Гость внутри

Он уже разливал коньяк по бокалам.

Алексей поморщился.

– Ну, тогда надо перерывчик сделать. Покурим?

– Покурим, – легко согласился попутчик, доставая «Тренд».

Они стояли в трясущемся, холодном, лязгающем тамбуре и молча дымили. Алексей смотрел на пластиковый потолок и вспоминал, как в ракетной части под Читой через вечно открытые ворота зимой вошел медведь-шатун, худой и облезлый, забрел на территорию части, и как его никто не хотел убивать. Хотя даже ракеты со всей их страшной, гиблой начинкой были менее страшны, чем этот несчастный зверь. В конечном итоге медведя спугнули выстрелами в воздух, и тот ушел в тайгу… Алексей очень хорошо запомнил взгляд того зверя. Голодный, решительный и какой-то неустроенный. Медведь оставлял в каждом необъяснимое чувство вины. И даже лейтенант Матвеев, большой любитель охоты и вообще человек безжалостный, отказался стрелять и другим запретил. Медведь ушел, и больше о нем никто не слышал, но впечатление осталось надолго.

«К чему это я вспомнил? – Замутненное коньяком сознание будто бы удивилось вопросу и на всякий случай подкинуло эмоциональный клубок воспоминаний об армии и об этом медведе. – Не дай бог вот таким стать. Без берлоги, без сна, без жратвы. Таким, что тебя даже застрелить некому. Жалко только и страшно».

От этих невеселых мыслей Алексея оторвал собеседник, который продолжал свой рассказ, перекрикивая лязг тамбура:

– Старый был этот японец. Очень старый. Знаешь, мне так показалось, что он вроде помирать собирался или что-то такое. Я очень плохо понимал, если честно. Мы через переводчика. А эти косоглазые, блин, то одну букву пропустят, то другую, как картавые, честное слово. И главное, ни фига не могу понять, что ему от меня надо!

– А действительно, – удивился Алексей втягивая горький, жгущий гортань дым. – Чего ему надо было?

– Да я даже и не знаю. Плел он про семена какие-то. Что, мол, дзен – это предельная истина, семя мудрости. Высокопарно так.

– А что это такое, дзен?

– Я тоже спросил. А он типа говорит, свобода от самого себя. Это очень важно, говорит. Важно, чтобы вы передали это.

– Кому?

– Не знаю. Интересный японец был. Ну, может, и тронутый, но запомнилось мне это на всю жизнь. Истина повсюду, говорит, но наши глаза закрыты.

– Так я не понял, а чего ему именно от вас было нужно?

– Это самое интересное, понимаешь. – Попутчик Алексея затушил окурок о стену тамбура. – Я, говорит, прошу тебя выполнить одну мою просьбу. Потому, мол, что сам не могу этого сделать. Мне, говорит, мало осталось на земле, я многое теперь вижу. Ты должен нести мое слово тому человеку, который значит для людей так же много, как много значат небо и звезды. Очень красиво говорит. Красиво, но запутанно. Уже к старости, наверное, умом подвинулся. И говорит, человек этот не свободен. Так вот передай ему, что наивысшая истина и сила в свободе от себя самого. И если есть у того человека миссия, то пусть он освободится от нее, как от себя.

– Сказки какие-то, – пробормотал Алексей. – Кому передать-то велел?

– Не сказал! – торжественно ответил Василий Игоревич. – Представляешь, дуристика какая. Меня, моремана, позвал, передай, мол, и не сказал кому. Встретишь и передашь. Так у тебя на судьбе написано, а чему быть, того не миновать. Ученики вокруг него суетятся. Торжественный момент. А я стою столбом, как дурак. Ни черта не понимаю. Ну, сказал, что передам, мол. Попрощался и ушел.

– И чего теперь?

– Теперь, – попутчик открыл дверь тамбура и выскользнул в коридор, – теперь пошли коньяк пить.

– Да ладно! – воскликнул Алексей, выскакивая следом. – Давай рассказывай! Так не честно!

