Государственный преступник

— С этого момента начинается наше с вами сотрудничество. Поздравляю вас, вы сделали правильный выбор. Об этом и о том, что вы нам здесь рассказали, будет доложено господину губернатору сегодня же.

— А вознаграждения мне никакого не полагается? — робко спросил Глассон.

— Вот, и этому подавай вознаграждение, — буркнул себе под нос Артемий Платонович, вспомнив про Сеньку с березовских выселок.

— Простите, что вы сказали? — не расслышал Иван.

— Сумму вашего сегодняшнего и будущих гонораров будет решать их превосходительство господин губернатор, — поморщившись, ответил Артемий Платонович. — Смею вас заверить, Иван Вениаминович, без вознаграждений вы, как наш сотрудник, не останетесь. У вас есть еще что сказать нам?

— Н-нет, пожалуй, нет, — раздумчиво протянул студент.

— Ну, тогда всего доброго, — поднялся со скамейки отставной штабс-ротмистр и кивнул головой, как бы не заметив попытки Глассона подать ему руку.

— Прощайте, — буркнул Михаил и добавил: — По вашему приезду из Симбирска мы ждем от вас обстоятельного доклада.

— А как я…

— Мы найдем вас сами, — не дал договорить Глассону барон и, встав со скамейки, направился к выходу из сада. Когда он поравнялся с Аристовым, то процедил сквозь зубы: — Слизняк.

— Совершенно с вами согласен, барон, — отозвался Артемий Платонович, оглянувшись на опустевшую скамейку в церковном саду. — Но нам с ним придется работать, поэтому прошу вас никоим образом не выказывать ему своего пренебрежения.

— Это не пренебрежение, это…

— Тем более, — строго посмотрел на барона отставной штабс-ротмистр, умело скрыв возникшее расположение к своему партнеру. Молодой барон Дагер с каждым днем нравился ему все более и более. — Одним неосторожным словом вы можете испортить все дело.

После обстоятельного доклада губернатору Михаил отправился на казенную квартиру к своему дяде-полицмейстеру, проживающему при городской полицейской управе, а Артемий Платонович поехал к себе в Кошачий переулок. Не доехав саженей тридцати до своей усадебки, Аристов увидел возле дома Колычевой карету неотложной помощи с крестом на дверце. Он приказал вознице остановиться и вышел из саней. Сама Амалия Викторовна в попелиновом платье с накинутой на плечи ротонде стояла, бессильно опершись о забор, и из глаз ее текли крупные слезы.

— Что случилось? — озабоченно подошел к ней Артемий Платонович.

— Паша… Павел Семенович… умер, — едва справилась Колычева с трясущимися губами.

— Поручик Пушкарев? — спросил Аристов, припоминая высокого симпатичного офицера, в последнее время часто встречаемого им возле дома Амалии Викторовны.

— Да, — ответила Колычева и зарыдала в голос.

«Это Пушкарев донес шефу корпуса жандармов князю Долгорукову о тайном обществе в Средневолжске. Необходимо как можно скорее совершить акт возмездия над предателем. Лучше всего поручить это М., чтобы смерть Пушкарева выглядела естественной», — вспомнилось Артемию Платоновичу содержание одного из писем, что вез товарищу начальника штаба Отдельного корпуса жандармов флигель-адъютанту Мезенцову чиновник особых поручений Макаров.

Доктор и дворник уже укладывали тело поручика на носилки.

— А как он умер, Амалия Викторовна? — спросил как можно мягче Аристов.

— Мы с ним попрощались, и он ушел, — подняла на Артемия Платоновича заплаканные глаза Колычева. — А потом прибегает соседский мальчишка и говорит, — она судорожно вздохнула, — что возле моего забора, мол, какой-то дядя лежит в форме. Прошло уже с четверть часа, как мы распрощались с Павлом Семеновичем, поэтому я без всякой задней мысли накинула ротонду и вышла. А это — он. Бросилась к нему, а он уже не дышит.

Она уткнулась в плечо Аристова и всхлипнула.

— Успокойтесь, ради бога, — поглаживая плечо Колычевой, участливо произнес Артемий Платонович. — Чего уж теперь-то… Ведь слезами не поможешь.

