Готика

— Мэри…

Казалось, что этот голос исходил из застывших мертвых уст, когда-то живых, а после обреченных на съедение червями. Я представила, как эта голова выходит из моей утробы. Я породила ее, оно жило некоторым подобием жизни в то время, как другие сердца остановились. Если бы мне пришлось пойти туда и соединить свои руки с их руками — смогла бы я после отмыть руки от тления? Смогла бы стряхнуть с себя свои страхи, свой ужас, свой пиявко-ребенко-череп… Подумать ни о чем, изгнать страх, отправить ублюдка прочь с Земли? Или череп скалится потому, что знает о том, что внутри меня находятся другие бесконечные демоны, бесформенные, гораздо более безобразные, напряженно ждущие момента, когда я пожелаю превратить их в реальность?

— Нет…

Я спряталась за дверь от их умоляющих глаз.

— Я не могу! Не сейчас. Слишком поздно. Мы не можем вновь пройти сквозь этот кошмар! Будет лишь хуже, разве вы не понимаете?

Череп все еще смотрел на меня.

— Уберите его! УБЕРИТЕ ЕГО ОТ МЕНЯ!

— В таком случае мы погибли, — произнес Байрон.

— Мне все равно! МНЕ ВСЕ РАВНО! — Я прижалась к двери.

— Ради Бога, Мэри, — закричал Шелли. — Это наша единственная надежда.

— То, что мы произвели на свет своими мыслями, мы можем уничтожить тем же способом.

Я горько рассмеялась.

— О, сумасшедший Шелли! Человек может быть Богом. — В голове у меня бушевал шквал. Маленький ялик моего сознания опрокидывался в морс крови, в море страха. Волна, которая накрыла меня, была моим собственным холодным потом. — Да, подобно Богу, мы создали… — Я посмотрела на полыхающие фигуры надо мной. Трещина в потолке напоминала тень от молнии, — и подобно тому, как мы хотим уничтожить потомство, которое против нас, Господь хочет уничтожить свою отвратительную копию — прежде чем мы уничтожим Его…

— Бог уже умер! — пронзительно вскричал Шелли.

Я снова засмеялась и выглянула из-за двери, чтобы посмотреть на него. Он был глупым, глупым ребенком. Как могла прозрачная ирония всего происходящего пройти мимо его замечательной сообразительности —

— Но разве мы не… — прошептала я… — воскресили мертвого?

В тот момент, когда мы глядели друг на друга, до моего слуха донесся неразборчивый женский голос, хмыкнувший из темноты мне в ответ.

Я обернулась — за мной не было никого. На лицах Байрона и Шелли я прочла одинаковый ужас. Они остались в своих креслах. Их взгляды, как и мой, скользили напряженно по комнате, но она была пуста. Пораженные и хранящие молчание, мы ждали, и голос вернулся вновь, и после нескольких игривых звуков затянул тяжелый, медленный и мучительный похоронный марш, который мы слышали прежде из клавесина.

Раскатистый смех раздался позади меня, за опущенной шелковой шторой. Я быстро обернулась, успев разглядеть белую одежду, промелькнувшую мимо словно привидение. Белая ткань дымкой промелькнула перед моим носом.

— Клер.

Она уже ушла, исчезнув в темноте коридора, оглушительно смеясь.

— Остановите ее! Она нам нужна! — заорал Байрон. Шелли рванул к двери, сжимая мою руку в своей. Я дернулась, но он держал меня за запястье. Он не собирался отпускать меня. Я приняла участие в том, что происходило позже.

Сзади нас был Байрон с черепом в руке. Он видел прозрачный шлейф халата Клер, исчезающей в дверном проеме, белая фигура в черном квадрате. Он рванулся, как только может рваться хромой, преследуя Клер.

За нами захлопнулись двери в столовую, как в ловушке, не давая нам вернуться. Резкий порыв ветра, залетевший откуда-то, как дыхание бегемота, кнутом стеганул темноту коридора, поднимая в воздух слой пыли и паутины, шмыгнув по портьерам легким шуршанием, прозвенев по старинным доспехам, как будто сотни беспокойных духов завозились в каждом углу.

Сверкнула молния, мгновенно высветив ледяную кисть бушующего за окном художника-бури, мы заспешили в темный угол пролета, ведущего вниз.

Свет уже не следовал за нами. Не посмел.