Василий только прихохатывал.

– Как я тебя завел-то, а?

– Терпеть не могу таких историй. Придумали все, наверное.

– Если бы придумывал, то уж поумнее сложил. А так все правда.

– Ну а теперь чего?

– Теперь самое интересно. Теперь, – он хлопнул рюмку коньяку, не дожидаясь Алексея, – я всем рассказываю эту дурацкую историю. Знаешь, мало ли, этот японец не врал. Вдруг тот самый человек мне попадется.

– И чего произойдет?

– Бог его знает. Может, произойдет. А может, и нет. Ты пей.

4

Алексей Беляев. 20 лет. Воспоминания

Вокзал принял его серой промозглой хмарью. Моросило, дуло, пробирало до костей. Алексей поежился и, не торопясь, пошел вдоль поезда к зданию вокзала. Не то чтобы ему некуда было торопиться, нет. Домой, к родителям, друзьям, Танюшке, которая в последнее время почему-то перестала писать, хотелось очень, но родной, так давно не виденный город не давал вприпрыжку поскакать до дому.

Беляев неспешно добрел до конца платформы, вдыхая полной грудью сырой, пронзительно холодный, ни с чем не сравнимый питерский воздух. Этого хватило. «Больше никаких остановок», – решил он и метнулся в подземку, люди вырастали прямо под ногами, их приходилось распихивать, толкаться, наступать на чьи-то ноги. Алексея затягивало все глубже и глубже в толпу, из которой он пытался вырваться. Сжимало со всех сторон, кто-то противно дышал в затылок луком и перегаром. Все эти люди, словно нарочно, становились у него на пути, отдаляя возвращение домой. Алексей, задыхаясь в человеческом смраде подземки, рванулся и…

И вот он уже на улице. Надо было ехать поверху. Там, внизу, все было слишком чужое. Удивительно, но раньше Алексей этого как-то не замечал.

Дальше потянулась череда улочек – иногда симпатичных, иногда довольно страшненьких. Улочки сменялись улицами, проспектами. Таких широких, просторных проспектов нет, пожалуй, нигде. Разве что в стольном граде Москве, да и то какие там проспекты? Забитые грязными потоками чадащих машин, суетливыми пешеходами, что бороздят носами землю, будто копеечку потеряли. А здесь простор, свобода!

Леша глубоко вздохнул, остановился на секунду, огляделся по сторонам, рассмеялся. За два года его службы Питер ничуть не изменился, хоть на первый взгляд и показался другим. Нет, ни черта он не другой, тот же самый. Это лишь с виду какому-то постороннему туристу может показаться, что все здесь изменилось, а ему, родившемуся, выросшему среди знаменитых колодцев-дворов и вернувшемуся сюда, ясно как дважды два, что город остался тем же. Пусть не внешне, но по духу. Каким был два года назад, каким был сто, двести лет назад, каким становился в тот день, когда закладывали первый камень, таким и поныне стоит. Как и Москва, как и любой другой крупный город, у которого есть свой характер, своя душа, своя судьба.

За такими мыслями Леша не заметил, как окольными путями добрел до родного дома. Когда он понял, где находится, внутри все съежилось, как в детстве, когда высоко-высоко взлетал на качелях. С непонятной смесью радости и страха Алексей бросился к подъезду. Почему-то возникло желание не звонить в дверь, не ждать, когда откроют, а отпереть своим ключом, войти тихонечко, подойти к маме и сказать: «Здравствуй». Да, именно так. Просто: «Здравствуй, мама» – и все.

Леша радостно, ощущая себя сопливым мальчишкой, подскочил к двери, потянул и только тут заметил черный металлический прямоугольник с встроенным динамиком и дюжиной кнопок. Вот тебе раз! Он ошалело замер. Чего-чего, а домофона на родном подъезде, что всегда был нараспашку, еще с коммунистических времен, увидеть не ожидал. Факт существования кодового замка настолько выбил его из колеи, что Алексей так и остался стоять, вперив бараний взгляд в неприступную черную панельку.