— Не поможешь, — эхом повторила за ним Амалия Викторовна и снова залилась слезами.

— Пойдемте в дом, — сказал Аристов, обняв ее за плечи. — Пойдемте, я провожу вас.

Колычева согласно кивнула.

— Прошу прошения, — обернулся к врачу Артемий Платонович. — Вы не могли бы подождать меня и пока не уезжать?

— А что такое? — не очень вежливо спросил доктор.

— Я бы хотел взглянуть на труп.

— А что в нем интересного, — невесело буркнул эскулап. — Труп как труп.

— И все же я бы просил подождать меня, — весьма убедительно произнес Аристов.

— Ну хорошо.

Когда Артемий Платонович, проводив в дом уже бывшую одалиску Пушкарева и заставив ее выпить валерьяновых капель, вернулся, тело поручика, прикрытое рогожкой, все так же покоилось на носилках.

— Благодарю вас, что исполнили мою просьбу, — посмотрел на доктора Артемий Платонович.

— А вы, извиняюсь, кто будете? — осторожно поинтересовался тот.

— Гвардейского кирасирского полка отставной штабс-ротмистр Аристов, — отрекомендовался Артемий Платонович. — Ныне же старший чиновник особых поручений при господине губернаторе.

— А-а, — протянул, оживившись, доктор, — так вы тот самый господин Аристов, что ловко расследует самые запутанные дела?

— Ну… это некоторое преувеличение, — не нашелся ничего более ответить на сказанное Артемий Платонович.

— Поверьте, господин Аристов, это не ваш случай, — сказал доктор, откинув с лица покойника рогожку. — Здесь вполне естественная смерть без малейших признаков насилия.

— А отчего же он умер?

— По всем признакам, у него случился апоплексический удар. Внезапное кровоизлияние в мозг, и все. Так бывает!

— У такого молодого, и удар?

— В наше время, к сожалению, это уже не редкость. Случается смерть даже среди абсолютного здоровья! — отозвался со вздохом доктор и взглянул на дом Колычевой. — Жил человек, и бац — уже нет! Да-с… К тому же, надо полагать, организм покойного был крепко надорван любовными утехами.

— Вы так думае…

Артемий Платонович вдруг замолчал, и холодные мурашки побежали у него по коже. Меж большим и указательным пальцами тыльной стороны левой ладони покойника виднелось небольшое красное пятнышко. Точно такое же, какое заметил тогда в поезде на руке умершего в своем купе чиновника особых поручений Макарова земский лекарь Погодин.

Глава 25 КАНЕВИЧ

Если от Итальянской площади повернуть к Сене, пройти по авеню Гобелен два квартала и свернуть на улицу Шуази, то вы почти тотчас окажетесь перед небольшим отелем, вход в который вечерами освещается круглым полосатым фонарем, похожим на детский мяч. В дешевых нумерах отеля живут уличные торговцы, проститутки, сутенеры, неудавшиеся художники, разорившиеся коммерсанты, студенты, мелкие факторы, безымянные шантанные певички с прозвищами типа Цыпленочек, Вишенка и Колибри, воры из числа циперов и халамидников, площадные побирушки без роду и племени и прочая аллегорическая публика Парижа. Здесь и поселился, сбежав из Варшавы после ноябрьского мятежа 1830-го, молодой революционер Феликс Каневич, уроженец Минской губернии Мозырского уезда. Со средствами у него было туго — много ли прихватишь с собой, когда тебе в затылок дышат жандармские церберы, — поэтому, прожив в два года материны украшения и дедов брильянтовый перстень, Феликс Иойнович принужден был вспомнить родовое ремесло и заняться портняжничеством. Он обшивал отельную публику, чинил и штопал платья и сюртуки и понемногу барышничал, сбывая клиентуре почище шляпки, боа, пальто и шубы, позаимствованные постояльцами-циперами из парижских прихожих и передних. Мужчина он был молодой, наружности привлекательной, посему от недостатка женского внимания не страдал и получал от проституток и певичек по-соседски хорошие скидки.