Государственный преступник

— Вы входите в святая святых, — торжественно произнес викарий, раскрывая перед Павлом Аполлоновичем двери. — Ваши братья ждут вас.

Рывинский сделал шаг, другой и оказался в огромной зале с хорами, пустыми, если не считать человека в цивильном костюме, сидевшего в креслах и пристально лорнетирующего Павла Аполлоновича. Несмотря на то что в зале было довольно светло, лицо человека на хорах оставалось в тени, и рассмотреть его Павел Аполлонович не смог. Сама же зала, своды которой вместо колонн поддерживали огромные полногрудые кариатиды в мраморных одеяниях, была полна людей. У самых дверей в два ряда, образуя посередине проход к центру залы, стояли разного возраста мужчины, одетые, как и Рывинский, в кожаные передники. Впрочем, под ними, в отличие от него, у них имелась все же какая-то одежда, очень похожая на длинные холщовые рубахи до пят.

Поймав неудоуменный взгляд Рывинского, викарий, шедший рядом, тихо пояснил:

— Это ученики церкви.

За ними стояли люди в передниках с опущенным верхом, синими лентами через плечо и синих же шапочках, закрывающих темя.

— Мастера, — продолжал просвещать Павла Аполлоновича наместник храма.

Через несколько шагов синие ленты на одеяниях и шапочки на головах сменились розовыми, пурпурными, фиолетовыми, зелеными, белыми. На многих из лент висели золотые ключи.

— А это уже Командоры Орденов, наместники Храмов, розенкрейцеры и члены Великого Капитула, — сообщил покуда еще кандидату в ученики викарий.

Все эти люди, когда Рывинский проходил мимо них, слегка кивали ему и провожали взглядами. Наконец он вышел на середину залы, где в резном кресле с высокой спинкой сидел не старый еще господин в балахонистом одеянии из китайской камки. Павел Аполлонович оглянулся на отставшего викария.

— Это Великий Префект, — прошептал ему наместник. — Представитель Директории Верхней Венты. Он сам будет посвящать вас, а это честь, оказываемая не всякому. Ступайте теперь один.

Рывинский сделал еще несколько шагов, поднял взгляд и увидел над головой Префекта вырезанное в спинке кресла распятие. Спаситель висел на кресте вниз головой. Павел Аполлонович похолодел и едва устоял на сделавшихся ватными ногах. Он плохо помнил, что было дальше. Кажется, Префект что-то говорил ему на латыни. Кажется, он что-то отвечал. Затем его поздравляли и называли братом, а потом он очутился визави с человеком в пенсне с синими стеклами и зеленой лентой с эмблемами розы и креста через плечо, назвавшимся Рыцарем Орла и Пеликана. Этот человек, у которого окажется еще много имен, стал его учителем и наставником. И именно этот человек, что сидел теперь против Павла Аполлоновича, вручил ему патент посвященного, исполненный в цветах Верхней Венты, лазури, золота и пурпура. Висящая печать была на красных и изумрудных лентах и скреплялась красным шнуром. На сургуче печати краснело Всевидящее Око в треугольнике, окруженном сиянием. То была великая печать Директории Венты, скрепляющая теперь и весь жизненный путь Рывинского.

— Павел Аполлонович, вы где? — почти обиженно спросил гость. — Вернитесь же, наконец, к нам. Право, это бесстактно. К вам пришел гость, а вы где-то витаете.

— Что? — не понял Рывинский.

— Я говорю, полно предаваться воспоминаниям, — попал прямо в точку Рыцарь Орла и Пеликана.

— Прошу прощения, — виновато извинился Павел Аполлонович. — Что-то нашло.

— Конечно, вы бы могли принести больше пользы, будучи преподавателем университета, — как бы размышляя, сказал гость. — Помните, что на вашем посвящении говорил Великий Префект? — Александр Александрович откинулся на спинку канапе и процитировал: «Всякий, принадлежащий нашему братству, каждый день, каждый час должен помнить об этом. Публицист в своих статьях, литератор в своих сочинениях, драматург в своих пиесах, композитор в своих произведениях, художник в своих картинах, порнограф в своих опусах, преподаватель в своих лекциях, воспитатель в своих классах — все они под различными видами должны прививать в окружающих их людях и пропитывать их общество взглядами, мыслями и поступками, продиктованными интересами братства, во имя его и во благо его». Помните?

— Помню, — неуверенно отозвался Рывинский.

— Ну, ладно. Как говорится, какова данность, таковы и наши потуги. Вы организовали «Студенческий клуб»?

— Да. Там студенты как бы проходят испытательный срок. Мы присматриваемся к ним, а потом тех из них, кто нам подходит и прошел испытания, рекомендуем для принятия в тайное общество.

— Надеюсь, вы и дальше руководствуетесь иллюминатским уставом Адама Вейсгаупта?

— Конечно. Каждый, вовлеченный в тайное общество, знает в лицо только своего патрона.

