Государева почта. Заутреня в Рапалло

История советской дипломатии привлекла к себе внимание литератора Саввы Дангулова, наверное, и потому, что в Отечественную войну он был кровно связан с печатью как фронтовой журналист, корреспондент «Красной звезды». Пришло время, и автор вспомнил: «Моей доброй пристанью стал дом в глубине большого московского двора, где помещалась тогда редакция «Звездочки», — я уезжал туда с зарей вечерней и возвращался с зарей утренней».

Главный редактор «Красной звезды», в годы войны генерал–майор, Д. Ортенберг рассказывает о работе капитана Дангулова в редакции, начиная с первой ночи бомбардировки Москвы, которую корреспондент провел на летном поле центрального аэродрома в Москве.

Полеты в горячие точки фронта — в осажденный Севастополь, Одессу, Яссы, а еще раньше в Харьков, Умань, на Карельский перешеек не относились к категории туристских. Было много опасных, трудных маршрутов: например, для того чтобы попасть по срочному заданию редакции на Северный Кавказ, специальный корреспондент вынужден был с востока обогнуть Сталинград, пролететь над Каспийским морем, сесть в Баку, затем из Тбилиси перебраться по Военно — Грузинской дороге под Нальчик, в Осетию, поближе к родным сердцу Дангулова местам, к отчему дому… В боях за Воронеж корреспондент проявил и мужество, и оперативность при выполнении редакционных заданий…

Лишь в конце войны редакции «Красной звезды» пришлось расстаться с неистовым, талантливым газетчиком. Его перевели в Наркоминдел, он продолжал кочевать по фронтам и оказывался нередко в самых «болевых», опасных точках, иногда сопровождая иностранных журналистов.

«Блокадный Ленинград, с ночным полетом через Ладожское озеро, — вспоминает генерал Ортенберг в книге «Время не властно», Дангулов летал туда с уроженцем старого Петербурга известным американским журналистом Александром Вертом… Это были дни жестоких артиллерийских обстрелов города; в первый день, когда они прилетели в Ленинград, немцы выпустили по городу две тысячи снарядов…

Предыдущие книги С. Дангулова «Кузнецкий мост» (1968–77), повесть «Тропа» (1956), «Дипломаты» (1967) предварили романы «Государева почта» (1985) и «Заутреня в: Ч Рапалло» (1980). Свидетельство того, что автор продолжает разработку драгоценной жилы, которую многие авторы робко и долго обходили стороной. Можно сказать об антологии Саввы Дангулова, посвященной советской дипломатии: он расширил горизонты нашего видения, исторические параметры темы.

Да, гимнастерка и фрак, красноармейский шлем и атласный цилиндр оставались равноправными в гардеробе и в нравственном кодексе наших бескорыстных рыцарей–дипломатов, пожизненно неразлучных с революционным вероисповеданием.

«Человек глубоко штатский, — пишет автор о Чичерине, — нарком чувствовал себя чуть–чуть военным — к изумлению своих сослуживцев, мог надеть красноармейскую форму, а позднее предпочесть фраку с белоснежной манишкой форму командира Красной Армии и принять в этой форме иностранного посла. Красноармейская гимнастерка была для него символом всеобъемлющим — она как бы знаменовала для него приобщение к армии, ведущей трудную борьбу, а значит, и к революции… Чичерин рос, укрепляясь в своей вере, которая с такой силой заявила о себе в последующие годы, когда он встал рядом с Лениным, как его сподвижник и народный комиссар…

Судя по дневникам Джона Рида, которые тот вел в Октябрьские дни, Чичерин был назван в Смольном первым кандидатом в Наркомы по иностранным делам; есть основания полагать, что имя Чичерина первым назвал Ленин. А как настойчиво требовало наше молодое правительство освобождения Чичерина из лондонской тюрьмы и возвращения его в Россию! Эти усилия не могли быть предприняты без Ленина… Вспомним, в какой напряженной обстановке шли первые переговоры с нашими врагами, вспомним дни, когда в Петроград прибыл в качестве английского посла печально известный Брюс Лок–карт. Он оставил кровавые следы и в Москве, и в Верхнем Поволжье — Ярославле и Рыбинске. На арест заговорщика Локкарта англичане ответили злобным арестом Литвинова. Он очутился едва ли не в той же тюремной камере, из которой недавно, в начале года, выбрался Чичерин…

