Готика

Как будто выстреленный из катапульты, Полидори пролетел через комнату, оттолкнув плечом Байрона в сторону и растопыренными пальцами, как клещами, вцепился в горло Шелли. Сраженный Шелли упал на спину, воздух с шумом покинул его легкие. Голова ударилась об пол — и Полидори сидел на Шелли, придавив его своим весом. Все глубже загоняя свои железные пальцы в шею, пожирая Шелли сумасшедшими глазами.

— Прекратить, — вскричала я от дверей, но ничего не могла поделать.

Байрон взял свою розгу с подставки у камина. Он широко размахнулся и нанес крепкий удар по спине Полидори. Доктор выгнулся, ощерившись, затем заворчал, наклонившись вперед. В ту же секунду еще один удар обжег его плечи, как огонь. Однако его руки не сдвинулись с места, а лишь сильнее сжались на шее поэта.

Байрон стоял перед Полидори и рукояткой придавил шею. Задыхаясь, доктор приподнялся на колени, и в этот момент кулак Шелли поразил его в солнечное сплетение. Полидори исходил злобой, пыхтя и сопя, пытаясь освободиться от Байрона. Он был похож на крысу, попавшую в капкан, но все еще способную кусаться.

— Хочешь дуэль? — зло сказал Байрон, дыша ему в лицо. — Ты ее получишь! В любое время! Ты получишь ДУЭЛЬ! — Он освободил его шею, толкнул на пол. Полидори пополз на четвереньках.

— Он сумасшедший! Он просто сумасшедший!

Шелли поднялся на ноги и дал доктору хорошего пинка в живот. Сила удара приподняла доктора над полом, был отчетливо слышен хруст ребер. Полидори задыхался, хватая воздух ртом.

— Льстишь ему, — сказал Байрон, отстраняя Шелли, прежде чем он смог нанести второй удар своим массивным ботинком.

Полидори сел.

— Не включайте меня в ваше воскресение мертвых или умерщвление живых! Я сойду сума, если останусь с вами…

Байрон вынул из рукоятки розги острый, как бритва, кинжал. Прижал его к шее Полидори, натянув кожу.

— Ты останешься или будешь проклят.

Полидори вдруг вскочил, отпихнув лезвие в сторону. Кинжал вылетел из рук Байрона.

— Пусть я буду проклят, — сказал Полидори, быстро двигаясь к двери. Мгновение сквозь слезы он смотрел на Байрона, затем на Шелли, наблюдая, как я подбежала к нему, заключила в объятия, отворачиваясь. Полидори ушел.

Он пошатываясь шел в проливной дождь, пронизывающий ветер. Он завернулся в плащ, но тот не спасал. Он промок. Его белое лицо было мокро от дождя, лысая голова сияла. Темнота ночи контрастировала с яркими вспышками молнии, делала все вокруг черно-белым. Он подошел к пораженному молнией дереву, словно надеясь, что сила, прошедшая сквозь дерево, может спасти его душу. Дерево мало спасало от дождя. Он прижался щекой к мокрой теплой коре. Она пахла жареным мясом, ему казалось, что цвет коры походил на цвет кожи, а отверстия, которых он касался, заполнены не дождевой водой, а кровью. Он засмеялся. Теперь все просто. Он взглянул наверх — капли дождя попали в его глаза, но он продолжал смотреть — дерево было высоким и раскидистым. Оно вытягивало в разные стороны свои ветки. Он вытянул руки.

Когда он заглянул в двери сарая, темнота не открыла ему ничего. Затем при свете молнии отражение на поверхности озера высветило силуэт лошади. Ее уши торчали, глаза были широко открыты, напуганы. Ноздри подрагивали — на спине выступила пена. Поспешно Полидори прошептал что-то ей на ухо, затем подстелил ткань вместо седла.

Дверь громко хлопала, открываясь и закрываясь, как флюгер.

Бог простит. Он знал, что Бог простит. Бог милостив. Я не участвовал в заговоре против Твоего сына. Мои руки чисты. Я не отвергаю Тебя.

Я воскресение и жизнь, говорил Господь. Придет смерть, но и воскресение. В Адаме все умирают, но во Христе все будут возвращены к жизни. Не бойся. Я первый и последний, говорил Господь. Я есть альфа и омега, я тот кто живет, а был мертв. Я буду жить всегда. В сене что-то двигалось. Что-то, что пахло тлением и разложением.

Он резко повернулся, едва не упав. Его сердце готово было вырваться из груди. Лошадь жалобно заржала, из ее носа валил пар. Она нервно кусала поводья.

Теперь Христос восстал из мертвых.

Он подставил лесенку, забросил ногу на спину лошади. Она неуютно завозилась, возможно, из-за незнакомого наездника или из-за…

Всемогущий и всемилостивый Господь.

Он взял конец толстой веревки, свисавшей к его лицу, затем обернул ее вокруг своей шеи рядом с четками, висевшими на нем, как ожерелье.

О, Господь, прими твоего раба в царство твоей славы, где не будет ни смерти, ни страдания, ни боли.

Лошадь снова нервно вздрогнула. Оно было близко, он знал. Теперь было все равно, для него все было кончено. Вновь он почувствовал этот запах, запах разложения, ему следовало действовать быстрее. Веревка раздражала кожу. Он сложил руки вместе и молился.

Отец, мы прощаем тебя, ибо ты не ведаешь, что творишь.

Лошадь несколько раз нетерпеливо ударила копытом.

О, Господи, четки стали петлей, петля стала четками. Они начали причинять ему боль. Он чувствовал влажность лошадиного пота своими бедрами, пар поднимался от ее тела. Она ржала, фыркала, хрипела. Покрывало сползло с крупа.

— О, Господи, о, Отец, о, Иисус Христос. АМИНЬ.

Он закрыл глаза. Он затянул веревку на шее и ударил лошадь ногой.

Она рванулась вперед.

Он слетел с лошади, задыхаясь. Глаза вылезли из орбит. Он болтался, как марионетка, на единственной веревочке, болтая ногами, раскачиваясь из стороны в сторону. Веревка вонзилась в его шею, старая рана раскрылась, язык высунулся из раскрытого рта. Ужасный хрипящий шум вывалился из его глотки, длинный предсмертный хрип.

Наверху плохо привязанная веревка постепенно разматывалась под его весом, скользя вокруг балки.

Он повесился, удушающий узел оставил синяк на шее. Он услышал хруст, почувствовал холод. Ноги и руки ослабели, все ощущения из области шеи исчезли. Кровь наполнила голову, выпученные глаза налились кровью, вот-вот готовые лопнуть. Веревка крутилась все быстрее.

Последнее, что он увидел, перед тем, как погрузиться во мрак, была темная тень, прыгнувшая из темноты на спину фыркающей белой лошади. Тень Демонической Обезьяны за густыми спутанными огненно-рыжими волосами и оскаленными желтыми клыками и согбенной спиной. Она уходила в ночь, назад в «Кошмар».

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Они сидели за карточным столиком подобно двум игрокам, проигравшим по-крупному. Основные игры сыграны, проиграно все, кроме исподнего белья. Вот-вот на кон будет поставлен пот, выступивший над бровями, и сейчас, в то время как тени от проплывающих за окном туч скользили по ковру, словно века, они сделали наивысшую ставку. Один из игроков скрывал под своими бриджами раздвоенное копыто.

— Мэри… — Байрон выглядел, как человек с улицы Флит, тень, падавшая на его лицо не могла погасить холодное сияние его глаз. Он протянул молящую руку, призывая меня присоединиться к ним. Их руки были сложены вместе, покоясь на серебристо-белом черепе.