Государь

Вскоре девушка уже корпела с цветными чертилками и парой линеек над прямоугольным куском бумаги: после упражнений в эмпатии это было настоящим отдыхом, занимающим только лишь руки — оставляя в голове восхитительную пустоту. А ведь когда-то и это занятие казалось ей какими-то высшими таинствами математики и геометрии! Теперь же и чертить успевает, и обдумывать разные мелкие дела. А когда дело пошло к завершению, так даже болтать с подругой о наставнике — верней сказать, о его задании, с выполнением коего ученице потребовался хороший совет:

— … это словно игра на твоей любимой мандолине: как если бы ты услышала с отдаления мою мелодию, подхватила ее сама и попала в унисон. У каждого разума свое звучание, и чем точнее ты подстроишься под чужую мелодию, тем проще войти в со-чувствие с кем-то одним, не затрагивая тех, кто рядом… Подожди, разве Митя тебе этого не объяснял?

Оставив в покое готовый график сбора податей с повета за десять последних лет, черноволосая барышня-дворянка чуточку виновато пожала плечами:

— Я его тогда отвлекла вопросом, он глубоко задумался — а потом пришел боярич Салтыков…

Обе девушки совершенно одинаково поморщились.

— А что за вопрос?

— Ну-у, мне стало интересно, есть ли что-то общее между сном и со-чувствием, и нельзя ли нарочно присниться выбранному человеку и поговорить с ним.

— Человеку?..

Укладывая чертилки и линеечки обратно в лакированную шкатулочку, Аглая застенчиво призналась:

— Младшему братику. Я по нему порой сильно скучаю…

Понятливо кивнув, Дуня сама невольно вздохнула: в Вильно ей было хорошо, но домой в Москву хотелось все сильнее. Погладив холку бесшумно подошедшего ирбиса, любительница больших кошечек вернула разговор в прежнее русло:

— И что Митя?

— Он начал говорить о том, что эмпатия и сновидения имеют разную природу, но замолчал на полуслове; затем раздумчиво молвил что-то резонанс и разную чистоту… Ой, нет, час-то-ты! Еще про неких приемщиков и передатчиков, что должны уметь работать на разных волнах, но им и так хорошо, и… М-м, дальше я уже совсем не поняла. Потом он долго молчал, и только перед самым приходом Салтыкова рассказал, что когда-то давно читал сказку про африканских дикарей, способных говорить через любую водную поверхность со своими знакомцами, находящимися за десятки и даже сотни верст…

— В самом деле?!?

Разом позабыв про раскрытые укладки и надерганные из них листы с податными росписями, царевна увлекла подругу на небольшой уютный диванчик с мягкой спинкой, собираясь подробно обсудить столь интересную тему. Но еще до того как они устроились на его упругом сидении, перешагнув по пути к нему бесшумно вернувшихся и развалившихся на полу кошек — на стене возле дверей мелодично зазвенел серебряный колокольчик, давая знать о приближении кого-то, имеющего право свободного доступа в Кабинет. Этим кем-то оказался дежурный сотник дворцовой стражи: повертев головой в поисках царевны, мужчина с коротким поклоном доложил о прибытии почтовой повозки — после чего уступил место подчиненным, с тихим кряхтением затащившим пятнадцать пудов отличного тульского уклада, отлитого в форме небольшого сундука. Если бы не устроенные в корпусе хранилища гнезда под съемные рукоятки, перемещение такого груза было бы сущим мучением — но даже так четверка крепких мужчин сдержанно пыхтела и едва заметно багровела лицами и шеями. Аккуратно поставив свою ношу на предназначенную специально для нее массивную подставку, носильщики в вороненых бехтерцах дружно выдохнули и поспешили на выход, оставив девушек вдвоем с весточкой из Москвы: правда сразу же открывать стальной футляр они не стали. Сначала в четыре руки освободили стол от ненужных уже бумаг, затем Евдокия бестрепетной рукой вскрыла великокняжеский хран, в сравнении с которым угловатый «сундучок» выглядел младшим и очень бедным родственником: ни тебе серебряной чеканки, ни вызолоченного герба Великого княжества Литовского на дверце… Единственно, чем почтовое хранилище выгодно отличалось от дворцового — наличием настоящей замочной скважины, а не коварной подделки-обманки для легковерных злоумышленников.

Щелк-щелк-щелк-щелк!!!

Царевна крутила наборные диски так ловко и быстро, что едва слышные щелчки внутренних шестеренок сливались в один непрерывный шелестящий звук. Нетерпеливо дернув на себя толстую дверцу, Дуня сдвинула в сторону несколько замшевых мешочков с цехинами и заглянула в образовавшийся просвет. Не обнаружив искомого, порылась среди мешочков с талерами, небрежно вернула «наградные» кошельки обратно, и последовательно достала-вернула с нижней полки на место десяток книжиц для записей. Следом разворошила пирамидку тубусов с какими-то грамотками, и покопалась среди пухлых укладок с доносами на членов Пан-Рады.

— Да где же он… Я же помню что вернула его обратно!

Озадаченно нахмурившись, она переставила шкатулочку с Большой печатью Великого князя Литовского, Русского и Жемойтского.

— Ага!

