся мы с вами по ресторациям ужинать. Еще договорилась — полки для мисок с тарелками нам завтра привезут и столик небольшой — который на кухню. Я после сбегаю к нашему лавочнику, у того круглый стол был, раздвижной, для вашей гостиной пойдет. Дорого не запросит, но подождать придется. Завтракать и ужинать вам придется пока на кухне.

— Вот так-вот, Василия Яковлевич, — хмыкнул я. — Никакого уважения со стороны обслуживающего персонала. И не рассчитаешь ее.

— Похоже, Иван Александрович, ваша Анюта сама вас вскорости рассчитает, — изрек господин исправник. Поднявшись, Василий Яковлевич сказал: — Ладно, не стану мешать, обустраивайтесь. Потом поговорим.

Понятное дело, что Василий Яковлевич не только обо мне заскучал, но хотелось ему узнать — какая должность ему уготована? А кому будет неинтересно, если простого исправника собираются перевести в Департамент полиции, да еще и на руководящую должность? Абрютин уже говорил, что в 3-е делопроизводство он не желал бы идти. Конечно, господа офицеры — хоть гвардейские, а хоть и армейские, те еще чистоплюи. Не желают иметь дело с агентурной работой. Но Абрютина ожидала должность старшего делопроизводителя 2-го делопроизводства. Того, что занимается разработкой инструкций, следит за четким соблюдением полицией законов и указов. Василий — человек добросовестный и основательный. Должность как раз для него.

— Иван Александрович, ежели совсем голодно будет — милости просим. Мы с супругой вам всегда рады, — предложил исправник. Посмотрев в сторону Аньки, уже копошившейся на кухне, сказала: — И козочку с собой приводи, тоже накормим. Если она в обличье барышни будет — так с нами за стол и сядет, а коли крестьянкой — тогда на кухне.

Абрютин ушел, а я пошел выливать воду и приводить себя в надлежащий вид. Анька, между тем, успела спроворить яичницу. Ужинать нам пока пришлось в моем кабинете, на письменном столе, застелив его газетами. Я бы вообще предложил есть прямо со сковородки — так вкуснее, да где там! Поднахваталась девчонка хороших манер, поэтому разложила яичницу в глиняные миски, вручила мне деревянную ложку.

— Хлебайте яишенку, господин коллежский асессор, и не бурчите, — хмыкнула Анна. — Хлебушек не забывайте. Сама пекла, но не хуже, чем тетя Галя. И хорошо, что Наталья Никифоровна сковородку не забрала.

Странно было бы, если бы моя прежняя хозяйка еще и сковородку увезла[1].

Хлеб и на самом деле отличный. Ни в Москве, ни в Питере, такого не было.

А моя барышня, снова затеяла разговор:

— Ваня, так может, домик-то твой отремонтируем?

— Ань, а на фига нам с тобой эти заморочки? Ремонт затеешь, недели на две проблем, если не месяц. Мне государь сказал — год срока дает. На кой леший ремонтом заморачиваться? Ты ведь все равно со мной в Петербург поедешь?

— Поеду, куда я денусь, — вздохнула Анька.

Барышня в последние дни пребывает в расстроенных чувствах. Ей и кирпичный заводик хочется поставить, и на Медицинских курсах учиться. О двухэтажном доме мы с ней уже не заикаемся — понятно, что теперь он не нужен, а вот с ремонтом Анечка пристает:

— Так выручим за него не триста, а побольше. Нам что — семьдесят рублей лишние?

— Анечка, тебе денег не хватает? — поинтересовался я с маменькиными интонациями. — Мы же у Лейкина почти восемь тысяч выбили.

Услышав о редакторе «Осколков», Анька заулыбалась. Мы отправили издателю журнала письмо, в котором излагали недовольство бухгалтером, недовольство самим редактором: во-первых тем, что он раскрыл тайну псевдонима, во-вторых — не выплатил нам обещанный гонорар (так-то его должны были переслать по почте), а в третьих — это то, Николай Александрович начал печатать «Обыкновенное чудо» без договора.

А вот когда мы с соавторшей нанесли визит в редакцию, случилось то, что авторы посчитали бы и фантастикой и «необыкновенным чудом». Лейкин, обрадовавшись, что тиражные авторы пока не отдали свой материал конкурентам, отвечал по всем пунктам. Может, не в том порядке, но мы остались довольны. Во-первых, бухгалтер, попытавшийся заработать на скромных сказочниках, уже уволен с волчьим билетом. Во-вторых — гонорар за «Буратино» составил не тысячу четыреста рублей, а целых четыре тысячи. В-третьих — вину за публикацию без договора он признает, но может компенсировать свою оплошность авансом в три тысячи восемьсот рублей, а по итогам пообещал нам еще четыре. В-четвертых, настоящую фамилию автора он вынужден был открыть, потому что очень просили. К нему явился человек, в статской одежде, но с военной выправкой, который оч-чень вежливо попросил открыть страшную тайну — кто скрывается за псевдонимом «Павел Артамонов»? А когда он, Лейкин, попытался отказать — дескать, только через суд, то господин в статском усмехнулся, и сказала, что завтра журнал закроют безо всяких судов. И что оставалось делать? Но свою оплошность господин Лейкин компенсирует тем, что после издания первой же книжки («Приключения Буратино» уже верстают!) заплатит нам по семьдесят копеек с каждого экземпляра, хотя обычно автор получает тридцать.

Заполучив этакую кучу денег, решили, что оставим себе по двести рублей, а остальные вложим в банк. Анна хотела в Государственный банк Российской империи, а мне нравился банк «Роман Рубинштейн и сыновья». Частных банков в России много, зато я точно знал, что этот банк в ближайшее десятилетие не разорится, более того — благополучно просуществует до революции. Но подумав, поделили нашу выручку пополам, и сделали два вклада. Конечно, оба на мое имя, но моя соавторша мне доверяет, а уж я, сами понимаете, последнее, что сделаю в этой жизни — позволю себе обмануть девчонку.

Так что, пока мы с Анечкой не в накладе. Конечно, любопытно– а сколько же заработал наш редактор, если он отвалил столько бабла начинающим авторам? Но редакторам тоже хочется кушать.

Яичницу мы умяли, Анька принялась хлопотать насчет чая. Выставив оставшиеся столичные лакомства — халву и шоколадные конфеты, со вздохом сказала:

— Забыла у господина исправника штаны попросить.

— Штаны?

— На крышу придется лезть, — пояснила барышня. — А в юбке или сарафане несподручно. Неудобно по крышам лазить, а если еще подол задерется, то будет у меня это место сверкать… Ну то, которое у меня есть, а слова для него нет.

— Что ты на крыше забыла?

— Трубу-то кто станет чистить? Я пока яичницу жарила, заметила — тяга плохая. Может, там вороны гнездо свили, или воробей залетел? Да и вообще — трубу надо время от времени чистить. Петькины штаны на меня не налезут, батькины широки. А у господина исправника сын гимназист. Может, старые штаны есть? Те, что не жалко.

— Не выдумывай — на крышу она полезет! Сам слазаю.

— И что соседи скажут?

— Ты думаешь, соседям больше делать нечего, как на крышу смотреть? — усмехнулся я. — А коли увидят, что я в трубе метелкой шурую, то все равно не поверят, что это я.