Государь
Шрифт:
— Что там, Томилко: спит князь-батюшка?
— Спит, сердешный!
Услышав низкий голос старшего над своими послужильцами, Хворостинин хотел было перевернуться на другой бок и поговорить с одним из спасителей, но его тело имело свое мнение на сей счет. В том смысле, что ему и так хорошо лежалось, и сменять покой на движение было откровенно лениво! Да еще ко всему разум подкинул идейку послушать разговор ближника и подручного слуги: вдруг при спящем хозяине нечаянно сболтнут что-нибудь интересное?
— Экая силища в Дикое поле идет! Как думаешь, Трофим Андреич, осилим ногаев?
— Сомневаешься?
— Да бог с тобой… И-эк!?
Вместе с резким щелчком кнута фургон дернулся и заметно ускорился, вслед за остальными повозками втягиваясь-встраиваясь в попутный поток, составленный из какого-то несуразно большого числа пустых фургонов и крестьянских телег. Пронырливый Томилко тут же со знанием дела заметил:
— Это они от старого Ельца возвращаются. Я краем уха слыхивал,
— Доболтаешься ты когда-нибудь, Томил, язык подрежут.
— Да об этом только ленивый не слыхивал!
— Вот так и говори, когда тебя к катам на дознание потянут.
Запыхтев от возмущения, подручный княжий холоп тут же и увял, ибо фургон добрался до перепаханного многими тысячами копыт поля, на котором расстреляли, потоптали и порубили превеликое множество крымчаков, ногаев — и всех тех, кто словно шакалы присоединился к войску покойного ныне Девлет-Гирея в его большом походе на Москву. Шли за полоном и богатой добычей, при удаче рассчитывая получить себе и землю: с первым не получилось, второго не добыли, но с третьим у степняков все сладилось и никто не ушел обделенным. Когда князь-воевода Хворостинин вел свое войско занимать указанное место, он обратил внимание на череду здоровенных ямищ, отрытых никак не меньше пяти лет назад. Длинные и глубокие, с оплывшими от дождей и снега покатыми стенками, поросшими травой — они послужили хорошей преградой, усилив малые засеки-буреломы. И пригодились затем еще раз, став местом последнего упокоения незваных гостей, которые таким образом все же приобрели для себя немного русской землицы.
— Томилко, давай-ка пологи опускай обратно, а то от пыли дорожной скоро перхать начнем. Давай-давай, шевелись!
Прикрыв глаза и слушая начавшуюся возню вдоль бортов фургона, князь Хворостинин внезапно подумал, что так расчетливо воевать ему, пожалуй, нравится. В три дня остановить, загнать в ловушку и с малыми потерями истребить почти стотысячное войско крымского хана — да еще полгода назад он бы просто не поверил, что подобное вообще возможно! Впрочем, Великому государю и царевичам их вера и не требовалась. До каждого из воевод предельно подробно и доходчиво довели, что и когда им надобно делать; к каждому приставили постельничих стражников, чтобы не допустить небрежения приказами, или самовольного их толкования. Так что когда настало время, все русские и союзные рати, гарнизоны и воинские обозы, и даже отряды ополчения-посохи внезапно уподобились фигуркам любимой игры царской Семьи. Ровно как в тех же тавлеях, полки Русского царства перемещались по назначенному им полю, сначала останавливая, затем оттесняя-окружая, и наконец — гоня крымчаков в назначенное им место, где тех и растоптали, уложив пострелянные-порубленные «фигурки» в загодя отрытые могильники. Уверенная, долгожданная, такая сладкая победа!!! Еще бы самому Хворостинину при этом не поддаваться азартному желанию взять знатный и богатый полон — и не наскакивать под самое завершение битвы откровенно малыми силами на озверевших капыкулу… Мда. Все же хорошо, что царевич Иоанн тогда успел!.. Глубоко вздохнув от одолевшей его вдруг досады и тяжелых мыслей, князь-воевода чуть покривился от ноющей ломоты в ребрах и начал молиться вслух:
— Спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние твое; победы православному христианству над супротивным даруя…
Чуть помедлив и быстро переглянувшись, ближник и слуга подхватили-поддержали хозяйский почин: правда завершение молитвы их немного удивило, ибо вместо соблюдения канона Дмитрий Иванович вдруг замолчал, затем размашисто перекретился и выдохнул:
— Спасибо те, Боже, что он успел!
[1] Специальная воинская должность, в обязанности профосов входило наблюдение за порядком и чистотой в местах расположения войск, надзор за арестантами и исполнение наказаний.
[2]Джентри — английское нетитулованное мелкопоместное дворянство.
[3] Прапор (флажок) — небольшое персональное знамя с длинными хвостами, личный знак родовитых людей.
[4] «Капы-кулу» (буквально: «рабы Порога», что можно толковать шире как «служители при главных воротах Дворца») — так назывался конный корпус ханской гвардии. В отличие от большинства крымского войска, которое составляли обычные пастухи-лучники в стеганых халатах, дополнительно вооруженные дубинками и (гораздо реже) саблями — эти бойцы были профессиональными военными, наподобие османских янычар.
[5] Воины на службе у русских аристократов — боевые холопы, помещики, дети боярские и дворяне.