Все ярче вырисовывается любовно написанный образ Георгия Васильевича Чичерина, полнокровный, пластичный. «Не только у меня, — вспоминает персонаж романа «Заутреня в Рапалло» старый большевик, дипломат Воропаев, — личность Чичерина вызывала глубокий и неубывающий интерес. Мне даже трудно объяснять, чем это вызвано. Быть может, происхождением Георгия Васильевича — среди профессиональных революционеров было немало выходцев из дворянских семей, — однако то были дворяне всего лишь по метрическим выпискам, их имущественное положение было весьма скромным. Чичерин принадлежал к родовитому дворянству, владевшему значительным состоянием… Его приход в революцию был событием для той поры чрезвычайным и, естественно, не мог не обратить на себя внимания. Но дело было даже не в этом. Вызывал интерес сам облик Чичерина, его личность. Человек блестящих способностей, чья многосторонняя образованность была по–своему заметной даже в кругу русских революционеров, людей высокоинтеллектуальных, Чичерин вел образ жизни подвижника революции…

После переезда правительства в Москву Наркоминдел разместился в Тарасовском особняке на Спиридоньевке. Большие холодные залы особняка–точно копия итальянской виллы в Пизе или Болонье; не очень–то просто было приспособить их под служебные помещения иностранного ведомства, но Чичерину помещение нравилось. «Как бы протестуя против этого великолепия, Чичерин избрал для своего житья–бытья комнатку, в которой, по заведенному в такого рода особняках обычаю, прежде жила прислуга… В малом зале на возвышении стоял рояль. Вечерами Чичерин иногда играл своего любимого Моцарта. В том, как играет Чичерин, есть некая тайна, разговор с близким человеком, которому ты можешь открыться, разговор с самим собой, нечто личное, исповедальное…

Читатель с интересом прочтет страницы, где речь идет о первой миссии в России американца Буллита, посланного президентом Вильсоном. 11 марта 1919 года Ленин принял посланца из Америки; его сопровождал Чичерин.

Ленин еще не оправился после ранения. Автор воссоздал обстановку и подробности той встречи, при которой интервенция союзников и вывод их войск рассматривались во взаимосвязи с выплатой царских долгов.

Ленин был стеснен в движениях и поворачивался с трудом — «незримый рецидив, где–то рядом с позвонком залегла пуля. В положении туловища есть точка, когда пуля напоминает о себе.

— Господин Буллит, — твердо сказал Ленин, — прошу понять нас и передать своим коллегам… Не объясняйте нашу сговорчивость слабостью. Эта сговорчивость в нашем желании договориться… — и его лицо, освещенное улыбкой, посветлело».

Спустя три дня Ленин принял Стеффенса. Американский литератор и журналист приехал в Москву вместе с Буллитом. Чичерин рекомендовал Стеффенса так: «К нам хорошо относится. Друг новой России». Приезд их пришелся на те дни, когда мутная волна газетной лжи и провокаций захлестывала буржуазную печать; она распространяла дикие несуразицы и небылицы. Стеффенсу на всю жизнь запомнилась встреча с Лениным, а больше всего высказанное им убеждение: «Издревле ничто так не способствовало сплочению России, как борьба с интервентами».

По непредвиденным обстоятельствам Ленин не смог выехать в Геную. Делегация, сформированная им, изменений не претерпела. В этом сказалось отношение Ленина к Чичерину, его вера в наркома.

Отелю «Палаццо д'Империале» суждено было стать резиденцией нашей делегации — трехэтажный особняк, окруженный парком. Конференция шла в генуэзском дворце Сан — Джорджо, в зале, который, может быть, еще в старину был назван стряпчими Залом Сделок.

В этом зале прозвучало историческое выступление Чичерина. Он говорил о мирном сосуществовании, и, опираясь на эту формулу, мир обретал надежду на успех нового курса в международных делах. Чичерин впервые ратовал за созыв конгресса, призванного поднять народы в защиту мира, за возможность и необходимость разоружения. Оратор перекрыл не только огромность дворцового зала, но и просторы человеческого сознания. Первая речь советского дипломата за пределами Советов прервала блокаду. Ллойд Джордж даже привстал от изумления — русский делегат безупречно говорил по–английски! А полемизируя с французским министром Барту, Чичерин произнес блестящую речь по–французски, заставив утихнуть гул зала, а закончил речь в внимательной тишине. Аудитория в полной мере оценила скрытую внезапность аргументов Чичерина, их действенность и непререкаемую логику.