Град огненный

Плохой — пан Морташ бежал, едва увидел прямую трансляцию с камер наблюдения. Сейчас он объявлен в международный розыск, но кто знает, когда, где и под каким именем всплывет снова?

А я взял на себя всю вину и ответственность за случившееся. И сижу теперь в главном корпусе реабилитационного центра, возле окна, забранного решеткой. Санитар Рудольф — выше меня на голову и вдвое шире — каждые полчаса подходит ко мне и заглядывает через плечо. Его не интересует, что именно я пишу. Его интересует, не спрячу ли я карандаш в рукав пижамы, чтобы потом воткнуть его в горло обслуживающему персоналу. И хотя мне больше не хочется убивать, а психиатрическая экспертиза показала неплохие результаты, доктор Селиверстов все равно настоял на стационаре. Я не виню его: лучше центр реабилитации, чем расстрел.

— Время принимать лекарства, — в очередной подход Рудольф ставит на стол два стакана. В одном вода, в другом — таблетки. Две белых сразу же оседают горечью на языке. От красной слегка плывет голова. От зеленой наступит приятная расслабленность, а через час после приема потянет в сон. Пытаюсь отсрочить неизбежное и долго держу таблетку на ладони, прежде чем закинуть в рот.

— Дай мне лишние полчаса, — прошу санитара. — Я почти закончил.

Рудольф качает головой, басит:

— Прости, Ян. Никакой отсрочки и никакой торговли. Режим прежде всего.

Послушно закрываю тетрадь и забираю с собой. Я успел записать, как падал наш планер, как сержант Франц обыскивал инкубатор, как подстрелили Расса и как горела лаборатория, где рождалась новая Королева. Потом не случилось ничего интересного: следствие, судебные разбирательства, медицинское освидетельствование и вот я здесь, в царстве дремоты и скуки.

Ночь течет надо мной тихая, беззвездная. Таблетки действуют очень быстро, и я проваливаюсь в сон, как в омут, но сны мне теперь не снятся. Наверное, это хорошо. Вообще, здесь не так уж плохо: неделю назад приезжал Виктор, хотя мне хотелось, чтобы на его месте оказалась рыжая, но Вик передал от нее письмо. Работа и долг — как всегда, на первом месте. В этом полицейские похожи на преторианцев. Вик рассказывал, что законопроект Хлои Миллер наконец-то принят большинством голосов и этому очень поспособствовал судебный процесс, на котором предъявили все найденные нами доказательства.

— Вы теперь действительно выбираете свою судьбу, Ян! — говорит на прощание Вик. — Васпы могут поступать в училища и институты, могут выбирать любую профессию, какую только захотят. Ты тоже можешь пройти переподготовку, когдай выйдешь отсюда. Чего ты хочешь?

А я не знаю, что ответить ему. Не знаю, чего хочу. Несмотря на законопроект Хлои Миллер, васпов все равно будут держать на блокаде Селиверстова и обязывать проходить медицинское освидетельствование. Но как когда-то говорил Расс, ничего не случается сразу, доверие нужно заслужить.

Я просыпаюсь чуть раньше побудки от какого-то неясного волнения. За окном, забранным легкими шторками, распаляет летний костер солнце. Стрекочут в траве кузнечики. Ветви черешен мягко поглаживают оконную раму. Все как обычно, так ради чего волноваться?

«Еще один день, — думаю я. — Что изменит один день?»

И, как водится, ошибаюсь.

— Подъем! — дверь в палату распахивает Рудольф и, видя, что я еще в кровати, торопит: — Живее, Ян! Одевайся!

Сажусь на кровати, свешивая босые ноги, и недвусмысленно указываю на настенные часы:

— К чему спешка? До побудки еще десять минут.

— Одевайся и не болтай! — огрызается санитар и кидает в меня скомканными пижамными штанами. — К тебе посетители.

— Кто? — зеваю я и удивляюсь, получая ответ:

— Узнаешь.