[6]Титул второго по значимости после хана лица в иерархии Крымского ханства. Поскольку должность калги занимали только княжичи из ханского рода Гераев, именовавшиеся в Крыму султанами, по отношению к калгам часто использовалось название «калга-султан».
[7]Посошная рать (Посоха) — временное ополчение
в составе Войска Русского государства XV—XVII веков; названа от слова «соха» — единица поземельного обложения налогом на Руси. Посошная рать снаряжалась, вооружалась и содержалось населением, выполняла как вспомогательные функции, так и участвовала в боях.Глава 13
Глава 13
Отъезд Великого князя мало сказался на жизни стольного города Литвы: виленцы не чувствовали себя брошеными, ведь в Большом дворце осталась хозяйничать царевна Евдокия Иоанновна. У просителей по-прежнему принимались челобитные и доносы, бдительно следила за порядком стража, ни одна лавка, харчевня или постоялый двор не закрыли своих дверей перед прибывающими в Вильно шляхтичами и прочими гостями столицы… Вернее теми гостями, кто был в состоянии платить немаленькие цены за постой и столичную жизнь: что касается остальных, то их разноцветные шатры и палатки временных пристанищ понемногу заполняли все подходящие для этого пустыри за пределами городских посадов.
Не изменилась и повседневная жизнь великокняжеского дворца: разве что подскарбий Волович на время отсутствия повелителя свалил бремя регулярных докладов на одного из своих наиболее смышленых и доверенных помощников. Вот только на исходе третьей недели пан Остафий узнал, что сильно переоценил преданность этого скарбника — или наоборот, не разглядел в нем определенных амбиций, ибо царевна быстро прибрала к своим нежным ручкам толкового шляхтича-счетовода. Пока казначей думал, как ему на это реагировать (и стоит ли вообще это делать?), прибежала счастливая дочка с вестью о том, что царевна пригласила ее на празднование своих шестнадцатых именин в Москве. Для Софьи это означало массу новых впечатлений и весьма вероятное знакомство с младшими царевичами, а вот родитель сразу же задумался о достойных женихах из московской знати. Опять же и племянника, которого он пристроил в свиту государя, требовалось оженить с максимальной выгодой для всего рода Воловичей?.. Помимо казначея, среди литовской магнатерии были и иные желающие породниться с кем-нибудь из старших чинов московской Боярской Думы — вот только далеко не все из ясновельможных панов имели свободный доступ в Большой дворец. Что не помешало самым изворотливым из них пристроить трех юных шляхтичей на службу троюродному брату Великого князя: сами по себе эти юнцы были ему нужны как собаке пятая нога — но их почтенные родители клялись наладить стабильные покупки племенных жеребцов и кобыл знаменитой венгерской породы! Перед таким предложением князь Старицкий не устоял, и теперь обдумывал намеки некоторых не самых знатных, но при том весьма состоятельных литвинов — о размере их благодарности за место для дочек в свите княжны Старицкой. Это дело требовалось обговорить с царственными родственниками, но Василий Владимирович отчего-то был уверен, что те возражать не будут… На фоне близкого родича правящей Семьи очень скромно смотрелся княжич и боярич Скопин-Шуйский, который ограничился всего одним оруженосцем, тринадцатилетним княжичем Полубинским. Взял бы и больше (вместе с златом-серебром, которым его соблазняли), но без одобрения государя или батюшки попросту не рисковал. Некоторые заботливые отцы поглядывали и на барышню Гурееву, но та вызывала у них закономерные опасения — слишком вольно себя ведет для худородной, а если вспомнить ее судный поединок, так и вообще… Отдашь такой дочку в свиту, а вдруг она ее каким непотребствам научит!? Хотя митрополит Иона совсем наоборот, считал Аглаю Черную доброй христианкой и не раз лично причащал ее Святых Тайн.
Но даже архипастырь Литовский вплоть до середины сентября не подозревал, насколько ревностна в вере личная ученица Великого князя Литовского. За день до этого он получил от царевны Евдокии записку с почтительной просьбой заглянуть к ней при случае, дабы обсудить желание дворянки Гуреевой внести посильную лепту на нужды православной церкви. Разумеется, владыко никак не мог проигнорировать столь славный душевный порыв: но тем утром его немного задержали просители, так что освободился он аккурат к тому часу, когда внутренний дворик дворца закрывали от посторонних — ради того, чтобы любимая живность царевны могла вдоволь поиграться и размять лапы.
— День добрый, авва. Как твое здравие, все ли хорошо в делах на благо веры нашей?
— Добрый, дочь моя: грех жаловаться, дела ныне вполне…
Дальнейший ответ смазался в басистом лае меделянов, азартно гоняющих двух полосатых кошек — и их ответном веселом шипении. Хотя весело в основном было только снежному барсу, что наподобие горного козла скакал по всем доступным горизонтальным и вертикальным поверхностям, легко ускользая от массивных псов. Что же до изящной гепардихи, то вся ее скорость порой пасовала перед слаженной работой четырех зубастых мужланов — и если бы мужественный Хвостик не отвлекал от нее мордашей, Пятнышку бы приходилось туговато. Еще гепардиху несколько раз спасала спокойно стоящая посередке двора жгучая зеленоглазая брюнетка: за ней можно было прятаться. Или даже отдохнуть, когда девушка бросала разгоряченным мордашам увесистую палку, и те моментально переключались на веселую свару за обладание желанной деревяшкой.