Господствующая высота

Кретов пожал плечами. За недолгое время своего знакомства с Ожиговым он успел убедиться, что всякое проявление праздного любопытства было в корне чуждо сухинскому парторгу. Обтерев косу пучком травы, Кретов с выжидательным видом обернулся.

Несколько секунд длилось молчание, затем Ожигов сказал:

— Почему это у тебя в анкете сказано, что ты маленько немецким владеешь, а вот насчет того, что ты мастер косить, — ни слова?..

— Ну вот, теперь тебе мой немецкий поперек горла встал…

— Неверно это. Немецкий в колхозном деле тоже сгодиться может.

Кретов захохотал.

— Чего зубы скалишь? — сердито, но с теплой усмешкой в маленьких серо-зеленых глазах, продолжал Ожигов. — Может, немцы чего дельное про землю или про коней напишут, а ты прочтешь и нам расскажешь. Я ведь не на тебя, на себя злюсь. Лучше я должен своих коммунистов знать, про каждый их талант знать должен. А то, смотри, я уж два дня мозги ломаю, и вот, можно сказать, случай помог. А случай — друг коварный, на нем расчет строить нельзя.

— Марк Иванович! — взмолился Кретов. — Ты что, подрядился надо мной воду лить? Скажи толком!

— Постой! Ты часом не зайдешь в правление?

— Значит, дело есть?

— Так… разговор… — И, приподняв фуражку с помятым козырьком, Ожигов зашагал прочь.

II

Кретов был взволнован. Он понял, что Ожигов намеревается дать ему какое-то партийное поручение, и хотя не догадывался о его сути, но чувствовал, что оно должно существенным образом отразиться на его жизни в колхозе.

Кретов был местный уроженец и уже более двух месяцев работал заведующим конефермой, но до сих пор он ощущал себя в колхозе пришельцем, посторонним на сухинской земле человеком.

Еще в гражданскую войну шестнадцатилетнего Кретова потянуло из отцовского дома. Он скитался, батрачил, без малого год походил с конницей Буденного и навек заразился любовью к коням. Позже он окончил зоотехникум и работал сперва старшим конюхом, затем помдиректора и главным объездчиком на одном из орловских конезаводов. За все эти годы он ни разу не выбрался в родное село, лежащее близ Суджи, на берегу реки Псел.

Кретов и сам не мог понять, почему спустя несколько лет после окончания войны его неудержимо потянуло в родные места. Кретова не ждала там никакая близкая душа, родители его умерли во время оккупации, и все же он бросил свое место на большом орловском заводе и поехал в Сухую, управлять разрушенной гитлеровцами конефермой.

Он поселился в пустынном, утратившем жилой дух родительском доме и начал приводить в порядок разрушенное и запущенное хозяйство фермы. Работа была не по масштабам одного из опытнейших лошадников Орловщины, а его должность заведующего — не более чем вывеской, потому что Кретову приходилось совмещать обязанности конюха и объездчика, плотника и строителя. Но Кретов не раскаивался в своем решении.

Его мучило сожаление, что вся судьба Сухой, упрямо борющейся за свое счастье, прошла мимо него. Кретов не давал себе спуску, силясь превратить разоренную конеферму в действующую статью колхозного хозяйства.

Но случилось так, что Кретов оказался как-то в стороне от большой колхозной жизни, от своих односельчан. Этому способствовала прежде всего обособленность его работы, а также и его несколько застенчивая сдержанность.

Сейчас Кретов думал, что партийное поручение будет его проверкой в глазах односельчан как человека, коммуниста и члена коллектива. Или же рухнут все преграды, отделяющие его от односельчан, или же он надолго останется в своем теперешнем положении.

Выслушав рапорт дежурного, младшего конюха Никифора, и отдав все необходимые распоряжение, Кретов поспешил в правление.

Разговор с парторгом оказался серьезным, гораздо более серьезным, чем предполагал Кретов.