— Хорошо, — похвалил собеседника гость. — Старайтесь вовлекать в ваше тайное сообщество как можно большее число молодежи, и не только студенческой. Гимназисты, разночинцы, цеховые, просто мещане. Главное — отделить молодого человека от своей семьи и заставить потерять его семейные привычки. По своему складу большинство людей предрасположены бежать от каждодневных забот и искать развлечений и запретных удовольствий вне дома. Исподволь приучайте свою паству тяготиться своими ежедневными трудами, и, когда вы разлучите ее со своими родителями, женою и детьми, внушайте ей желание изменить образ жизни. Отвращение к семейным устоям неизбежно повлечет отвращение и к религии, — продолжал разглагольствовать Александр Александрович. — Вот вам и готовый функционер, и вы можете владеть его разумом, волею и душой. Принадлежность к тайному обществу льстит тщеславию молодых людей. Ведь быть призванным хранить какую-то страшную тайну, а тем более не понимая ее до конца, доставляет многим натурам истинное наслаждение, гордость за себя, что так важно молодым и неокрепшим душам. Верить, что ты не такой, как все, и принадлежишь к касте избранных. Ну а каковы успехи в разложении вашей паствы?

— Проводим литературные вечера, читаем «Современник», Чернышевского, Добролюбова. Вот недавно совсем студент Умновский читал из Герцена, — принялся перечислять Рывинский. — Еще сочиняем прокламации и распространяем их среди студентов и гимназистов.

— Это, конечно, все очень хорошо. Кстати, насчет прокламаций. — Александр Александрович сделался задумчивым. — На днях вам привезут весьма занимательный документик. Мы его называем волжским манифестом. Его надо будет распространить по всему Поволжью.

— Манифест? — похолодел Рывинский.

— Да, манифест, — душевно улыбнулся Слепнев.

Одно дело состоять в безобидном тайном обществе, и совсем иное дело заниматься политикой. Отсюда и до каторги недалеко.

— Мы так не договаривались.

— Право, да не дрожите вы так. Манифест подложный. Но там все, как полагается. «Божией милостию Мы, Александр Вторый Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский, и прочая, и прочая, и прочая. Объявляем всем Нашим верноподданным…» и так далее. Бумага настоящая, шрифт тоже. Он был позаимствован из сенатской типографии нашим братом Людвигом Киявским для Народового Жонда. Рыцари братства Юлий Бензенгер и Зейлик Падлевский, коих вы могли видеть на вашем посвящении, сочинили текст, а мастер Хаскель Эдлер набрал его в своей норвежской типографии. Покуда норвежские ищейки про это пронюхали, было уже напечатано сорок две тысячи экземпляров. Типография неожиданно сгорела, а манифест был благополучно вывезен на пароходе в Княжество Финляндское. Так что — ждите, он скоро будет у вас.

— П-понял, — еле справившись с непослушными губами, просипел Павел Аполлонович. В его голове острыми молоточками стучала теперь одна-единственная мысль: бежать, немедля бежать…

— Ну, вот и славненько, — констатировал гость, не сводя острого взгляда с собеседника. — Да, касательно разложения молодежи. Когда я спрашивал вас об этом, то хотел услышать вовсе не о чтениях Чернышевского и Добролюбова.

— Да-да, я понимаю, — скороговоркой ответил Рывинский. — По моему настоянию распорядители «Студенческого клуба» лекарь Фридель Бургер и студент Владислав Полиновский организовали, так сказать, верхнюю палату клуба из его старших членов, уже принадлежных тайному обществу, некий Замкнутый кружок, в который можно войти за особые заслуги.

— Что это за особые заслуги? — Голос Слепнева прозвучал настороженно.

— Например, за распространение прокламаций в уездных городах губернии или даже вне ее.

— Замечательно, — оживился гость.

— В клубе создана библиотека из запрещенной литературы, в том числе и порнографической.

— Та-ак.

— У Бургера и Полиновского всегда можно приобрести, конечно, только членам Замкнутого кружка клуба, французские фотографические карточки крайне пикантного содержания, — стараясь не выдать своего настроения, продолжал Рывинский. — А недавно доктором Гроссом была прочитана в клубе научная лекция о пользе онанизма.

— Ха-ха-ха! Превосходно! — развеселился гость. — Вы делаете большие успехи. Я буду рекомендовать вас для получения степени подмастерья.

— Благодарю вас, — упавшим голосом отозвался Рывинский.

— Не за что. Только вот одно замечание, — назидательным тоном сказал Слепнев.

— Слушаю вас.

— Порнографические карточки и открытки студенты должны получать бесплатно.

— Но Бургер и Полиновский приобретают их за деньги.

— Не беспокойтесь. Наши братья во Франции и Польше уже наладили их массовое производство в двух типолитографиях. Скоро вам их будут присылать мешками. Бесплатно. И вы, соответственно, должны будете предоставлять карточки и открытки, как вы выразились, пикантного содержания всем желающим их заиметь тоже бесплатно. Вам не приходилось слышать что-нибудь о «Тайном обществе пива и воли»? Членов этого общества иногда еще называют «огарками»?