Готика
Шрифт:
Само мое присутствие смущало его, потому что женщина хоть со сколько-нибудь сильным характером и волей не соответствовала характеру Байрона. Я поняла наконец, что единственным человеком, способным реально оценивать ситуацию на вилле, была я.
Байрон находился в бильярдной комнате. Комната была наполнена дымом. Он сидел в полутьме за зеленым столом и курил свою сигару. Я заняла место у двери. Он смотрел на меня в упор и при этом полностью игнорировал мое присутствие.
— Если у тебя есть, что сказать, говори.
Я знала, что он был хорошим игроком, но даже новичок имеет
— Клер, — сказала я.
— Что Клер? Знаю ли я Клер?
— Ты любишь ее?
— Ах!
— Ты когда-нибудь любил ее?
— Увы, во мне не осталось любви ни для кого. К сожалению, я не способен играть стоика с женщиной, которая проделала тысячемильный путь для встречи со мной. Кроме того, если на меня хорошенько нажать, я поддаюсь. К тому же ничто человеческое мне не чуждо, я не прочь поразвлечься…
— Ты планируешь бросить ее?
— Я никогда ничего не планирую.
— Ты знаешь, что это убьет ее. Она погибнет.
— Все мы погибнем, — произнес он со спокойной убежденностью. — С тех пор как я впервые вернулся в Англию, меня встретила смерть трех наиболее близких мне людей, я знаю, что все, кто близок мне, умрут трагической смертью. Это печать.
— Я извиняюсь, но мне кажется, что ты слишком тщеславно считаешь свою трагедию нашей.
— Посмотрим.
Он считал себя падшим созданием, изгнанным с Небес и осужденным на новое воплощение на Земле, чтобы подвергать пытке себя и других, распространяя Грех. Он наслаждался им. Он хотел его.
— Ты всегда издеваешься над теми, которые любят тебя? — Он пожал плечами. — Пусть эта роль уготована мне.
— Вампир! Да, эта роль идеально подходит к тебе…
— Я думал, что ты, как и твой мужчина, страстная поклонница свободной любви!
— Свободная любовь, да, но не свободная боль. Не свободное сумасшествие, не свободный ужас.
— Ты закончила?
— Нет, не закончила, — сказала я, останавливая его руку, потянувшуюся за графином. Теперь он не мог не посмотреть мне в глаза. — Это все не закончено… знаешь почему? Потому что она носит в себе твоего «ребенка»!
Я ждала большего от него. Но он никак не прореагировал, лишь отвел свой спокойный тусклый взгляд в сторону. Когда он вновь посмотрел на меня, я с трудом поверила своим глазам. На его лице сияла улыбка. Но не улыбка гордого отца, а улыбка человека, которому его же собственная шутка вдруг показалась очень смешной.
— Ну?
— Ну и что? — сказал Байрон. — Я уверен, что даже Полидори может произвести обычный аборт.
— О, Господи!
— Неужели? Такая трогательная забота о своей сводной сестре!
— Что ты хочешь сказать?
Он подошел ближе.
— Всегда втроем. В одной и той же спальне, иногда в одной и той же кровати! Клер все мне рассказала о вашей любви «а труа»! Как вы делили его…
— Чушь! Просто потому что… мы…
— Тебя не беспокоит она и ее «страхи», не так ли. — Теперь он подошел ко мне. — Это просто ревность, ты боишься, что она похитит его у тебя.
В его глазах я увидела, что мы говорим не о Шелли и Клер, его похищал у меня другой человек. Я знала об этом. Он знал об этом. Я ревновала Шелли не к Клер.
— Прекрати!
Прекрати!Шелли и Байрон. Я ревновала Шелли к Байрону.
— Ты прекрасно знаешь, что между ними…
Прежде чем я осознала, что я делаю, я залепила ему звонкую пощечину. Он никак не прореагировал, даже улыбка не исчезла с его лица. Когда я приготовилась влепить ему еще одну, он оттолкнул меня к стене, поймал мою руку на лету, прижал ее к телу.
— Насилие? — спросил он. И его щека оказалась рядом с моей. — А я думал, что насилие несовместимо с понятием «интеллигентная» женщина.
Он прижал свои губы к моим. Я отвернулась. Я возвратилась к разговору о Клер, я защищала Клер.
— Ты ошибаешься. Его единственная любовь — опий, другой ему не нужно.
Его горячее дыхание обжигало мне ухо.
— Но «ребенок»? Я «хочу сказать», что ребенок может быть «его».
«Он наслаждался» моим смятением. Я чувствовала себя одураченной жертвой одного из самых садистских извращений. Когда он выцедил наслаждение от пытки до последней капли, прислушиваясь к каждому толчку страдания моего разбитого сердца, он отпустил меня. Мои руки повисли как плети. Плечи ныли.
А он продолжал наблюдать за мной, словно ожидал, что я заплачу, признав свое поражение, и этим доставлю ему последний наивысший момент удовольствия. Я не предоставила ему такой радости, высоко подняла голову, отбросила спадающие на лицо волосы назад. Посмотрела ему прямо в лицо и сказала:
— Я молюсь за то, чтобы ребенок оказался его, так как знаю, что ты любишь единственного человека на этом свете — «себя».
Теперь настала моя очередь заставить его смотреть мне в глаза не отрываясь. Он долго выдерживал мой взгляд, это становилось скучным, таким же скучным, как его салонные развлечения.
Я вышла, оставив его довольным и улыбающимся своей победе.
Но когда я поднялась на последнюю ступеньку лестницы, ведущей из зала, когда он меня уже не мог слышать, мои ноги подкосились и против своей воли и желания, сознаюсь, я села на нее и заплакала.
— Ну и что с того, — думал Байрон, — что с того?
Пощечина Мэри заставила его кровь прилить не только к щеке, но еще кое-куда. Он отдавал себе отчет в том, что у него была эрекция.
Он спрашивал себя, стоит ли ему овладеть ею. В конце концов у нее в жизни ничего не будет лучше, чем час, проведенный с ним в постели. Да и у него будет хоть одно приятное воспоминание о ней. Лучше пусть раздвигает ноги, чем открывать рот. Как нежно он стал бы любить ее. — Конечно, из ненависти — чтобы — зажечь огонь в этой льдине.
Похоть — прекрасное оружие. Он подумал, что мог бы отдать за это свою жизнь. Проклятие, графин пуст. Пусть я умру, подумал он. Но графин будет наполнен.
Он поставил его в центр бильярдного стола и подошел к шнурку звонка. Однако, прежде чем дотронутся до него, он вспомнил клятву, с которой выгнал слуг из дома, это было непростительно. Графин пуст, и ни одного слуги, чтобы наполнить его. Нелепо. Абсурдно. И чертовски неудобно.
Ом вышел в коридор, пересек зал. Стал спускаться по плохо освещенной лестнице, ведущей в подвал.