Государыня

— Великая княгиня, вы не имеете права задерживать меня, — сорвался Сапега. — Я королевский посол, и вы не хотите, чтобы сюда пришёл с войском король. Пишите грамоту, что вы готовы обменять Бреславль на любой другой город — я должен предстать перед королём. Я — посол!

— Почему ты не положил на стол королевскую грамоту? Послы с пустыми руками не появляются.

— Государыня, это только предварительные переговоры. Отвезу вашу грамоту и вернусь с королевской. Даже могу вас порадовать: выпрошу у короля для вас Смоленск, он для вас дороже моей жизни.

— Хватит напрасных разговоров, — вмешался князь Илья. — Или выкладывай всё, что знаешь о нашем сыне, или я посажу тебя на цепь в подвале, и ты будешь сидеть, пока не одумаешься.

Неожиданно эта угроза успокоила Сапегу. Он ждал чего-то подобного, чтобы остаться в замке. Теперь у него появилась хоть какая-то возможность исполнить обещание, данное королю. Он отрешённо сказал:

— Я ничего не знаю о судьбе вашего сына. Может быть, ведает о том лишь король. Если так угодно судьбе, ведите на цепь, а добавить мне нечего.

Илья посмотрел на Елену. Она поняла его вопросительный взгляд.

— Он лжёт. Отправь его в темницу. Он знает, куда увезли нашего сына. Посидев рядом с мерзкими тварями, он одумается и скажет, — произнесла Елена и ушла.

Ивана Сапегу в тот же час посадили в каменный каземат под замок. В цепи его не заковали, но от этого ему не было легче. Из каменной подвальной твердыни с железными дверями и с оконцем в две ладони наверху, перехваченным железным крестом, убежать было невозможно. В каземате стоял деревянный топчан, на нём лежали соломенный тюфяк и овчинная полость.

Потекло время заключения. Два раза в день узнику приносили пищу. Страж каждый раз спрашивал, не передать ли что-либо княгине Елене. Сапега постоянно отвечал одно: «Нет!» Дворецкий мог бы вселить в Елену некую надежду на возвращение сына, но он не хотел делать это. Он всё чего-то ждал и держался: страж, приносивший пищу, заболел, и вместо него пришёл человек, которого Иван Сапега с первого часа появления в Бреславле мечтал увидеть. Это был его человек, Митька Фёдоров. Сапега благословил его пребывать при великой княгине ещё в Вильно. Митька был в неоплатном долгу у Сапеги. В Кракове, будучи слугой, Митька дерзнул украсть золотое блюдо, но был пойман и только благодаря Сапеге король Александр миловал его и сослал на конюшню, отменив казнь.

Увидев Фёдорова, Сапега воскликнул:

– Митенька! Выходит, Бог-то милостив ко мне. Как долго я тебя ждал! Уже зима, поди, на дворе.

– Январь, батюшка, январь. А меня прости, ясновельможный, со дня твоего появления в замке рвусь в каземат. Да око недреманное за мной ходит, вот и боялся открыть себя. Митька подал Сапеге в оконце пищу и спросил:

— Что повелишь, вельможный? Готов служить.

Сапега испугался, что Митька может больше не прийти, заторопился, суетливо достал из-под рубахи ладанку, в которой прятал зелье, и подал Митьке.

— Надень, Митенька, спрячь на груди да в сыту, кою готовят королеве, и опорожни. А большей службы от тебя не прошу. И помни: сей замок будет твой. Сам король отпишет и титул баронский даст.

Митька радовался. Он уже пол года ходил в слугах при великой княгине, а дело ему поручили вовсе пустяковое: горшки по утрам выносил из опочивален. Но проныра много раз приносил в те же опочивальни кубки с сытой, передавая их Пелагее или Анне Русалке. Замок ему нравился и титул барона, величание тоже.

— Спасибо, благодетель. А сидеть-то тебе тут день-другой осталось, — отозвался Митька.

— Ты слушай: как выпьет сыту Елена, в ту же ночь и приходи, выручай меня. И воинов моих приготовь в ворота прорваться. Елена же умрёт лишь на четвёртый день, так мы уже будем далеко. И близ Пелагеи будь осторожен, лови миг передать сыту Анне Русалке.

