Государыня

Елена придёт в себя. От неё надо было потребовать сведений, где искать в монастыре тайные подземные каморы, потому как Сигизмунд знал, что монахи не выдадут тайну хранения достояния королевы.

Елена открыла глаза лишь на другой день, близко к полудню. Ещё в туманной дымке она увидела Пелагею, наконец, дымка рассеялась.

— Что со мной, голубушка? Никак я сомлела? — спросила она.

Пелагея попыталась улыбнуться, но ей это не удалось. Её серые большие глаза смотрели на Елену печально, по–матерински.

— Теперь уже всё позади, матушка, скоро и на ноженьки встанешь.

Елена вспомнила о родах. В глазах у неё появился страх. Она спросила:

— А где дитя? Я ведь рожала. Господи, где дитя, Пелагея? Покажи мне его сию минуту!

— Успокойся, матушка, и не надо громко кричать. Дитя крепенькое, сынок, и при кормилице, — ответила Пелагея.

— Но я прошу принести его ко мне! Господи, да что тебе мешает, Пелагея?! Ты что-то от меня скрываешь!

— Пелагеюшка, дай я слово скажу, — вмешалась повитуха Варвара и обратилась к Елене: — А ты, матушка, потерпи, увидишь ещё дитя. Молоко надо сцедить. — Она засуетилась, полезла в свою суму, поторопила Пелагею: — Ну-ка, помоги матушке сесть да махотку подай.

Той порой в покои Елены в сопровождении гетмана Острожского пришёл Сигизмунд. Он спросил у стража:

— Как там королева? Что слышно?

— Разговаривают, ваше величество. А королева в себя пришла, — ответил гвардеец.

Сигизмунд взглянул на Острожского.

— Константин, иди же, объяви мою волю. А я на хворых женщин смотреть не могу. Так что уважь короля.

— Иду, государь, и выражу твою волю, да и свою добавлю. Я ведь за год натерпелся от её батюшки в полоне.

Гетман подошёл к двери, распахнул её, но войти не успел. На пороге его встретила Пелагея.

— Не пущу! — вымолвила она жёстко и вышла из опочивальни, закрыв за собой дверь. — Срамники! Сказано же вам, что королева в болести пребывает и к ней нужда пришла.

— Пустишь! — возразил гетман. — На то воля государя мне дана.

Он попытался оттеснить Пелагею. Она вцепилась в косяки и прошептала в лицо Острожскому:

— Не пущу, срамник! Королева на горшке сидит.

Гетман не ожидал такого поворота и, растерявшись, развёл руками.

— Просто не знаю, что сказать. Я должен выразить волю короля.

— Вот и приходи, когда нужду справит.

— Но когда? Когда? — разозлился гетман на свою минутную слабость. — Через час, через два?

— Иди, иди! Я дам знать, когда приходить.

Король не слышал разговора боярыни и гетмана, и, подойдя к Сигизмунду, Острожский вынужден был всё пересказать.

— С дьяволом они заодно! — выругался Сигизмунд. — Моё терпение иссякло, через два часа я войду к ней сам. А ты скажи дворецкому, чтобы приготовил кареты и повозки для всех её придворных и челяди. До вечера я отправлю их в изгнание.

— Исполню, как велено, ваше величество.

Иван Сапега в этот час встречался с конюхом Митькой Фёдоровым, предателем, и было передано то, что поломало жизнь великой княгине на многие годы и принесло ей новые тяжкие страдания.

— Ты, вельможный пан, возблагодари меня за верную службу, — говорил Митька Сапеге на конюшне в каморе. — Королева немощна потому, что дитём опросталась, а дитя-то, мальчишку, увезли в Серафимов монастырь.

— Быть тебе, Дмитрий, в чести у короля! — воскликнул Сапега, радуясь добытому.

Он тут же вышел из конюшни, поспешил доложить королю о том, что узнал. В пути он повторял:

— Вот и сочтёмся, госпожа–схизматичка, когда

твоего отпрыска в латинство окрестим. Дай-то Бог только найти его. Сигизмунд выслушал Сапегу с вниманием и не сдержал своего слова: сей же миг помчался в покои Елены. Короля вновь встретила Пелагея. Он крикнул:

– Прочь с дороги, хитрая бестия, если дорога жизнь!

Пелагея, к удивлению короля, не дрогнула и спокойно сказала:

— Ваше величество, государыня может с вами поговорить.

Она повела Сигизмунда в спальню. Елена сидела в кресле у камина, её всё ещё знобило. Рядом стояло другое кресло, но государыня не пригласила короля сесть.

– Чего вы добиваетесь от меня, ваше величество? — спросила она. Я покинула Вильно, не вмешиваюсь в ваши дела.

У Сигизмунда ещё не схлынул гнев, он почувствовал в вопросе Елены пренебрежение, ответил жёстко:

— Я ничего не добиваюсь, но выражаю свою волю и наказываю вас за измену державе.

— Чем же я дала повод винить меня в таком злодеянии, ежели я в стороне от дел?

— Вы хорошо понимаете сами, но, если нет, скажу. Восстание на Туровщине не обошлось без вашей на то воли. Вы главный советник у князя Михаила Глинского. На ваши деньги он покупал и покупает оружие, коней и нанимает разбойников. Разве этого недостаточно, чтобы судить вас? А грамоты брату Василию, побуждающие идти на меня войной? А обман бельского наместника, которому пообещали набрать семьсот воинов, но ваш супруг увёл их в стан нашего врага? Есть ли у вас всему этому оправдание?

– Есть. Но я не буду перед вами оправдываться. Сие оправдание вынесут мне Русь и Всевышний.

– Не тешьте себя надеждами. Вы сгинете в неизвестности, а имя будет проклято с амвонов церквей.

Елена смотрела на братоубийцу с презрением, но у неё не было сил спорить сейчас, кто истинный злодей. Она имела право вооружать россиян, поднимать их на борьбу против захватчиков исконных русских земель, благословлять мужа вести воинов в сечи. И никто не отнимет у неё этих деяний. А чем мог гордиться стоявший перед нею жёлчный и спесивый человек, посягнувший на жизнь брата? Елене неприятно было видеть Сигизмунда, и она резко сказала:

– Пользуйтесь своей силой над беззащитной женщиной, чините новое злодеяние, но сейчас оставьте меня в покое. Я уязвляю вашу гордость и выгоняю вас прочь! Уходите!

Елена закрыла глаза рукой и отвернулась. Сигизмунд пришёл в бешенство. Он закрутил головой, глаза его сверкали ненавистью, рука схватилась за эфес сабли. Он готов был выхватить её и рубануть Елену. Но в это время в спальню вошла Пелагея и сказала с порога:

– Ваше величество, оставьте великую княгиню в покое. Ей пора пить снадобье.