Государь поневоле
Шрифт:
— Государь! Пётр Алексеевич? Слышишь ли меня? Это я Никита. Учитель твой.
Я почувствовал свое тело, попробовал пошевелить рукой, ногой. Ощущения были не очень знакомые. Мне показалось, что я легче.
— Пить. — Попросил я.
Бородач исчез из поля зрения. Появилась какая-то бабка.
— Сядь государь. Вот возьми, испей квасу.
Передо мной появился ковш. Я приподнялся, жадно отпил несколько больших глотков и откинулся обратно на подушки.
"Потолок. Расписан под листву и цветы. Стены обшиты материей, нет скорее кожей, и тоже расписаны серебром и золотом. Картинки как на иконах" — я скосил глаза. — "украшены ещё и коврами. Ковры вроде как натуральные персидские. Богато. Стоп. Меня называли Петром Алексеевичем? Царем? Я только одного такого знаю. Неужели этот проект реально удался?" Внутри меня шевельнулся настоящий хозяин тела. Я закрыл глаза и сосредоточился. Вдруг мысленно увидел его как сгусток света, какого-то розовато-голубого, частью зеленого, частью бордового. "Хм. Наверное, он меня так же видит. А почему молчит?" Я решился мысленно позвать его "Эй, Пётр, ты слышишь меня". "Да, бес" Я ощутил его страх. Мальчик молился. Каялся в каких-то своих детских грехах, просил простить его. Он наверняка думал, что уже умер. "Ты заберешь
"Кто меня принес?" Я мысленно представил бородача, что наклонялся надо мной. "То Никитка Зотов". "А та милая женщина". "Матушка то моя была, царица Наталья Кирилловна". Ну вот пожалуй и приплыли — это действительно Пётр Первый. Дворец, наверное, Преображенское. "Ты где? Как звать, то тебя?" — услышал я внутренний зов Петра. "Здесь, я здесь. Зови меня просто дядя Дима" — и вдруг я осознал, как надо закрыться от Петра и как следить за ним. Это было не знание, почему так происходит, а скорее просто понимание, как и что, надо делать. Я почувствовал себя полностью восстановившимся и готовым управлять доставшимся мне телом. Странно, а Михалыч говорил, что я просто посмотрю кино. Про управление он ничего не говорил. Я обратился опять к Петру: "Ну что, царь, мы готовы действовать? Давай, я попробую ходить, а ты подсказывай мне". "Давай" — робко согласился тот.
Я поднялся. Немного было не привычно. Посмотрел на свои руки. Обычные руки пацана лет десяти-двенадцати. Грязь под ногтями. Оглянулся в поисках зеркала. "Сие грех" одернул меня Пётр. Стал осматривать себя дальше. Тело было худым, с непропорционально длинными руками и ногами. На голове пышная копна волос, а я в прошлой жизни привык к лысине. Одет царь был в какой-то красный кафтан поверх грязно-белой нательной рубахи. На ногах сапоги из мягкой кожи тоже красного цвета. Широкие штаны были для меня непривычно свободны. "Дык, я тут действительно, ещё малец" — резюмировал я, оглядев исподнее.
Поднял я тогда взгляд и смутился, заметив в горнице несколько человек, ожидавших моего пробуждения на лавках у входа. Мужи все были бородаты и шубоносны. Две пожилых женщины, в одеждах "а-ля-рюс" сидели ближе всех. Увидев, что я поднялся, народ оживился. Правда, я поймал несколько недоуменных взглядов — видно не понравился им мой самоосмотр. Давешняя бабка, подававшая мне квас, вскочила.
— Очнулся, соколик наш. Господь помиловал.
— Э..("Родионовна", "Арина?", "Нет, Матрена") Родионовна, матушке скажи, что поправился я. Пойду во двор, душно тут.
— Куда ж во двор батюшка? Без стольников и дядек? Не вместно то государю в Кремле без дворовых людей казаться!
— Государь, — пожилой боярин вышел на первый план — Как кравчий твой князь Борис Алексеевич придет, ужо тогда и погуляешь. Покудова не велено тебя пущать из покоев.
