Град огненный

Тогда я разворачиваюсь и ухожу.

Очнувшийся Торий что-то кричит мне вслед. Но я зажимаю уши ладонями. Хватит на сегодня разговоров. Хватит на сегодня всего.

Ночь с 11 на 12 апреля

Город щерится пустыми провалами дворов. Город голоден этой ночью, хотя ежедневно заглатывает тысячи людей. Что значу для него я, рисовое зернышко, затерявшееся в бесконечном мраке его пищевода? Он медленно переваривает меня, урча и облизываясь серпантинным языком автомагистралей. Здесь душно и пахнет выхлопами. И от меня самого тоже невыносимо смердит уродством и тьмой. Кто скажет, что у уродства и тьмы нет запаха — пусть проживет жизнь васпы.

"Жизнь васпы". Ха! Забавное выражение. Все равно, что сказать "белизна угля" или "сухость воды". Как может жить тот, кто давно умер? Смерть встроена в меня на генетическом уровне. Я — существо без чувств и без души. "Живой мертвец" — так в старину емко называли подобных мне. А еще — навью. Значит — не принадлежащим миру живых, враждебным ему.

Кто все еще не верит — поверит, когда посмотрит сегодняшнюю передачу.

Моя тьма вскипает, перехлестывает через край. Я пропитан ей, как город пропитан своим желудочным соком и вонью выхлопных газов. От нее не избавиться, не убежать — только вывернуть себя наизнанку. Или сцедить излишек, как сцеживают отравленную кровь.

Кровь…

Это хороший вариант. Кровь — квинтэссенция жизни. Она горяча, как солнце, и сладка, как клубника. Когда убиваешь — чувствуешь себя немного живее. Чужая сила вливается целебным эликсиром, наполняет одеревеневшие жилы, заставляет биться мертвое, почерневшее сердце. Я даже могу почувствовать запах — сперва слабый, едва ощутимый за смрадом подворотен и копотью машин. Но все более усиливающийся, вместе с тем, как густеет моя внутренняя тьма.

Я останавливаюсь у фонаря, прислоняюсь к нему пылающей головой. Холодная поверхность металла — как лед на лоб. Это немного отрезвляет меня. По крайней мере, запах крови становится слабее. Но тьма все также воет под сердцем и требует выхода. И я понимаю, что мне необходимо, просто необходимо спустить пар любым возможным способом. Как спускали его Пол, и Расс, и, возможно, другие васпы до меня.

Жажда обладать женщиной не менее сильна, чем жажда убийства.

Это — один из человеческих инстинктов, оставленный васпам. И мы жадно используем то немногое, что может встряхнуть нашу тьму и заполнить пустоту, что позволяет почувствовать себя живым.

Я знаю то место, куда обычно ходят васпы. Еще за квартал я начинаю чуять тягучий, дурманящий запах желания. Он течет по мостовой, будто жирная слизь, оставленная улиткой. Он забивает рецепторы и оседает на коже липкой сладостью. И сны, виденные мною за все последние ночи, яркими картинами предстают перед внутренним взором.

Меня начинает потряхивать от возбуждения, едва я переступаю порог.

Я вспоминаю дневник Пола и сразу спрашиваю, работает ли женщина по имени Зара. Оказалось — работает и на мое счастье как раз свободна, так что может меня принять. Потом мне называют номер комнаты. И я иду по узким коридорам, похожим на гостиничные, подсвеченные красноватыми лампами. Ковер на полу тоже красный, как пол в телестудии. Как преторианский китель, что все еще надет на мне. Как кровь…

Смерть и страсть — в моем мире они всегда идут рука об руку.

Я останавливаюсь перед дверью, стучу — но не получаю ответа. Толкаю — открыто.

Вхожу.

Комната невелика. Большую часть ее занимает кровать, застеленная шелковой алой простынею. На прикроватном столике — длинная изящная ваза, в которой стоят три алых розы. Слева — дверь в ванную комнату, из-за которой доносится шум воды.

— Сейчас, сейчас! Уже выхожу! — доносится приятный женский голос. — Подожди минутку!

Я жду. Стою истуканом у порога. Вскоре дверь ванной распахивается и оттуда выплывает высокая смуглая брюнетка в прозрачном красном пеньюаре. Не русалка — но тоже по-своему хороша.

— Ой! — говорит она, увидев меня.

Согласен. На роль красавца я не претендую. Но, видимо, я спешу с выводами: женщиной движет не страх.

— А я тебя видела по телеку! — радостно произносит Зара и ее слегка раскосые оливковые глаза загораются восторженным огнем. — Во дела! Мне только что сообщили по телефону, что придет один из… ну, из ваших. Но не сказали, что звезда!

Я никак не реагирую на ее слова, смотрю бесстрастно. Сквозь кружева пеньюара видны крупные, налитые груди. От женщины пахнет чем-то экзотическим и душным. Я бы предпочел запах полевых цветов, но выбирать не приходится.

— Раздевайся, — сухо велю я.

Женщина закидывает голову и хохочет.

— Быстрый какой! — отсмеявшись, лукаво произносит она. Подходит ко мне, проводит по груди ладонью — чувствую жар, исходящий от ее разогретого под душем тела. Ее пальцы берутся за верхнюю пуговицу мундира, игриво крутят ее. Она заглядывает мне в лицо и улыбается — я благодарен уже за то, что в ее глазах нет отвращения или ненависти. Если это — ее работа, она хорошо справляется с ней.

— Да ведь я и так почти раздета, милый, — сладко произносит она. — А вот ты еще нет. Знаешь, я хоть и люблю мужчин в форме, но давай сегодня обойдемся без нее?

Зара берет меня за руку и тянет в комнату. Это немного непривычно: я не привык подчиняться. Но также и не привык платить женщинам за близость. Поэтому просто иду за ней и позволяю усадить себя на кровать, пока ее пальцы разбираются с застежками портупеи… не слишком удачно, надо сказать.

— Нет, я сдаюсь, — наконец произносит она и испускает вздох. — Снимай сам свою сбрую. Не думала, что вам разрешено так одеваться.

— Я был на передаче, — отвечаю и расстегиваю ремни, а сам смотрю на ее груди — от дыхания они вздымаются, как волны. Кружева пеньюара расходятся, словно алая, пропитанная кровью пена. Из ниоткуда снова берется и начинает щекотать ноздри дурманящий медный запах.

— С телестудии — и сразу ко мне? — глаза Зары распахиваются в восхищении. — Это так мило!

Она гладит меня по щеке теплой ладонью. Я отшатываюсь, что вызывает у женщины взрыв смеха.

— Господи, да вы все дикари! — всплескивает руками она. — Ты что же, стесняешься?

Молчу. Она гладит меня по руке, произносит успокаивающе:

— Ну что ты, не бойся! Я к вашим уже привыкла. Или ты думаешь, ко мне одни Аполлоны заглядывают? Да по мне, лучше нелюдь, чем какой-нибудь обрюзгший боров, у которого и не стоит толком, — она недовольно морщится. — У ваших, по крайней мере, с этим порядок.

Зара смеется снова, и ее ладонь скользит под мундир, оглаживая мне живот. Ее прикосновения непривычны для меня, но приятны.

— И часто к тебе заходят… наши? — с усилием спрашиваю я.

— Частенько, — мурлычет она, и прижимается ко мне грудью. Жар ее тела тут же перекидывается на меня. Сердце начинает биться учащенно, и запах меди становится резче.

— А… Пол? Такого ты помнишь?

— Может быть, — шепчет она в самое мое ухо, и чувственные горячие губы касаются мочки, а рука спускается по животу ниже.