Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера

– Я подожду снаружи, пока он не уйдет.

Эла и Ольяду переглянулись. Новинья поняла: они воспринимали ее как проблему, которую надо срочно решить. Очевидно, они уже готовы подписаться под тем, что собирается здесь делать Голос. «Ну что ж, я – проблема, но не вам, детки, ее решать».

– Мама, – начал Ольяду, – он вовсе не такой, как говорил епископ. Он хороший. Добрый.

Новинья ответила ему самым саркастическим тоном, на какой только была способна:

– С каких пор ты стал разбираться в добре и зле?

Ольяду и Эла снова переглянулись. Она знала, о чем дети сейчас думают: «Как нам объяснить ей, что она ошибается? Как переубедить ее?» – «Никак, детки, никак. Меня невозможно переубедить. Либо натыкался на этот ответ каждый день своей жизни. Он не узнал от меня тайны. Не моя вина, что он мертв».

Но кое-что им удалось: они отвлекли ее от уже принятого решения. Вместо того чтобы выйти за дверь, она проскользнула в кухню мимо Элы, не коснувшись дочери. На столе четким кругом стояли миниатюрные кофейные чашки. В самом центре пыхтел и дымился кофейник. Новинья села, положила руки на стол. «Итак, Голос здесь и первым делом пришел ко мне. Ну а куда еще он должен был пойти? Это моя вина, что он здесь, разве не так? Еще один человек, чью жизнь я разбила. Как жизни моих детей, Маркано, Либо, Пипо, мою собственную».

Сильная, но на удивление гладкая мужская рука протянулась из-за ее плеча, взяла кофейник, и из тонкого носика в белоснежную чашку полилась струя черного дымящегося кофе.

– Posso derramar? [22] – спросил он.

Что за глупый вопрос, он ведь уже наливает! Но голос говорящего был мягок, и в его португальском чувствовался легкий кастильский акцент. Испанец?

– Desculpa-me, – прошептала она. – Простите меня. Trouxe o senhor tantos quil^ometros… [23]

22

Позволите налить? (португ.)

23

Вы преодолели столько километров… (португ.)

– Мы измеряем дальность полета не в километрах, Дона Иванова. Мы измеряем его в годах.

Слова звучали обвинением, но голос говорил о мире, о прощении, даже об утешении. «Этот Голос может соблазнить меня. Этот Голос – лжец».

– Если б я могла отменить ваш полет и вернуть вам двадцать два года жизни, я бы сделала это. Я зря отправила вызов, это было ошибкой. Простите меня. – Она говорила без всякого выражения. Вся ее жизнь состояла из лжи, а потому даже это извинение казалось неискренним.

– Я еще не ощутил течения времени, – отозвался Голос. Он стоял за ее спиной, и она не могла видеть его лица. – Для меня прошло чуть больше недели, с тех пор как я покинул свою сестру. Она – все, что осталось от моей семьи. Тогда ее дочь еще не родилась, а сейчас она, наверное, уже окончила колледж, вышла замуж, имеет своих детей. Я никогда не узнаю ее. Но я встретил и узнал ваших детей, Дона Иванова.

Она выпила чашку одним глотком – горячий кофе обжег язык и горло, волна огня прокатилась по пищеводу.

– Вы думаете, что успели узнать их всего за несколько часов?

– Я знаю их лучше, чем вы, Дона Иванова.

Новинья услышала, как в дверях ахнула Эла. Какая дерзость! И пусть даже его слова трижды правда, посторонний не имеет права так говорить. Она повернулась, чтобы взглянуть на него, но его уже не было в кухне. Только Эла стояла в дверях с расширенными от удивления глазами.

– Вернитесь! – крикнула Новинья. – Вы не имеете права говорить мне такое, а потом уходить!

Но он не ответил. Она услышала тихий смех, идущий из глубины дома, и пошла на звук. Она прошла через анфиладу комнат до самого конца, в свою спальню. На ее, Новиньи, кровати сидел Миро, а Голос стоял около двери и смеялся вместе с ним. Миро увидел мать, и улыбка сползла с его лица. На мгновение ей стало нехорошо. Уже несколько лет она не видела, как он улыбается, успела забыть, каким красивым делает его лицо улыбка. Без нее он похож на отца. А ее появление стирает это сходство.

– Мы пришли сюда поговорить, потому что Квим очень сердился, – объяснил Миро. – Эла застелила кровать.

– Не думаю, чтобы Голос волновало, застелена кровать или нет, – холодно отрезала Новинья. – Не так ли, Голос?

– Порядок и беспорядок, – ответил Голос, – каждый из них по-своему прекрасен.

Он все еще стоял к ней спиной, и она радовалась этому: не нужно будет смотреть ему в глаза, когда она скажет то, что должна сказать.

– Я повторяю вам, Голос, вы прилетели сюда совершенно зря, – начала она. – Можете ненавидеть меня за это, если хотите, но здесь нет смерти, о которой стоит Говорить. Я была глупой девчонкой. По своей наивности я полагала, что на мой зов отзовется автор «Королевы Улья» и «Гегемона». Я потеряла человека, который заменил мне отца, и жаждала утешения. Покоя.

Теперь он смотрел на нее. Молодой, наверняка моложе ее. А глаза просто соблазняют пониманием. «Perigoso, – подумала она. – Он опасен. Он красив. Я могу утонуть в этом понимании».

– Дона Иванова, вы читали «Королеву Улья» и «Гегемона». Как вы могли подумать, что их автор способен принести утешение или покой!

А ответил ему Миро. Молчаливый тугодум Миро ринулся в дискуссию с энергией, которой она не замечала в нем с тех пор, как он вырос.

– Я читал. Голос Тех, Кого Нет написал книгу, исполненную понимания и сочувствия.

Голос грустно улыбнулся:

– Но ведь книга была обращена не к жукерам? Он писал для людей, которые праздновали уничтожение жукеров как великую победу. Он писал жестоко, чтобы превратить гордость в сожаление, радость – в скорбь. И теперь люди начисто забыли, что когда-то ненавидели жукеров, что когда-то прославляли имя, которое сейчас даже неловко произносить…

– Я могу произнести все, – сказала Иванова. – Его звали Эндер. И он уничтожал все, к чему прикасался.

«Как и я, совсем как я». Этого она не произнесла вслух.

– Неужели? А что вы знаете о нем? – Его голос проскрежетал, как зазубренная коса. – Откуда вы знаете, что не было существа, к которому он относился по-доброму? Кого-то, кто любил его и был счастлив его любовью? Уничтожал все, к чему прикасался… Ложь! Этого нельзя сказать ни об одном человеке. Ни об одном. Это ложь!

– Это ваша доктрина, ваше кредо, Голос? Тогда вы плохо знаете людей. – Она стояла на своем, но этот приступ ярости напугал ее. Новинья думала, что его спокойная мягкость так же непробиваема, как у исповедника.

И тут же его лицо разгладилось.

– Вы можете не беспокоиться. Ваш вызов отправил меня в путь, но пока я летел, и другие попросили о Голосе.

– О! – («Кто же еще в этом благословенном городе настолько хорошо знаком с «Королевой Улья» и «Гегемоном» или настолько равнодушен к угрозам епископа Перегрино, чтобы осмелиться позвать?») – Если это так, зачем вы пришли в мой дом?

– Потому что меня позвали Говорить о Маркосе Марии Рибейре, вашем муже.

Поразительно!

– Нет! Да кто же захочет думать о нем, вспоминать? Он умер.