"Понятно. Домашний арест. Блин! Так я в Кремле, а не в Преображенском! Какой сейчас день и год на дворе интересно". "Семь тысяч сто девяностый, мая первый день сегодня будет". "Ни о чем мне это не говорит. Царь Фёдор когда умер?" "То четвертаго дни было". "Бунт был?". "Какой бунт?" встрепенулся Пётр. "Понятно. Эх, знать бы, когда он будет, было бы легче". Я шагал по горнице от окна к кровати и обратно, провожаемый укоризненными взглядами. Видно такое беспокойное поведение не вместно было здесь для царя. "У Толстого там случаем дат не было. Вспомнить бы". Внезапно я стал вспоминать текст романа практически дословно, как будто снова начал читать. Причем читать я начал медленно с трудом разбирая незнакомые (НЕЗНАКОМЫЕ?) буквы. Голова слегка закружилась, и я плюхнулся обратно на перину. Тихий гомон бояр у двери не остановил меня от попытки задать вопрос своему носителю. "Блин! Пётр, ты, что в моей памяти читаешь?". "Дядь Дим, я не нарочно это. Просто само стало видно. Только вот буквицы непонятны и написано как не по-русски". "По-русски, Петя, по-русски. Просто я ведь из времени ещё не наступившего к тебе свалился. Эх, как бы тебе объяснить?" Я постарался представить себе время как реку. Обозначил, что Пётр как бы на берегу выше, а я ниже по течению и что я против течения приплыл к нему. Получилось коряво. "Понятно, Пётр?". "Немного, дядь Дим. А ты можешь сказать мне мою судьбу?" "Нет, Петя, теперь не могу". "Почему?". Я почувствовал обиду в его вопросе. "Никто не может знать точно свою судьбу. Само мое появление уже может поменять многое в твоём будущем". Я давно догадался, что люди в остальных "саркофагах" в бункере такие же попаданцы как я — осталось только понять: в кого и "когда" они вселились. Была надежда, что в этом времени я не один. "Думаю, Петя, всё теперь пойдет немного по-другому". "Скоро ли я умру?" "Вот тебе интересно сразу день смерти узнать. Я же говорю, что теперь сказать нельзя. Может, как и тогда до старости доживешь, а может, и убьют раньше". "Меня убить не можно. Меня все бояре государем кликнули!". "Ты-то государь, да Иван старше тебя будет, и сестрица Софья власти хочет". "Також надобно матушке сказать, да Софью в темницу бросить, коли бунт она затеяла". "Уф. Петя, мне трудно сейчас всё сразу тебе объяснить. Давай постараемся ничего не менять. Коли ты и так выживешь, то и почто тревожится? Скажем сейчас царице, а там, глядишь, и всё по-другому повернется". Пётр опять зажался. В его цвете появились красноватые нотки. Пришлось прибегнуть к старому методу и успокоить его. Даже не пришлось представлять на его месте сына — мне уже самого этого мальчика было жалко. После этого стало жалко и себя. Нахлынула тоска по родным, оставленным где-то там, в неведомом
прошедшем далеке.Вошел Никита Моисеевич Зотов. Я мысленно немного отстранился, пропуская на первую роль Петра, и решил понаблюдать за фильмом "Обучение царевича".
— Государь, поздорову ли тебе сейчас? Не изволишь ли продолжать занятия?
— Поздорову Никита. Не хочу я деяния читать сызнова!
— Добро, Пётр, не будем деяния читать. Желаю рассказать тебе про науку греческую — геометрию. Помнится зело понравился тебе наш прошлый урок. Но для начала зады повторим.
Он оглянулся за дверь.
— Антип, доску принес?
Мы через сенцы прошли в кабинет. Народ сидевший у входа в спальню не пошел за нами, а стал расходиться по своим делам. В комнату прошли лишь я, Антип и Никита. Пётр уселся за парту возле окна. Антип поставил доску у стены перед царем и вышел. Дьяк взял в руки мел и стал рассказывать о Пифагоре и его теореме. "Странно, вроде как Никита не должен учить Петра арифметике и геометрии. Это должно было начаться много позже. Да и парты разве уже придумали?"
Урок продолжался, наверное, около часа. В конце его я не удержался, и встрял с ещё одним доказательством теоремы. Встрял мягко — просто постарался вспомнить его, и Пётр вслух прочитал из моей памяти. Я только чуть поправил его слова. Так как будто Пётр сам только догадался. У Зотова буквально глаза на лоб полезли. Он выглядел точь-в-точь как Олег Александрович, мой школьный учитель физики, когда удивлялся неожиданно удачному ответу. "Интересно сколько сейчас Учителю. То есть не сейчас, а тогда когда я "попал". Должно было быть около 80-ти". Я вспомнил, что встречал его имя в списке консультантов проекта.
Опять нахлынула тоска по утраченному миру: показалась, что меня зовет Настёна. Я зажался, отключился от Петра, оставив его одного разбираться с уроками. Я вспоминал дочурку, сына и жену. Осознание того, что нет возможности их впредь увидеть волнами ходило в моей голове, то усиливаясь, то ослабляясь. Я перестал наблюдать за Петром и за миром его глазами, закукливаясь в своих воспоминаниях. Это было похоже на бесконечное падение в темную бездну. Я пытался молиться, что бы меня "вернуло" обратно в свое время. Казалось, что если ещё немного попросить, ещё сильнее, и Высшие Силы смилостивятся надо мной и этот странный сон закончится.
