Госпожа Бовари. Воспитание чувств
Шрифт:
Фредерик хотел ехать в Ножан, г-жа Дамбрёз была против, и он то укладывал, то распаковывал чемоданы, смотря по тому, какой оборот принимала болезнь.
Вдруг у г-на Дамбрёза пошла кровь горлом. «Князья науки», призванные к больному, не сказали ничего нового. Ноги опухли, слабость увеличивалась. Он несколько раз выражал желание повидать Сесиль, находившуюся на другом конце Франции вместе с мужем, который месяц тому назад был назначен сборщиком податей. Он велел непременно вызвать ее. Г-жа Дамбрёз написала три письма и показала их мужу.
Не доверяя даже сестре милосердия,
Двенадцатого февраля в пять часов открылось сильное кровохарканье. Врач, дежуривший при больном, предупредил об опасности. Поспешили послать за священником.
Пока г-н Дамбрёз исповедовался, супруга издали с любопытством смотрела на него. Затем молодой врач поставил шпанскую мушку и стал ждать, что будет.
Лампы, загороженные мебелью, неровно освещали комнату. Фредерик и г-жа Дамбрёз, стоя в ногах постели, смотрели на умирающего. У окна вполголоса разговаривали священник и врач; сестра милосердия, стоя на коленях, бормотала молитвы.
Наконец послышалось хрипение. Руки холодели, бледнее становилось лицо. Порою он вдруг испускал глубокий вздох; эти вздохи делались все реже; вырвалось несколько невнятных слов; он тихонько вздохнул; закатил глаза, и голова свесилась на подушку.
С минуту все стояли неподвижно.
Госпожа Дамбрёз подошла и без усилия, просто, как исполняют долг, закрыла ему глаза.
Потом она развела руками, извиваясь всем телом, словно в припадке затаенного отчаяния, и вышла из комнаты, поддерживаемая врачом и сестрой милосердия. Четверть часа спустя Фредерик поднялся в ее спальню.
Там чувствовался какой-то неизъяснимый аромат, исходивший от тех нежных и хрупких вещей, которыми она была наполнена. На постели лежало черное платье, резко выделявшееся на фоне розового покрывала.
Госпожа Дамбрёз стояла у камина. Хоть он и не думал, что она особенно тоскует, все же предполагал, что она немного опечалена, и спросил ее скорбным тоном:
— Тебе тяжело?
— Мне? Нет, нисколько.
Обернувшись, она увидела платье, стала его разглядывать; потом попросила его не стесняться:
— Кури, если хочешь! Ты же у меня! — И глубоко вздохнула: — О господи! Какое облегчение!
Фредерика это восклицание удивило. Он заметил, целуя ей руку:
— Но ведь нам же не мешали!
Этот намек на их любовную связь и легкость, с которой она далась им, видимо, кольнула г-жу Дамбрёз.
— Ах, ты не знаешь, какие услуги я ему оказывала и какие тревоги мне приходилось переживать!
— Да неужели?
— Ну да! Разве можно было жить спокойно, когда тут же рядом была эта незаконная дочь, эта девочка, которую он ввел в дом через пять лет после свадьбы? И если бы не я, он уж, конечно, сделал бы ради нее какую-нибудь глупость.
Тут она посвятила его в свои дела. По свадебному контракту каждый из них оставался владельцем своего имущества. Ее состояние — триста тысяч франков. Г-н Дамбрёз на случай своей смерти закрепил за
ней пятнадцать тысяч годового дохода и дом. Но вскоре он написал завещание, по которому она являлась его единственной наследницей; его состояние она оценивала, насколько это можно было определить сейчас, более чем в три миллиона.Фредерик изумился.
— Было из-за чего стараться, правда? Впрочем, и я помогала ему нажить их! Я защищала свое же добро. Сесиль меня бы обобрала, это была бы несправедливость.
— Почему она не приехала повидаться с отцом?
Услышав этот вопрос, г-жа Дамбрёз пристально посмотрела на него, потом сухо ответила:
— Не знаю! Верно, потому, что бессердечна! О, я ее знаю! Зато она от меня не получит ни одного су!
— Но она же вовсе не была в тягость, по крайней мере со времени своего замужества.
— Ах, это замужество! — усмехнулась г-жа Дамбрёз.
И она раскаивалась, что слишком хорошо относилась к этой дуре, завистливой, корыстной, лицемерной. «Все недостатки отца!» Она бранила его все ожесточеннее. Не было существа более лживого, к тому же и беспощадного, черствого, как камень. «Дурной человек, дурной!»
Допустить ошибку может всякий, даже и самый умный. Промах сделала и г-жа Дамбрёз, дав волю накопившейся злобе. Фредерик, сидя против нее в глубоком кресле, размышлял; его все это шокировало.
Она встала, медленно опустилась к нему на колени.
— Только ты хороший! Я люблю только тебя!
Она глядела на него, и сердце ее смягчилось, наступила нервная реакция, глаза наполнились слезами, и она прошептала:
— Хочешь на мне жениться?
Сперва он подумал, что не расслышал. Такое богатство ошеломило его. Она громче повторила:
— Хочешь на мне жениться?
Наконец он улыбнулся и сказал:
— Ты сомневаешься?
Потом ему стало стыдно, и, чтобы хоть как-то исправить свою вину перед покойным, он вызвался провести ночь около него. Но, стесняясь такого добродетельного намерения, развязно прибавил:
— Так, пожалуй, будет приличнее.
— Да, пожалуй, в самом деле, — ответила она, — из-за прислуги!
Кровать совсем выдвинули из алькова. Монахиня стояла в ногах, у изголовья стал священник, не тот, что был днем, а другой — высокий, тощий человек, похожий на испанца, с виду фанатик. На ночном столике, покрытом белой салфеткой, горели три свечи.
Фредерик сел на стул и стал смотреть на покойника.
Лицо было желтое, как солома; по углам рта запеклась кровавая пена; голова была повязана фуляром; лежал он в вязаной фуфайке, с распятием в руках, сложенных крестом на груди.
Кончилась эта жизнь, полная суеты! Сколько раз он ездил по всяким канцеляриям, сколько итогов подводил, сколько дел устраивал, сколько выслушивал докладов! Сколько болтовни, улыбок, поклонов! Ведь он приветствовал Наполеона, казаков, Людовика XVIII, 1830 год, рабочих, каждое правительство, так нежно любил всякую Власть, что сам готов был платить, лишь бы его купили.
Но после него остались поместье в Лa Фортель, три мануфактуры в Пикардии, лес Крансэ в департаменте Ионны, ферма под Орлеаном, ценное движимое имущество.