За которыми наконец-то и обнаружила пропажу, вытянув наружу небольшой ключик с затейливой бородкой. Через несколько минут уже оба храна стояли с распахнутыми дверцами, а девушки раскладывали содержимое 'сундучка на несколько неравных кучек. В самой первой были небольшие чехольчики с грамотками и небольшие кошелечки — родительские послания и денежные гостинчики девицам из свиты царевны Евдокии. Во вторую, заметно большую, уложили весточки для боярыни-пестуньи Захарьиной-Юрьевой: от родных детей, кровных родичей, знакомых княгинь-боярынь с сыновьями-дочерьми на выданье — и все тех же родителей свитских девиц, кои непременно желали знать, как живет и чем дышит их кровиночка. В третью кучку определили письма для ближников государя Московского, среди которых особенной любовью к переписке отличался князь Старицкий: помимо того, полтора десятка предназначавшихся ему посланий подперла обтянутая ярко-желтой кожей шкатулочка. Наособицу уложили алеющие сургучными печатями тубусы от царевичей и царской целительницы: Федор и Домна не поленились написать подруге Аглае по отдельному письму, Иван же, как обычно поленился. Зато туба с его печатью была вдвое толще всех остальных, так что наверняка сей лентяй впихнул в один кусок бумаги кучу посланий для всех и каждого. Пару чехлов из грубой кожи с оттисками отцовского Единорога царевна сразу же разделила, убрав вместе с остальными письмами, предназначавшимися старшему брату, в его же хранилище — и наконец-то подступилась к самому интересному. Пять плоских, но при том достаточно увесистых шкатулок из эбенового дерева, которые она самолично одну за другой выложила коротким рядком на столешню: украшенные резьбой и вставками из солнечного янтаря, футляры хранили внутри творения московских златокузнецов. С инициалами своих хозяек в укромных местах, изготовленные по рисункам царевича Федора, и при участии старшего брата Дмитрия — только у него получалось так хорошо соединять мелкие кристаллы в настоящих самоцветных исполинов.

— Смотри, надо одновременно надавить вот на этот камушек и этот лепесток.

Показав подружке пример, царевна чуть уперлась пальчиками, и сдвинула по внутренним полозкам толстенькую крышку.

— Ой, какая красота…

Подпихнув подружку поближе к двум ее шкатулкам, синеокая дева царской крови взяла с бархатной подкладки свой новый венчик. Внимательно и даже придирчиво оглядела, после чего сбегала в Опочивальню за настольным зеркалом — перед которым, едва ли не мурлыкая от удовольствия, увенчала себя новой сапфировой диадемой. Помимо которой в футляре лежали такие же серьги и перстень из белого золота, с крупными каменьями чистой воды. Повертевшись пред зеркальной гладью, пятнадцатилетняя модница сменила синеву сапфиров на багровые рубины второго комплекта — и отчего-то разом погрустнела, потеряв прежнее игривое настроение. Услышав тихий шорох за спиной, задумавшаяся о скором замужестве Евдокия машинально уступила место подруге, заодно поправив на ней чуть перекосившийся изумрудный венчик.

— Давай-ка сразу же и серьги вденем!..

Очарованная самоцветной обновкой, брюнеточка послушно подставила сначала правое, а затем и левое ушко — и вновь застыла, разглядывая узорчатую прелесть на своей голове. Дав ей немного пообвыкнуться-полюбоваться, царевна безжалостно сняла дивные украшения, заменив их следующим комплектом из золота и фиолетово-алых аметистов.

— Мну-у… Изумруды хорошо подходят к твоим глазам, а этот венчик больше льнет к волосам и коже.

Самостоятельно украсив левую руку перстнем, Аглая как-то разом поняла, что вот именно это жуковинье ей и по сердцу, и по уму — ибо ощущалось украшение так, будто она носила его с самого рождения. Меж тем, любопытная царевна заглянула в пятый футляр, закрывавшийся на простой замочек-защелку: задумчиво хмыкнула при виде еще одной диадемы с рубинами и пренебрежительно поморщилась. Куда мельче и хуже, чем у нее, но Фиме Старицкой и это за великую радость будет! Успокоившись, она на пару с подругой убрала со стола лишнее; чуть подумав, сняла и рубиновый венец с серьгами. Однако, не удержавшись, вновь вдела в уши сапфиры, а на пальчик кольцо: глядя на Дуню, и брюнетка оставила на себе новые украшения — после чего девушки подсели к ждущим их внимания письмам из дома.

— Хм-м, а Саин-Булат-то еще в августе сватов заслал!..

Переглянувшись и вспомнив касимовского царевича, старательно обхаживающего Настю Мстиславскую и в иные моменты своим поведением весьма напоминающего самозабвенно токующего по весне глухаря, подружки разом прыснули от смеха. Успокоившись и дочитав послание от батюшки, Евдокия хрустнула печатью на письме от братца Вани.

— Ого, целую рукопись прислал…

Нахмурившись, царевна начала скользить глазами по крупным буквицам текста: дойдя до подписи и поскребя ноготком жирную кляксу возле нее, синеглазая дева подумала, затем прошла к небольшой нише в стене и дернула за один из висящих там витых шнуров. Не успела она сесть обратно и подтянуть поближе тул с письмом от братца Феди, как сквозь приоткрывшуюся створку проскользнула сначала ее личная челядинка Аглайка, а следом вдвинулись два мордаша — тут же развалившихся на прохладном полу по обе стороны от входа.

— Князь Старицкий и боярыня-пестунья уже вернулись с прогулки по Вильно?

Стрельнув глазами на свою черноволосую тезку, русоволосая блондиночка молча поклонилась и вновь замерла в ожидании повелений.

— Пригласи их, а так же княжон Старицкую и Мстиславскую: скажи, прибыли вести из Москвы. Как зайдут в кабинет, подай кофе со сливками, и шоколад…

Минут через пять уютной тишины и сосредоточенного чтения, дворянка Гуреева вдруг переменилась в лице: дважды перечитав несколько коротких строчек, она не удержалась и удивленно поинтересовалась у подруги-царевны: