Говардс-Энд

Выдержав приличествующую паузу, Хелен продолжила рассказ о Штеттине. Как быстро меняется ситуация! В июне случился кризис, даже в ноябре она еще краснела и смущалась, а теперь, в январе, вся ее любовь совершенно забылась. Оглядываясь на прошедшие полгода, Маргарет осознавала хаотическую природу нашей обычной жизни и ее отличие от той упорядоченной последовательности, которую сочиняют историки. Реальная жизнь полна ложных подсказок и указаний, которые ни к чему не ведут. Бесконечными усилиями и переживаниями мы подталкиваем себя к решающему моменту, который так и не наступает. Самая успешная карьера демонстрирует столько потраченных сил, что ими можно было бы сдвинуть горы, а самая неудачная бывает не у того, кто в нужный момент оказался неготовым, а у того, кто подготовился, но никому не понадобился. О трагедиях такого рода наша национальная мораль, как и положено, молчит. Предполагается, что готовность к борьбе с опасностями сама по себе благо и что люди, как и нации, делаются лучше, если идут по жизни во всеоружии. Трагедия такой готовности почти не исследовалась, разве только греками. Жизнь и вправду опасна, но не так, как нас хочет в этом уверить наша мораль. Жизнь и впрямь неуправляема, но сущность ее не в борьбе. Она неуправляема, потому что представляет собою роман и сущность ее — романтическая красота. И Маргарет надеялась, что в будущем станет не более, а менее осторожной, чем в прошлом.

13

Прошло более двух лет. Семейство Шлегелей продолжало вести жизнь с непринужденностью людей культурных, но отнюдь не плебеев, все так же ловко плавая в серых лондонских волнах. Мелькали концерты и пьесы, деньги тратились и появлялись снова, репутации зарабатывались и утрачивались, и сам город, символ их жизни, вздымался и падал вниз в постоянном потоке, а раскинувшееся широко мелководье омывало холмы Суррея и поля Хартфордшира. Поднялось знаменитое здание, но оно было обречено. Сегодня преобразился Уайтхолл: завтра он станет поворотом Риджент-стрит. От месяца к месяцу на улицах все сильнее пахло бензином, их все труднее становилось переходить, люди едва могли расслышать друг друга, они вдыхали все меньше кислорода, видели меньше неба. Природа отступила: в середине лета опадали листья, мутное солнце красиво светило сквозь прокопченный воздух.

Ругать Лондон уже немодно. Земля как предмет художественного культа ушла в прошлое, и литература ближайшего будущего скорее всего не станет описывать деревню, а найдет вдохновение в городе. Такую реакцию можно понять. Публике, пожалуй, довелось слишком много услышать о Пане и природных силах, так что теперь эти темы кажутся викторианскими, Лондон же принадлежит эпохе Георгов. И тем, кто искренне ратует за землю, возможно, придется прождать много лет, пока маятник вновь качнется в их сторону. Конечно, Лондон завораживает. Он представляется серым вибрирующим пространством, умствующим без цели и воспламеняющимся без любви; духом, который успевает измениться, прежде чем его внесут в анналы истории; сердцем, которое, несомненно, бьется, но лишено пульса человечности. Лондон ни на что не похож: природа при всей ее жестокости оказывается нам ближе, чем эти людские толпы. Друга мы понимаем: земля нам ясна — из нее мы вышли и в нее вернемся. Но кто может объяснить Вестминстер-Бридж-роуд или Ливерпуль-стрит утром — когда город вдыхает — или те же улицы вечером — когда город выдыхает свой разряженный воздух? В отчаянии мы тянемся туда, за туман, за далекие звезды, обшариваем вселенскую пустоту, придавая ей человеческий облик и пытаясь оправдать это чудовище. Лондон имеет религиозный потенциал — но не той благопристойной религии, которая принадлежит богословам, а религии грубой, антропоморфной. Да, это постоянное течение можно вынести, если кто-то, такой же как мы — а не напыщенный и не жалкий, — заботится о нас там, в небе.

Лондонцы редко понимают свой город, пока тот не сорвет их с якоря, вот и глаза Маргарет открылись только тогда, когда истек срок аренды дома на Уикем-плейс. Она всегда знала, что рано или поздно аренда закончится, но по-настоящему поняла происходящее только за девять месяцев до этого срока. Неожиданно дом стал вызывать у нее особые чувства. Он был свидетелем стольких счастливых дней. Почему ему суждено исчезнуть? Впервые она заметила поспешно возведенные дома на улицах города и услышала торопливую речь его жителей — обрезанные слова, рваные фразы, краткие выражения одобрения или недовольства. С каждым месяцем все вокруг становилось чуть энергичнее, но для чего? Население росло, но что за люди рождались? Тот миллионер, которому принадлежал Уикем-плейс, возжелал построить на его месте вавилонские апартаменты, но какое он имел право бередить столь большой кусок подрагивающего желе? Он не был глупцом — Маргарет слышала, как он разоблачал социализм, — но истинное понимание начиналось там, где заканчивался его интеллект, и казалось, что таково положение дел с большинством миллионеров. Какое право имеют эти люди?.. Но Маргарет заставила себя остановиться. Так и с ума сойти не долго. Слава Богу, у нее тоже есть деньги и она может купить новый дом.

Тибби, который теперь учился на втором курсе в Оксфорде, приехал на пасхальные каникулы домой, и Маргарет решила использовать эту возможность для серьезного разговора. Имеет ли брат какое-нибудь представление, где ему хотелось бы жить? Тибби никакого представления не имел. Знает ли он вообще, что будет делать дальше? Но и в этом он не был уверен, однако, когда Маргарет начала настаивать, заметил, что предпочел бы вовсе не иметь никакой профессии. Нельзя сказать, что Маргарет была потрясена, но, прежде чем ответить, некоторое время шила молча.

— Я вспомнила мистера Вайза. Он ведь никогда не кажется особенно счастливым.

— Не-е-ет, — подтвердил Тибби, и его открытый рот начал как-то странно подрагивать, словно он тоже вспомнил мистера Вайза, рассмотрел его со всех сторон, заглянул ему внутрь, взвесил все «за» и «против», записал его в определенный тип и, наконец, сбросил со счетов как личность, не имеющую отношения к предмету разговора. Такое блеяние Тибби приводило Хелен в ярость. Но сейчас Хелен была в столовой внизу, где готовила речь о политической экономии, и временами ее разглагольствования пробивались сквозь доски пола.

— Мистер Вайз несчастный и измученный человек, ты согласен? Потом, есть еще Гай. Ему тоже не позавидуешь. Кроме того, — Маргарет перешла к обобщениям, — всегда лучше иметь постоянную работу.

Стон.

— Я буду придерживаться этого мнения, — продолжала она, улыбнувшись. — Говорю это не для того, чтобы тебя поучать. Просто я действительно так думаю. Мне кажется, в последнее столетие мужчины воспитали в себе желание работать. И не надо его подавлять. Это новое чувство. Оно сопровождается многими дурными вещами, но само по себе оно хорошо, и надеюсь, что и для женщин в скором времени не работать будет так же постыдно, как в прошлом веке не выйти замуж.

— Лично я еще не испытал того глубокого желания, о котором ты говоришь, — объявил Тибби.

— Тогда отложим этот разговор до того момента, когда испытаешь. Не стану мучить тебя беседами на эту тему. Торопиться ни к чему. Но только поразмышляй о тех, кто тебе больше всего нравится, и посмотри, как они устроили свои жизни.

— Больше всего мне нравятся Гай и мистер Вайз, — неуверенно сказал Тибби и так откинулся в кресле, что вытянулся в горизонталь от шеи до колен.

— Только не думай, что я говорю несерьезно, потому что не использую традиционные аргументы — о том, что надо зарабатывать деньги, что тебя ждет некое поприще и так далее, — все они, по разным причинам, ханжеские. — Маргарет продолжала шить. — Я всего лишь твоя сестра. У меня нет над тобой власти, да она мне и не нужна. Я только хочу показать тебе то, что считаю правдой. Видишь ли, — она сбросила пенсне, которое недавно начала носить, — через несколько лет мы с тобой практически сравняемся в возрасте, и мне потребуется твоя помощь. С мужчинами гораздо приятнее иметь дело, чем с женщинами.

— Если ты действуешь, пребывая в этом заблуждении, то почему не выходишь замуж?

— Иногда я и в самом деле думаю, что вышла бы, если бы мне представилась такая возможность.

— А тебе что, никогда не делали предложения?

— Только люди никчемные.

— А Хелен часто делают предложения?

— Весьма.

— Расскажи мне об этих людях.

— Нет.

— Ну тогда расскажи о своих никчемных.

— Это были люди, которые не смогли придумать ничего более интересного, — ответила сестра, чувствуя, что этот мяч надо забить. — Так что имей в виду: ты должен работать или должен притворяться, что работаешь, как это делаю я. Работать, работать и работать, словно ты спасаешь свое тело и душу. Честное слово, это необходимо, мой милый мальчик. Посмотри на Уилкоксов, посмотри на мистера Пембрука. При всех недостатках характера и мировосприятия, такие люди вызывают у меня больше симпатии, чем многие из тех, кто обладает массой положительных качеств. Думаю, это оттого, что они постоянно и честно трудятся.

— Только не говори мне об Уилкоксах, — простонал Тибби.

— И не надейся. Это настоящие люди.

— О Господи, Мег! — запротестовал Тибби и, неожиданно разозлившись, сел прямо. Несмотря на недостатки, у него был твердый характер.

— Ну хорошо, они очень похожи на тех, кого мы называем настоящими людьми.

— Нет, нет и нет!

— Я подумала о младшем Уилкоксе, которого когда-то сочла человеком никчемным и который вернулся из Нигерии совсем больным. Но он отправился туда вновь, как мне рассказала Иви Уилкокс, из чувства долга!