На кухне Клер уже не было, только эхом звучали аккорды похоронного марша. Остатки пищи на столе, все еще усеянные мухами, теперь испускали ядовито-гнилостные запахи. Нашими единственными союзниками были догорающие огоньки. Испуганные нашим внезапным вторжением муравьи тоненькой струйкой заспешили из открытого рта кровавой головы животного, покоящейся в темном углу комнаты. Мой желудок сжался, грозя выплеснуть все содержимое наружу. Я изо всех сил вцепилась пальцами в Шелли. Свечи, которые обычно освещали главные магистрали Диодати, сейчас были либо похищены слугами, либо догорели до конца, и путь в винный подвал был непроглядно темен. Байрон не терял времени. Он вылил посудину с растительным маслом, стоящую подле очага, на тлеющую красноту угольков. В то же мгновение очаг ответил пламенем, взлетевшим на несколько футов. Байрон сорвал с себя рубашку и обмотал ее вокруг рукоятки швабры, оторвав от нее щетку. Затем он окунул получившийся матерчатый тюрбан в бочонок со смолой и вновь поднес его к пламени. Факел немедленно вспыхнул, придавая его потному обнаженному мускулистому телу кроваво-красный оттенок. Байрон держал светильник чуть впереди, словно это был церемониальный сакральный факел и поспешил в винный подвал. Череп указывал путь своими слепыми глазами.

Темная лестница была черна, как смоль. К тому же мокра. Мои мозоли — с тех пор как я переоделась для сна, я была босиком — мои мозоли сильно болели, соприкасаясь с глинистой сыростью. Запах был вовсе не морской, а скорее тот, трудно определяемый аромат сырой почвы, который появляется сразу после дождя. Факел Байрона пылал немного впереди, отражаясь на поверхности стены, за которую я должна была держаться чтобы не подскользнуться. Прозрачная поверхность напоминавшая лед, вызвала во мне воспоминания о кольцах Гадеса. Мы спускались подобно Орфею, но в подземный мир своих собственных душ.

Последняя свеча в миниатюрном подсвечнике на стене представляла собой примитивный сталактит из воска, замороженный капающей смертью.

Единственным звуком теперь была легкая капель, что создавало иллюзию прохождения первого этажа неисследованной пещеры. Так же как и в пещере, тишина и покой были всепоглощающими. Они заставляли живых существ наполняться виной за свое существование… Здесь не билось ни одного сердца, а только легкая капель задавала пугающий ритм. Так же, как и в пещере, где разнообразие камней, известняка, песчаника и химикалий собирается на стенах в течение столетий, давая тупой и примитивный спектр падающему свету, так же и стены, окружающие нас, были ржаво-красного, оранжевого и ярко-зеленого цвета, который мы с удивлением отмечали при свете факела. Краски сменяли друг друга по очереди, отражаясь на поверхности обнаженного тела Байрона и в пылающих глазах Шелли.

Три наши фигуры вошли в темноту улицы между винными полками, Байрон был подобен подкупленному епископу, ведущему объятых ужасом жениха и невесту к алтарю.

Нечто достигло моего слуха. Гром, грохочущий высоко над нами трансформировался камнем в почти неразличимую вибрацию, слишком глухую, чтобы быть воспринятой в качестве звука, но производящую внутри тошнотворное ощущение, словно из комнаты отсасывают воздух.

Дорогу нам пересекла крыса. Мое сердце екнуло, пальцы вцепились в рубашку Шелли, когда он шикнул на эту тварь, чтобы испугать ее. Крыса остановилась, совершенно невозмутимо посмотрела на нас, двигая усатым носиком, затем побежала к своим друзьям. Теперь я слышала больше царапанья и шуршания вокруг, ужасная аудитория, безликая и бестелесная, скреблась за светом рампы.

Факел ярко вспыхнул под аркой, пытаясь осветить каждый уголок подвала. Глаза Байрона были сами как факелы.

Не было и следа Клер.

Рядом послышался скрип, сначала Байрон не взглянул туда, его лицо выражало тревогу и предчувствие дурного. Это была заржавленная средневековая арка, ведущая прочь, именно отсюда шел шум, здесь мы и найдем Клер. Я посмотрела наверх и увидела изрядно стершуюся надпись, вырезанную на каменной табличке, в тот момент, когда Байрон осветил ее факелом. На ней было просто написано — ДИОДАТИ.