Так прошло, наверное, с неделю или две. Не помню, спал ли я тогда. Я не замечал совершено, что происходило с моим носителем. Только дни и ночи мелькали, сменяя свет тьмой. Пётр что-то делал. Я не следил. Ел ли он, спал ли, ходил ли в церковь, встречался ли с толпой людей в богатых одеждах — для меня всё слилось в один пестрый бессмысленный ряд картинок. Действительно как "кино" — ускоренная промотка "no comments".
Глава 5
Очнулся я от сильного страха Петра, страха и ярости. Мысленно я видел личность своего носителя как красно-черный комок, пульсирующий в моей голове. Это настроение тревоги быстро стало передаваться и мне. Я знакомым способом опять ментально коснулся его, попытался успокоить. Пётр не поддавался. Я посмотрел его глазами на мир. Царь, то есть я, стоял с матерью и братом на высокой и обширной террасе. Рядом стояли ещё какие-то люди, на которых я внимания поначалу не обратил. Больше привлек гул, раздававшийся со стороны площади. Внизу на площади было много вооруженных людей в красных, зеленых и синих кафтанах. "Стрельцы. Бунт" — откликнулся на мой внутренний вопрос Пётр. Перила террасы были едва ниже моих глаз. Я вытянул голову и глянул вниз. Там, у сбегающей на площадь каменной лестницы несколько бунтовщиков кололи копьями что-то закутанное в шубу. Я догадался, что это был человек. Отшатнулся и попробовал опять мысленно успокоить своего носителя, вроде стало получаться. "То князь Мишка Долгорукий. Его стрельцы порешили, когда он с ними говорить вышел" — подсказал внутри меня немного успокоившийся Пётр. Тем временем стрельцы схватили тело боярина и поволокли в толпу. Я поднял голову и оглянулся на мать. Рядом с ней был высокий чернобородый старик. По подсказке царя я понял, что это Артамон Матвеев. Кругом стояли ещё несколько человек в богатых, расшитых золотом и серебром одеждах. Матушка-царица одной рукой прижимала меня к себе, а другой поддерживала под руку бледного, испуганного юношу. "Брат Иван" — подсказал Пётр. За ним, в окружении нескольких человек, стояла молодая женщина лет 25ти-30ти. То, как она выглядела, заставило меня забыть на мгновение о бунте. Это была Ольга! Моя Ольга! Такая, какой я встретил её и полюбил двенадцать лет назад, там, в будущем. Сходство было настолько сильным, что я не удержался и подался в её сторону. Женщина заметила мое движение. Удивление, испуг и отчуждение я увидел в её глазах, хотя искал там знакомую улыбку. "Это сестрица Софья!" — испугано воскликнул Пётр внутри меня. "Это она, змея всё мутит!". От Петра опять пришли волны ярости и страха. Рука сама нащупала и сжала рукоятку кинжала, висевшего на поясе.
Мой поступок не остался незамеченным другими людьми, стоящими на крыльце. Красивый боярин с тонкими чертами лица и стриженой бородой смотрел на меня удивленно и с осуждением. "Кто это Пётр?" "Это Васька Голицын — первейший Сонькин помощник".
Внезапно толпа внизу всколыхнулась, послышались крики:
— Нарышкины! Нарышкины повинны!
— Иван Нарышкин венец царский примерял! Афанасий да князь Долгорукий казну скрали!
— Бей! Бей воров! Бей Нарышкиных!
Дверь сеней Грановитой палаты распахнулась, и оттуда выбежали на крыльцо стрельцы. Они схватили Матвеева и поволокли его вниз. Окружающие бояре побоялись вступиться за него. Только царица пыталась встать пред ними. Артамон вцепился в меня. Долговязый стрелец ударил древком бердыша по рукам Матвеева и попытался оттолкнуть царицу. Сила, с которой он отшвырнул боярина, показалась мне нечеловечески огромной.
— Братцы, хватай боярина — вор он! Он, да Ивашка Нарышкин деньги наши… — Долговязый стрелец, кричавший это, не договорил, так как матушка, опомнившись, кинулась мимо него вслед Матвееву. Бунтовщик схватил царицу и силой швырнул обратно, прямо на стоявшего царевича Ивана.
Злоба на стрельцов пополам со страхом от Петра передалась мне и, перестав себя контролировать, я ударил. Хотя я бил со всей силы, кинжал завяз в синем кафтане служилого, но всё-таки смог достать до тела стрельца. Долговязый отпрянул, выхватывая клинок и замахиваясь на меня. Две женщины разом оказались передо мной — мать и Софья столкнулись, заслоняя меня от стрельца. Тот не успел ударить. Из-за его спины появился крепыш в золоченных доспехах, перехватил руку бунтовщика и отшвырнул того прочь. "Кто?" "Князь Иван Хованский".