Господин следователь. Книга седьмая

[1] Сковородку бывшая хозяйка не забрала по простой причине — село Нелазское и окрестные села специализировались на изготовлении сковородок. Причем, делали их из болотной руды. Промысел прекратил свое существование в 1930 годы.

Глава десятая Я не романтик

Все-таки, не романтик я. Или сказывается сознание тридцатилетнего мужчины? Знаю, что доведись мне быть влюбленным в 21 год, поскакал бы навстречу своей любимой. А здесь и сейчас? Хочу, разумеется, увидеть, но знаю, что чуть-чуть потерплю.

Кухарка госпожи Десятовой сообщила, что барыня и ее племянница вернутся из Белозерска в начале августа, возможно, что даже и к 1 числу. В гимназии занятия начнутся в сентябре, но педагогический персонал должен выходить на службу уже в середине августа. Спрашивается — и что им там делать-то? Понимаю — мы-то в школе в августе готовились к началу учебного года — перебирали конспекты, проводили какие-то семинары и тренинги, но главное — развешивали в коридорах шторы, а учителя-мужчины таскали мебель. Кому-то из учителей повезло — родители скинулись, закупили в класс новые шкафы, а от старых следует избавиться. Либо отдать менее пробивной коллеге, либо вынести во двор.

Тому, кто не знает простой истины, напомню, что мужчина, работающий в школе, не только учитель, а еще и бесплатный грузчик. И мебель станет таскать, и фуры с книгами разгружать, и все такое прочее. Так неужели Леночка со своими коллегами станут перетаскивать мебель? Ни в жизнь не поверю. Скорее всего, их будут собирать в классах, читать инструкции и поучать. Классика!

И я подумал — а какой смысл мне срываться, ехать в Белозерск, если до августа осталось всего-то пять дней? Предположим — потрачу я три дня на дорогу, а что потом? Мне же и самому на службу нужно, да и Елена к тому времени вернется. Приехать, а потом возвращаться обратно?

А трубу на крышу своего дома я чистить не полез. Действительно, что соседи подумают? Коллежский асессор, судебный следователь — персона важная, стоит на крыше и пихает в трубу метлу?

Ну, оч-чень важная персона… Ну да, ну да…

Ладно, не стану врать. Дело не в важности моей персоны — плюнул бы, в сумерках заскочил на крышу, пока никто не видит, все бы почистил и слез. Не в деньгах дело, а в том, что пока ищешь работника, договариваешься — время идет. Проще самому сделать, нежели разводить канитель.

Но самому лезть… Имелись, кое-какие обстоятельства. Все дело в крыше, а если еще конкретнее — дело в том, что я боюсь высоты. Тоже, странный у меня бзик. Не знаю, как бы и объяснить. Ну, скажем — если я выхожу на балкон на высоту примерно… выше четвертого этажа, опасаюсь подходить к ограждению, думая, что оно может сломаться, а я полечу вниз. Тоже самое, если иду по мосту, то не приближаюсь к перилам. Или, допустим, забираюсь на колокольню, а на самой верхотуре начинает казаться, что подо мной проломится пол[1]. При этом совершенно спокойно летаю в самолете, не задумываясь, что под ногами огромная высота и тонкая обшивка. Когда в армию забирали, мечтал о ВДВ, но обрадовался, что попал в пехоту.

Так что, если имеется возможность прикрыть свой собственный страх тем, что я важная персона, коей «невместно» (откуда, кстати, такое дурацкое слово выкопали?) что-то делать, то почему бы и нет?

