Государева служба

Мы обменивались с князем воспоминаниями, щедро расходуя чай. Я пребывал в состоянии трепетного ликования. Живая легенда сидела передо мной, вела светский разговор и ничуть не пыталась показать мне, до какой степени вчерашний курсантишка ниже заслуженного героического офицера, известного половине державы. Нет, конечно, это не капитан Крылов, не полковник Холмогоров и не стремительный разведчик Станкович. Но все они, Бог весть, – то ли исторические личности, то ли плод фантазии литераторов… А Вадбольский – настоящий, живой, и в нем три дырки от пуль. Во всяком случае, я знаю о трех. Лет пять назад он прибыл на заставу в отдаленном поселке Петелино для проверки, как представитель штаба. Ночью, воспользовавшись оплошностью часовых, группа боевиков из Братства Лучезарного Лотоса пробралась в казарму и перебила сорок спящих солдат, втыкая шомпола в уши. В конце концов, кто-то поднял тревогу. К тому времени Вадбольский оказался единственным уцелевшим офицером, он принял командование остатками заставы и полдня дрался с бандой, не давая ей заняться поселком. Говорят, мертвецов наделали в том побоище по девять из каждых десяти бойцов… с обеих сторон. И – вот он теперь, живой и здоровый, сидит в двух метрах от меня, чирикает мелкие веселости… Надо же.

Мы расстались мало не друзьями.

Мадам Овечкина приняла меня любезно. Была она совершеннейшей копией той самой многогрешной Дарьи Воронец, только сильно амортизированной и выцветшей. Мадам Овечкина показала мне комнату, чисто прибранную, просторную и светлую. Тахта, почти новый подзеркальник с трюмо и шифоньер времен вавилонского пленения составляли всю тамошнюю мебель. Да много ли мне и надо было? Я принял у нее ключ и хотел бы уединиться, как вдруг деловитое немногословие хозяйки испарилось, а вместо него явилась тирада о беспомощном, скучном и несчастном житии одинокой женщины. Глаза мадам Овечкиной зажглись, будто свечи в бальном зале, морщины на лице вмиг распрямились и пропали. Даже фигура ее, мешковидная в силу ветхости лет, изобразила подобие соблазнительной гибкости. Я перепугался и пробулькал в ответ вялую невнятицу вежливого отказа. Сейчас же все сияние пропало из очей хозяйки пансиона, а боевые метаморфозы пожилых ее прелестей опали, словно грибы на сковородке, когда жар вытопит из них влагу. Однако бесстрашная мадам решилась на арьергардный бой. Она молвила:

– Но ведь скрасить досуг меланхольной жэнсчины парой конков подкидного ты же не откажесся, судырь?

Пока я собирался с духом, чтобы решительно отвергнуть вечернее рандеву, милейшая хозяйка выпорхнула из комнаты. Она не дала мне шанса произнести последний вердикт. С лестницы, ведущей на первый этаж, донесся ее куражливый возглас:

– Не откажесся, не откажесся, судырь!

«Ох», – подумал я запирась. Ох и увы мне, грешному…

Я привел в порядок одежду и недолго подремал на тахте. Потом мышцы сами запросили ежедневной нагрузки. Каким бы ты не считал себя бойцом, а без тренировок утратить форму можешь всего за неделю. Мне предстояло работать в мобильном отряде, а там, говорят, людям требуется двести процентов того, чему их учили… Я отыскал местечко поудобнее и загрузил тело стандартным комплексом «оса». За ним последовали комплексы «мираж», «веер» и «далекий гром». Остановиться или продолжить? Пришлось выбрать первое – прерывистое дыхание у замочной скважины очень этому способствовало.

На вопрос «Готов ли ужин, хозяйка?» – скважина промолчала. Топ-топ-топ-топ! Быстрые шажки в сторону лестницы. Но потом мадам Овечкина остановилась, как видно, вспомнив, кому принадлежит пансион. К чему ж ей тогда смущаться? И она голосом громким и горделивым ответила, дескать, на кормежку не стоит господину лейтенанту рассчитывать, поди, господин лейтенант – казеннокоштный. «Умгму», – только и ответил я ей. Мои размышления на тему дать или не дать ей денег, и пусть бы Воронец-второго-издания исполнила мне ужин, прерваны были солидным скрипом половиц. Стенания немолодого дерева слышались все глуше и глуше, хозяйка моя удалилась. Это и к лучшему. Приехать на место службы – самой первой в жизни службы на государя! – и ничуть не отпраздновать сего события было как-то не по-офицерски. Осталось ведь кое-что в карманах? Зачем же менять скудное, но достойное торжество на «пару конков подкидного» за домашними котлетами и самопальной бражкой?

А желудок мой уже взывал к совести…

Четверть часа спустя, молодой и подтянутый лейтенант пограничной стражи вышел из пансиона мадам Овечкиной и отправился на поиски Офицерского клуба. Пусть ему пришлось преодолеть искательную улыбку хозяйки, неужто лучше быть вежливым в подобных случаях?

Вечерело.

Моя форма, изготовленная для службы в средней полосы России, оказалась легковата в условиях, которые можно приравнять то ли к нашему Архангельску, то ли к нашей Вятке в день ветреный и дождливый. Мокредь носилась в воздухе. Ветерок норовил запустить ледяную лапу за шиворот. Я твердо решил: если не отыщу Офицерский клуб за обещанные десять минут, то другое место отыщет меня. Как на грех, Груздевой переулок вывел меня к Тургеневской площади, там и сям усаженной соблазнительными огоньками. Правда, первый из них оказался фонарем над вывеской «Свободный радикал. Философический салон для критически мыслящих личностей». В маленьком окошечке виднелись корешки книг. Я разобрал на одном из них слово «Шопенгауэр» и немедленно ускорил шаги.

Словоохотливые прохожие искренне хотели мне помочь, но Офицерский клуб как будто обратился блуждающим зданием и затеял со мной игру в прятки. Несколько раз я чувствовал, что он у меня буквально за спиной, но иллюзия эта рассеивалась в один миг. Вместо него попадались мне какие-то экзотические заведения: трактир «Цимес», в дверях которого стояла этнически одетая личность, попытавшаяся вцепиться мне в руку с веселым приветствием «шолом!» Кафе «Северный едокъ» удивило полным отсутствием спиртного: «Простите великодушно, у нас рай для гурманов, а вы, как видно, человек иного склада…» Напротив, трактир «Под бубной» дохнул на меня сногсшибательным перегаром. Блинная «Золото Империи» была набита до отказа. В татарском ресторанчике «Казанка» выла зурна… или… ну… что там может выть? карнай? тулумбас? вот оно и выло. А я не люблю неструктурированные шумы. Далее попались две харчевни, отрицавшие друг друга обличьем и повадкой. В пивной «Бешеный груздь» рокотала веселая компания русских с Терры-2, привлеченных туда живительной силой терранской кухни. Особенно запомнилась мне вывеска пивной: хаотичная мешанина ярких клякс и неровно намазанных букв. К террорусским, ребятам бешеным, не хуже тамошних груздей, подданные Его Величества относились, наверное, так же, как англичане к янки. Их всегда больше, чем хочется, они слишком громко разговаривают и слишком редко удивляют добрым воспитанием… С «Бешеным груздем» соседствовал бар «Разноцветный лед», принадлежавший выходцам с Русской Европы. Тихий, вымытый с мылом, образцово неприметный; внутри все сверкает чистотой и излучает холодность; даже посетители, кажется, сидят по стойке «смирно». Я побоялся осквернить это святилище своим присутствием.

На площади и в закоулках вокруг нее мне встретились две церкви, особняк барона Строганова, модный салон мадам Паризьен-Луховицкой, большой фермерский рынок (уже закрытый по случаю позднего времени), осиротевшие прилавки которого приютили собак, птиц и… давешнего Барсика… фелис… сильвестрис… ой. Котик вновь поглядел на меня, и я быстрым шагом не стал навязывать ему общение. Рынок, судя по большому транспаранту над въездными воротами, именовался Входоиерусалимским, – наверное, по ближайшей церкви. Еще был антикварный магазин с двумя вывесками: во-первых, «Сакральный археолог», и во-вторых, «Профессор Черный и компания». В одном с ним здании разместилась ярмарка чистящих веществ «Стиратели». Рекламный щит сообщал «Мы существуем с 2000-го. Мы боремся с грязью и скверной!» Сразу за ярмаркой – торгпредство дружественной консульской республики Русская Европа. А потом – бесконечные лавочки, мастерские, магазинчики, кофейни… и, словно киты в кипении тьмочисленной салаки, чудовищные корпуса двух цитаделей науки. Один из них напоминал по силуэту рейдер дальней разведки, осуществивший вынужденную посадку; не то, чтобы башенки-надстройки были расставлены хаотично или напоминали живописные развалины, просто РДР’ы никогда не садятся, хотя не каждый гражданский человек знает это. Табличка у входной двери гласила: «Выдающийся памятник архитектуры милитарного конструктивизма. Императорский Покровецкий институт освоительских стратегий. 2060—2061 гг. Архитектор Геворкян…» – инициалы я не разобрал. Напротив высились палаты, возведенные в старомосковском стиле (а значит, они были поновее ИПИОСа – мода на милитарный конструктивизм прошла раньше): наличники, кокошники, гульбища, крылечки с двухскатной крышей, которую поддерживают пузатые столбики – точь-в-точь как в семнадцатом каком-нибудь или шестнадцатом веке… «Покровецкий городской университет истории, философии и филологии имени Н.Я. Данилевского». Наверное, когда-нибудь он станет тоже «выдающимся памятником», потому что уж очень нарядный и радующий глаз этот самый ПГУИФФ. Впрочем, знатоком по части архитектуры я никогда не был; вот если бы мне дали взвод для военных действий в условиях болотистого региона или, скажем, в тайге, тут бы я себя показал. Капитан Крылов и стремительный разведчик Станкович позеленели бы от зависти!

К тому времени, как на моем пути встали добрые великаны ИПИОС и ПГУИФФ, я уже отчаялся найти Офицерский клуб. Поэтому выбрал ближайшее нешумное, незапойное и неэкзотическое заведение, где, как можно было понять с помощью из-заоконной рекогносцировки, собралось немало военной публики. Вечерний клуб «Приют храбреца». Наверное, его открыл ветеран колонизации или отставной военный… Что ж, пусть будет «Приют храбреца».

Мне требовалось общество. Не на ночь, разумеется, и даже не на час. Просто добрый собеседник, который никуда не торопится и не без удовольствия перебросится со мной десятком реплик. «…А я вот первый раз в первый класс»… «…да тут, в общем, нехудо»… «…ну и как, постреливают?»… «не будем преувеличивать…»… «…что, совсем?»… «…иногда, конечно, супостат балует, но…»… «…а как же капитан Крылов?» – дальше не знаю. Что ответит мне на вопрос о капитане Крылове мой воображаемый собеседник, я представить себе не мог…

В клубном ресторане сидела чопорная публика. Здесь запрещалось курить и шуметь, музыкальная установка тихонько цедила менуэт, оранжированный по-современному, между столиками кружились две пары. Одна танцевала не без изящества: белокурая лейб-капитанша, несомненно, вела, а ее партнер, шатен артистической внешности – кудри, жабо, дерзкого покроя пиджак – хоть и знал танец хуже нее, но умел подчиняться ритму и умным дамским ручкам. Вторая пара толклась шалашиком на разумном расстоянии от всего живого. Он и она смотрели друг на друга с особенным коньячным обожанием.

Я с огорчением подумал, что даже у барной стойки буду обречен на одиночество. Здесь никто не искал знакомства и не являл признаков готовности к светской болтовне.

В конце зала обнаружился коридор и четыре зала поменьше ресторанного. Первый отдан был бильярдистам, и тут я пас, – никогда не интересовался столь изощренным и, можно сказать, садистским способом убивать время, как бильярд. За бильярдной пряталась специальная комната для мизантропов: там сидели по одному, – кто за газетой, кто за сигарой и кофе, кто у экрана инфоскона… Никогда не видел столь роскошной коллекции брезгливо оттопыренных губ. Дальше обнаружилась компания человек из десяти, занятая красным игристым вином и бурной дискуссией. Должно быть, они сняли маленькую залу только для себя. Молодой майор; двое доцентов со значками местного университета (для профессорского звания им явно не хватало возраста); чиновник с бородищей галактических габаритов; священник лет двадцати пяти; две барышни поэтической наружности; штатская личность, расхристанная по нынешней моде «отшельничающих»; некто одетый неприлично дорого и аккуратно – может быть, отпрыск семейства промышленников Дроздовых, по слухам, здешних некоронованных королей; а также милая близорукая толстушка с синей лентой в волосах и мечтательным ликованием во взоре. Я задержался у открытой двери. О! У них, кажется, завелось свое философическое общество. До меня донеслись обрывки спора:

– …неужто вы считаете добронравие естественным? лишь усилия нескольких сотен поколений… (поэтическая барышня).

– …позвольте! а как вы понимаете слова «по образу и подобию»? чисто физиологически?.. (борода).

– …есть разные толкования… (священник).

– …никогда не видел столь очевидной этической слепоты… (опять поэтическая барышня).

– …история… цивилизаций… если взять в качестве примера Древний Рим… (пытается вмешаться доцент).

– …к лешему Рим! только к природе! только к уединению! очищаться от избыточной сложности!.. (гремит, перекрывая всех расхристанная личность).