— Я думал, в колхоз пришла большая партийная и организующая сила, — говорил Ожигов, — а пришел хороший конюх. Не перебивай, знаю, что скажешь! «Конеферма — большое дело…» — и так далее… Знаю. Только не поверю, чтобы она всего тебя поглощала. Может, в будущем когда развернешься… И все равно — ты же старый коммунист, ты командир роты, шутка сказать!.. А что ты, кроме конюшен, увидел здесь?! Ты влез, что ли, в жизнь колхоза? Ты болеешь нашими нуждами? Сердцем болеешь за колхоз?

— Конеферма — не колхоз?

— Молчи, после скажешь. А сейчас скажи мне одно: задел я тебя или нет?

Не все было справедливым в словах парторга. Ожигов отлично знал, что лишь в последние дни Кретов чуть высвободился, а до того не имел и минуты свободной. Словом, возражения можно было найти. Но Кретову не хотелось возражать. Он пристально смотрел на сухощавое, бледное лицо Ожигова в мелкой красноватой насечке оспинок. Ожигов потерял на войне единственного сына, талантливого юношу-авиамоделиста, он живет с больной женой, которая так и не оправилась от этой потери. А он ничего не утратил в своем человеческом достоинстве, ни одной створки сердца не закрыл от людей, не спрятался в свое горе, был зорким и внимательным к людям. И как точно он угадал Кретова, угадал то смутное недовольство собой и своим местом среди людей, которое сам Кретов до сегодняшнего дня едва сознавал!

— Ну, чего молчишь? — нетерпеливо спросил Ожигов.

Кретов улыбнулся:

— Задел, Марк Иванович.

— Стоп! Больше мне ничего не нужно. Теперь у нас дело пойдет. На, читай!

Он протянул Кретову листок бумаги, на котором стояли какие-то фамилии и цифры.

«Подрезков — 0,5 га, Селезнев — 0,6 га, Алферьев — 0,3 га, Свистунов — 0,3 га, Шумилов — 0,4 га…» — дальше Кретов читать не стал.

— Это что?

— Последняя рапортичка по косовице, данные первой стрешневской бригады. Ты знаешь норму — сорок соток за рабочий день. Большинство выполняет — и только. Да и норма низкая, мы должны за другую норму бороться, понимаешь? Я глядел, как ты косишь, — картина. В общем надо это дело поднять, чтобы хоть по две нормы давали. Договорились?

Кретов кивнул. Ожигов испытующе посмотрел на него, порылся в столе и вытащил от руки сделанную карту. Кретов увидел голубую ленту реки с надписью «Псёл», зеленые квадраты полей и группу прямоугольничков — деревня Сухая, темнозеленое пятно гиблого стрешневского болота и еще прямоугольнички — Стрешнево, небольшая деревенька; колхозы этих двух деревень недавно слились в один.

— Карту читать умеешь? — улыбнулся Ожигов. — Это вот сухинские поля, а здесь, за болотом, где холмы, и дальше — стрешневские. Из-за этого болота проклятого стрешневцы сроду свой хлеб комбайном не убирали — подъездного пути не было. Осушить же болото у мелкой артели силенок не хватало, так конными лотками и обходились. А нынче, после дождей, даже жатка через болото не пройдет. Приходится брать хлеб вручную. Ну, а народ отвык от ручного действия. При таких темпах, того гляди, хлеб осыплется, да и рабочие руки нужны. Мы должны осушить болото нынешней осенью, чтоб с будущего года по-настоящему освоить всю площадь. Смекаешь теперь, что к чему?..

Да, дело было нешуточное, и Кретов это прекрасно понимал. От косовицы стрешневских хлебов во многом зависела судьба укрупненного колхоза. Но Кретова не слишком изумили те масштабы, до каких выросло порученное ему скромное задание: научить людей лучше косить. Старый член партии, он по опыту знал, что за каждым партийным поручением, каким бы скромным оно ни казалось с первого взгляда, если продумать его до конца, неизменно окажется дело государственного значения и смысла.

На прощание Ожигов сказал: