Гость Иова

Портела хранит молчание. Ему ни до чего нет дела, больше всего на свете ему охота поспать, но, видя, что солнце уже опускается над степью — а путь им предстоял неблизкий, — он поднимается с лавки.

— Погоди, — останавливает его старик. — Надо захватить с собой немного сушеных фиг, заморить червячка по дороге. Отпустите мне, пожалуйста, на десять тостанов фиг, будьте так добры.

Как только со всем покончено — с фигами, разговором и денежными расчетами, Портела, поправив на голове платок и нацепив берет, снова торопит старика уже в дверях таверны:

— Пошли?

— Одну минуту. Я дам черепахе напиться.

XV

— Жанико, тебе знакома песенка о похищенной девушке?

В ответ Портела не проронил ни звука; он молчал, встревоженный тем, что сумерки надвигаются так быстро. Он шел позади товарища, погруженный в свои мысли.

— Ты обратил внимание, как удивился трактирщик, когда услышал, что женщины прежде бывали в казармах? Так вот, чтобы ты знал, Жанико: они назывались маркитантками. В былые времена и не такое случалось.

Внезапно он почувствовал, что в него кто-то вцепился. Обернувшись, он увидел Портелу, который пытался удержать его:

— Послушайте, дядюшка Анибал.

Старик остановился.

— Вы все еще не выбросили из головы мысли побывать в Серкале, и сдается мне, из-за этой вашей глупости мы здорово погорим. Погодите, дайте мне сказать. Представьте себе, что в Лавре мы находим работу. Что в таком случае вы станете делать?

Анибал задумчиво почесал затылок. Он размышлял, выгадывая время.

— Работу в Лавре? — повторил он, будто впервые в жизни слышал об этом, на самом же деле он все еще не придумал, что ответить Жоану. Вдруг он расхохотался прямо в лицо Портеле. — Работу в Лавре! Нет, слыхали вы что-нибудь подобное?! Работу в Лавре!

Жоан Портела стиснул зубы.

— Дядюшка Анибал, дядюшка Анибал! Выполняйте наш уговор, а не то вам плохо придется.

— Уговор? Это какой такой уговор? — Голос старика был совершенно спокоен, лишь чуть приметная добродушно-лукавая усмешка сквозила в нем.

— Разрази меня гром! — завопил его спутник, в бешенстве топая ногами.

Старик повернулся к Жоану спиной:

— Замолчи, Жанико. Постыдился бы, лучше замолчи.

Портела распалился еще пуще. Он отбросил в сторону палку, все отбросил и, сжав кулаки, загородил Анибалу дорогу.

— Вы приказываете мне замолчать? По какому праву вы приказываете мне замолчать? Отвечайте же, по какому праву?!

Уставившись в упор на изрытое морщинами лицо старика, он брызгал слюной, вне себя от ярости. Выкрикивал угрозу и плевал на землю, выкрикивал другую и опять плевал, охваченный неистовством.

— По какому праву? — И плевал. — По какому праву, а?! — И плевал вновь.

Он тряс старика за грудь, испепеляя его взглядом. А Анибал лишь улыбался. Однако стоило посмотреть на его улыбку: она походила на глубокий порез, на зияющую ножевую рапу.

«Замолчи!» — приказала Портеле эта улыбка, и жилистые кулаки вдруг обрушились на него, нанося удар за ударом.

— Убирайся в Лавре, убирайся на берега Тежо, убирайся хоть к черту в пекло, но не смей оскорблять меня. Я имею право на уважение, Жоан Портела! Я имею право на уважение, понимаешь?

Старик выпустил парня, тот стоял неподвижно, оцепенев от изумления, руки его безвольно повисли вдоль тела.

— Ну пошел, можешь отправляться на все четыре стороны. Убирайся с глаз долой, очень ты мне нужен!

Едва старик окончил свою тираду, Портела как подкошенный рухнул к его ногам. Он катался по земле, содрогаясь в конвульсиях, глаза вылезли из орбит, густая слюна текла изо рта. Дьяволы или бессильная ярость сотрясали это жалкое тело, и Анибал, опустившись на колени перед Жоаном, не в состоянии был их усмирить. Что же теперь делать?

В самом деле, что он мог теперь сделать? Если говорить начистоту, ничего или почти ничего. Старик обмахивал Жоана шляпой, свободной рукой расстегивая ворот рубашки и ослабляя веревку, повязанную вместо пояса.

Вокруг — ни одной живой души. По обеим сторонам дороги расстилалась безлюдная пустыня. Негде было даже достать воды — хоть капельку, много и не требовалось; он слышал, что при некоторых припадках вода не лечит, а убивает. Поэтому старик продолжал махать шляпой, пытаясь усилить приток воздуха к легким больного, и наклонился над ним, заслоняя от солнца своим телом. После, когда парню станет чуть полегче, он перенесет его туда, где ему смогут оказать помощь. Вероятнее всего, в таверну.

«Нет, — рассудил он немного погодя. — Вздор, я ни за что на свете не доберусь до таверны с такой тяжелой ношей. И потом это всего-навсего обморок. От еды ли он приключился? Или от нервов? Или это последствия дурной болезни? Очень даже может быть, что и от болезни, отец его ужасно мучился, и, верно, болезнь эта передалась по наследству сыну».

Анибал еще ниже склонился над Портелой.

— Жанико, — позвал он тихонько, со страхом.

То был второй припадок за трое суток пути, и гораздо более серьезный, чем первый, не в его власти укротить демонов или бацилл сифилиса, что копошатся в беспомощном теле бедняги, и Анибал это знал. Все, что ему оставалось, — это поддерживать голову Портелы, чтобы тот не поранился, пока мечется в конвульсиях.

А Жоан Портела, лежа на спине, царапал ногтями лицо. Он бился в судорогах, словно схваченная посередине змея, вздымая облака пыли, но не двигаясь с места, и все извивался, извивался.

Понемногу яростные вспышки стали ослабевать и повторяться все реже. Наконец Портела с усилием приподнялся и сел, открыв рот и бессмысленным взглядом уставившись на друга, который тоже смотрел на него, охваченный беспокойством.

Поражали терпение и покорность, с какими эти двое людей, здоровый и больной, с минуты на минуту ожидали нового приступа, который зрел в теле одного из них и против которого оба были бессильны. Весь напрягшись, будто прислушиваясь к тому, что происходит у него внутри, Жоан Портела готовился перенести новый припадок, наказание за грехи отца, тихий и смиренный, точно жертва, отданная на милость неумолимого провидения. Так же как и Анибал.

Припадок начался мгновенно, и, когда старик подбежал к другу, было уже поздно. Весь скрючившись, Жоан с воем упал на землю и забился, содрогаясь в конвульсиях. На губах у него выступила пена, он дрожал, как от озноба. В безумной тревоге Анибал метнулся к нему. Он согревал Жоана своим дыханием, тер ему кисти рук так ожесточенно, что горели ладони.

— Жанико, Жанико…

Охваченный отчаянием, старый Анибал громко взывал о помощи, тщетно вглядываясь в пустынные поля. Ничего другого ему не оставалось. Он растирал изнуренное тело товарища, его ледяные виски, лоб, но больше ничего предпринять не мог. И не о человеке, который вот-вот отойдет в вечность, он пекся, а о ребенке, заснувшем на обочине дороги.