— Всё исполню лучшим образом, батюшка ясновельможный пан, — заверил Митька Сапегу и покинул каземат.

Днём 20 января 1513 года в церкви Пречистой, что высилась неподалёку от замка Миндовга, состоялось венчание побратима Ильи, боярского сына Карпа, и неразлучной с Еленой многие годы боярыни Анны Русалки, вдовствующей со времён войны с Литвой 1503 года. Они были уже немолоды: Анне — за тридцать, Карпу — около сорока — а любил Карп Анну с той самой далёкой поры, как она появилась в Вильно при Елене. Но так уж повелось среди россиян и россиянок, что по разным причинам они скрывали свою любовь годами, и если бы не великая княгиня, знавшая их страдания, не быть бы им в супружестве, пока служили Елене.

Во время венчания случилось событие, которого Елена и Илья ждали пять лет. В храм вошли два монаха и молодая женщина, державшая за руки двух мальчиков, очень похожих друг на друга, только у одного глаза были тёмно–вишнёвые в пушистых ресницах, а у другого — голубые под белёсыми бровками и ресницами.

Пришельцы прошли к амвону и разом встали на колени перед Ильёй и Еленой. Один из монахов достал с груди крест и поцеловал его. Перекрестившись, он сказал: Матушка великая княгиня, князь Ромодановский, мы выполнили волю игумена Нифонта, святого отца нашего, и сохранили ваше дитя. Вот один из отроков ваш. Ищите его.

Князь и княгиня лишь глянули в тёмно–вишнёвые глаза малыша, как оба опустились перед ним на колени, и Елена воскликнула:

— Сыночек, Иванушка! Господи милосердный, спасибо, что дал выстрадать его. Я счастлива! — И Елена прижала сына к груди.

После венчания в замке Миндовга было большое пированье. В трапезной зале собрались все обитатели замка от придворных до челяди и дворни. Никто никого не чурался, все пили крепкие меды за здоровье и счастье молодых, за боярского сына Карпа, за боярыню Анну. Ещё пили за княгиню и князя, которые сидели во главе стола. Между ними восседал вновь обретённый княжич Иванушка.

Княгиня Елена тоже пила хмельное вместе с Ильёй, а захмелев, отведала медовой сыты, кою на сей раз ей подала боярыня Мария Сабурова. Выпив сыты, Елена почувствовала, как к ней прихлынуло веселье. Она даже в пляс пошла вместе с Карпом и Анной, обнимала их и желала им счастья. Потом она вдруг ощутила блаженную слабость и зашаталась. К ней поспешил князь Илья, и Елена попросила его:

– Родимый, обессилела я от счастья, отведи меня в опочивальню.

Он вёл её по зале, по лестнице, по длинному коридору, а она шептала ему ласковые слова, нежно повторяла, как любит она его и ещё доченьку Софью и сынка Иванушку. Елена всё просила Илью заботиться о них, а о Пелагее сказала такое, от чего у Ильи защемило сердце:

— Моя боярыня Пелагея всегда за матушку Софьюшке была и Ванюшке будет. А я только до утра прилягу. Я так хмельна, как никогда не бывала.

Илья привёл Елену в опочивальню, уложил в постель, укрыл одеялом, и она смежила веки. Он присел рядом и, не отрывая взора, смотрел на бесконечно дорогое ему лицо. Хотя оно и было спокойным, и Елена улыбалась — было отчего — в душе у Ильи нарастала тревога. Он вспомнил смерть короля Александра, выражение его лица и вдруг обмер. Елена спала перед ним с одинаковым безмятежным видом. Александр умер счастливым, Елена засыпала тоже счастливой. Перед взором Ильи мелькнул образ Сапеги. Князь поднялся с ложа, накинул кафтан, схватил саблю и, пробежав мимо Пелагеи, помчался в подвал замка. Когда Илья с обнажённой саблей вбежал в каземат, где сидел Сапега, то увидел Карпа и Глеба, которые стояли перед двумя трупами. Илья шагнул к ним, глянул и узнал Сапегу и Митьку Фёдорова. В руках у них были сабли. Замок от двери каземата валялся на полу. Илья всё понял.