Мне хватает трех минут, чтобы одеться и привести себя в порядок. Утреннее волнение накатывает с новой силой, и это совершенно не нравится мне. Рудольф идет по коридору слишком поспешно, иногда оглядываясь на меня, минуя палаты и дежурку, спускается в холл, где обычно принимают посетителей, и распахивает двери. А я застываю, не решаясь войти.

Здесь все, как обычно: несколько диваном, оббитых синим жаккардом, большие, почти до самого потолка, окна, одно из которых приоткрыто и бело-голубые занавески вздуваются парусом от налетевшего ветра. По центру — журнальный столик с корзинкой живых цветов. Под потолком — видеокамеры. Все как всегда, за исключением четырех лейтенантов в форме внутренних войск Южноуделья. Они поворачиваются на звук открываемой двери и, вытягиваясь по струнке, отдают приветствие.

Мне?

Сердце подскакивает, в горле распухает ком. Сглатываю, приваливаясь плечом к стене, и будто сквозь туманную дымку вижу, как с дивана поднимается человек — средний рост и среднее телосложение, неприметное выбритое лицо и мышиного цвета волосы. Пройдет мимо и не заметишь, если бы не военная форма.

— Рад приветствовать, господин Вереск! — говорит человек и протягивает ладонь.

— Доброе утро, полковник Леви, — отвечаю я, но не двигаюсь с места.

Я помню его — Натан Леви, «Серый», друг профессора Полича, а теперь, оказывается, полковник внутренних войск.

— Присаживайтесь, прошу вас! — приглашает он. — Нам предстоит долгий разговор.

— Я оставлю вас, хорошо? — гудит Рудольф и толкает меня в спину: — Иди!

А сам плотно закрывает двери, едва я переступаю порог. Ничего не остается. Как подойти к полковнику, пожать ему руку и есть рядом.

— Как здоровье профессора Полича? — небрежно спрашиваю я. Начинать разговор с отстраненных вещей — еще одно умение, которому я научился, живя среди людей.

— Прекрасно! — с охотой отвечает Серый и, судя по его улыбке, действительно неплохо. — Но, полагаю, ваш друг уже поделился последними сводками с полей?

Поделился, а как же. Кроме того, что принят законопроект Хлои Миллер, Виктор рассказал, что Полич пригласил его к сотрудничеству, и теперь на контрактной взаимовыгодндой основе они работают над проектом «Живая вода» — лекарством от старения, болезней и смерти. Полагаю, теперь дела Вика пойдут в гору. Но я не собираюсь показывать свою осведомленность, поэтому неопределенно пожимаю плечами.

— Закурите? — спрашивает Серый и протягивает пачку.

— Спасибо, — виновато мое утреннее волнение или лекарства, которыми накачивает меня Рудольф, но пачка падает на пол. Я наклоняюсь, чтобы поднять и застываю в таком положении. Взгляд падает на ботинки полковника: на правом носке четко видна царапина, и холодный пот выступает на моей спине.

Человек в поцарапанных ботинках следил за моим домом. Он прикрывал меня на свалке во время перестрелки. Он шел за мной, когда я блуждал по городу после пыток доктора Селиверстова.

И он же теперь сидит рядом и предлагает сигареты.

Я поднимаю пачку и медленно откладываю ее в сторону. Должно быть, замешательство отражается на моем лице. Полковник смотрит очень внимательно, потом улыбается и произносит:

— Вы узнали меня, не так ли?

— Так, — хриплю я и стискиваю на коленях пижамную ткань. Сердце колотится так громко, что, наверное, слышно за дверью.

— Но только теперь узнали точно, кто я такой, — беспечно продолжает полковник. — В таком случае, позвольте представиться по всем регалиям. Натан Леви, полковник внутренних войск и ваш непосредственный куратор и телохранитель, — он смеется и добавляет: — Да, да! Это все время был я. Не доктор Селиверстов и конечно не ваш друг. Вы ведь не думаете, что наблюдать за вами приставили бы профессора и психиатра? Пусть даже талантливых и опытных профессора и психиатра?