Значит, решили-постановили, что коллежскому асессору негоже забираться на крышу. Нет, пусть этим кто-то другой занимается. Например — дядька Силантий, проживающий на противоположной стороне улицы. Тот самый, которого я нанимал как-то очищать свой двор от снега. Для меня, кстати, загадка — на что он живет? Как ни пройдешь мимо — он всегда дома, во дворе копошиться, если и пьян — то в меру. Так что, за двугривенный дядька (относительно трезвый) забрался на крышу, и за пять минут почистил трубу. Что характерно, использовал свои собственные инструменты — короткую веревку и елочку. И даже ни разу не упал, хотя я и переживал. Врать не стану — не только за дядьку, а еще за себя — если Силантий навернется, сломает себе шею, привлекут ли меня к уголовной ответственности? Имеется ли в Уложении о наказаниях от 1865 года статья, по которой наказывают хозяина, не обеспечившего охрану труда и безопасность работнику, которого оный хозяин нанимает для исполнения особо опасного труда? Можно ли считать чистку трубы промышленным альпинизмом? Должен ли я обеспечить страховочный трос для трубочиста, а еще огородить опасную зону? Вдруг дядька навернется, да и прибьет кого? А может — нужно было провести занятия по технике безопасности?

Но пока я думал, Силантий уже все прочистил, спустился вниз и протягивал ладонь за обещанной серебрушкой. А я, на радостях, что дядька не шлепнулся, отвалил тому аж тридцать копеек!

— Благодарствую, — радостно сжал ладонь дядька и побежал в кабак.

Вот так вот, как бы сказали философы — а много ли надо русскому человеку? Поработать и напиться.

Я вошел в дом и с порога услышал, как Анька ругается. Уж не матерится ли? Мы с ней договаривались…

Нет, матерных слов не было, зато имелись эвфемизмы — простые, вроде «блинов», «горелых блинов», а еще «блин твой с вычурной ручкой». Надо же до такого додуматься! Запомню.

Впрочем, если бы Анька и материлась всерьез, я бы ее понял и простил. Сам бы матерился, потому что пол, в радиусе метра вокруг печи, был завален сажей, а девчонка наводила порядок. Но и это ничего, но девчонка заметала сажу и грязь с пожухлыми листьями (листья-то откуда взялись?) в «господском» наряде. Хорошо, что это был наряд для дороги — коричневая юбка и такая же блузка, но все равно, девчонке приходилось делать героические усилия, чтобы не перемазаться. Кстати, у нее это получалось. А вот если бы я заметал эту грязь, точно бы, перемазался по уши.

Завидев меня, указала на какие-то кусочки, вроде глины.

— Вон, я же говорила, что в трубе гнездо.

— Это чье?

— А кто его знает? Верно, ласточкино. Только уже старое.

Старое — хорошо. Значит, птичка успела снести яйца, высидеть их, а теперь ставит своих детишек на крыло.

— Иван Александрович? — позвала меня Анька, а когда я повернулся на зов, кивнула на дверь: — Шел бы ты погулять, господин асессор. Скоро от Десятовых наши вещи привезут, а мне еще полы перемывать. А если хозяин под ногами служанки путается — и служанке не в радость, и хозяину худо.

— Так я… это самое, помогу, — растерялся я, а еще возмутившись, что меня выгоняют из собственного дома.

— Ваня, как ты сам иной раз говоришь — лучшая помощь, когда ты не мешаешь, — безапелляционно сказал Анька. — Знаю я твою помощь — белье свалишь не туда, все перепутаешь. И вообще — неприлично, если барин с узлами станет таскаться. Так что, ваше благородие, давай-давай.

— Анна Игнатьевна, совсем ты нюх потеряла, — возмутился я. — Ты как, белка бешеная, к хозяину обращаешься?

— А что не так? — растерялась Аня. Потом вспомнила: — Ой, да я и забыла… Иван Александрович, вы же теперь высокое благородие. А чего с меня взять, с дурочки деревенской? Так что, ваше высокоблагородие, гулять идите. Цигель-цигель, ай-лю-лю.

Вот ведь, научил на свою голову.

Ладно, если выгоняют из собственной хижины, так и пойду. Пришла, понимаете ли лиса, зайца выгнала.

— На берег сходи погулять, с барышней какой-нибудь позаигрывай — полулыбайся, но знакомства не заводи, понял? И целоваться не вздумай! — напутствовала меня девчонка.