Град огненный

Я останавливаюсь. Ноги дрожат. Руки дрожат. Спазмы скручивают желудок, и я зажимаю ладонью рот, но все равно не могу сдержать приступ рвоты.

— Была рекомендация: воздержаться от приема пищи, — сквозь зубы чеканит Рихт.

Он ждет, пока я справлюсь со спазмами. Его осунувшееся лицо со впалыми щеками кажется зеленоватым в тусклом фосфоресцирующем свете — под куполом гораздо темнее, чем на других ярусах Улья, что тоже дезориентирует меня. Но где-то впереди, за белесой завесой тумана, я замечаю медный отблеск гигантского панциря, и жар окатывает от макушки до пяток. Я ладонью вытираю рот и ощущаю, как Рихт стискивает мое плечо.

— Сейчас… станет легче, — обещает он.

И лжет: в следующую же секунду меня настигает удар.

Это похоже на волну, которая со всего маху бьет в лицо. Заливает глаза и ноздри, засыпает уши песком. Я слепну и глохну. Захлебываюсь приторной сладостью, а в легких начинает саднить от нехватки кислорода. Все мышцы гудят, будто высоковольтные провода. Мозг вибрирует. И сквозь эту вибрацию и гул вторгается что-то еще — шепот, подобный опадающей листве, или белому шуму помех в радиоэфире. В этой какофонии я едва различаю глухие слова Рихта:

— Слушай… Она говорит с тобой.

Я вглядываюсь в клубящийся туман. Там ворочается что-то черное, невообразимое. Что-то из моих детских кошмаров. Чудовище под моей кроватью. Тень за моим окном. То, чего нельзя разглядеть, но что всегда будет мучить меня долгими безлунными ночами. Я вижу только медные и золотые узоры, жидко перетекающие по исполинскому панцирю. Их хаотическая мешанина кружит голову, а шепот становится все настойчивее, все громче — сверло, таранящее черепную коробку. Хочется закрыть уши ладонями, хочется бежать прочь, спрятаться под одеяло, как в детстве, и чтобы рядом оказалась женщина с ласковыми руками, которая скажет: "Это страшный сон, дорогой. Нет никаких Ульев и никаких васпов. И монстров под кроватями не бывает…"

Но Рихт поднимает мою голову за подбородок, не разрешая ни отвернуться, ни опустить взгляд.

— Не сопротивляйся… — хрипит он. — Впусти…

Я пытаюсь расслабиться и дышать ртом. Я почти ничего не вижу, но ощущаю Ее присутствие всеми клетками кожи. Ее шепот наполняет меня, как вода наполняет пустой кувшин. Наконец, острая и невидимая игла ментального щупа с мучительным, но лишь мне одному слышимым хрустом, проламывает кость и ввинчивается в пульсирующий мозжечок.

И я отключаюсь.

Нет больше Рихта. Нет пещеры с покатыми сводами, ни сырого тумана, ни страха. А есть только Она, заменившая и Бога, и мать. И мир в Ней. И Она — весь мир. И солнце в Ней, и Она — солнце. Эта встреча стоит всех пыток Харта, всей тьмы и всего одиночества.

"Служи…" — доносится до меня шелестящий шепот. Принадлежит он Ей или Рихту, или это всего лишь галлюцинация моего одурманенного сознания? Так ли это важно сейчас?

"Всегда", — истово обещаю я. И падаю на колени. А кажется — в огненную бездну, в океан восторга и света. Экстаз переполняет меня, прокатывается по телу волнами удовольствия. Внизу живота сладко тяжелеет, натянутые нервы пульсируют. И, не в силах удерживать больше этот жар, и эту сладость, и этот экстаз — даже не прикасаясь к себе, — я содрогаюсь и истекаю прямо в новые галифе. Щеку тоже опаляет огнем, и я машинально вытираю лицо дрожащей ладонью, но не понимаю, что это просто слезы.

— Все… теперь все…

Реальность переворачивает мой мир, как песочные часы. И вместо света приходит мрак, а вместо тепла — сырость. Рихт вздергивает меня с пола, почти вывихнув мне плечо, но это совсем не больно: я все еще чувствую пульсацию в своем мозге. Я все еще слышу ее вкрадчивый шепот, похожий на электрические помехи. Она приняла мою жертву и напиталась моей энергией, и это правильно и важно для меня. Продолжая беззвучно плакать, я упираюсь горячим лбом в плечо Рихта и чувствую: его мундир тоже мокрый насквозь.

Рихт отстраняется и снова сжимает мой подбородок. Наши взгляды пересекаются. Его глаза фанатично поблескивают — отголосок коснувшегося его солнца.

— Тебе хорошо? Хорошо? — настойчиво, даже с какой-то заботой спрашивает он.

Я отвожу взгляд, сглатываю огонь и соль, киваю.

— Да… о, да…

— Будешь служить?

— Да…

Рихт одобрительно хлопает меня по щеке.

— Служи верно, — говорит он и отпускает.

— Мне… надо помыться… — бормочу я в ответ, ощущая себя грязным, а еще опустошенным и вымотанным.

— Всем нам, — глухо отзывается Рихт. — В следующий раз пойдешь один.

Я согласно киваю. И боюсь лишний раз обернуться, чтобы не увидеть за спиной могучее и страшное божество, чьим жрецом являюсь отныне.

Как сказал Бун — это уже не вытравить. Я навеки васпа, преторианец Королевы.

* * *

Из сна меня выдергивает звон ключей в замке.

Я не хочу подниматься. Я чувствую себя раздраженным и разбитым. Сны о Королеве приходят нечасто, но каждый раз иссушают так, будто случаются взаправду. Кроме того, я снова ощущаю еле уловимый запах крови, и это тревожит. Но я слышу звук открываемой двери, поэтому откидываю одеяло и морщусь: вся постель сырая от пота, на простыне белеют следы моего экстаза. Стыдливо сгребаю ее в охапку, швыряю в угол комнаты и едва успеваю натянуть штаны, как ключ поворачивается снова — теперь уже с этой стороны.

— Ты рано, Вик, — в раздражении говорю я.

Торий швыряет на пол мокрый зонт. Следом отправляется куртка. А сам Виктор быстрым шагом проходит в комнату, оставляя за собой влажные следы.

— Прости, я сегодня быстро, — отрывисто произносит он и достает лекарства. — У меня выступление через два часа.

— Разве симпозиум сегодня? — спрашиваю. — Ты не говорил…

И ни черта не помню, называл он дату или нет. Меня все еще немного мутит после сна и я, должно быть, выгляжу рассеянным — это мозг по привычке прокручивает колесо настройки, пытаясь поймать волну Королевы. Ищет — но натыкается только на тишину.

— Говорил, — сухо отвечает Торий. — Всю неделю твердил. И вчера тоже.

Он делает мне укол в предплечье, потом начинает греметь штативом капельницы. Его движения отрывисты, на скулах ходят желваки. И я понимаю, что это не просто волнение перед симпозиумом.

— Что-то случилось?

Торий будто этого и ждет. Его лицо кривится, подбитый глаз дергается — не то сейчас заплачет, не то взорвется гневом. Торий выбирает второе.

— Погляди только! — он вынимает из кармана свернутый в трубку журнал и бросает его на кровать. — Каков мерзавец! Змееныш! Пригрел на свою голову… а тут… еще и перед самым симпозиумом!

Я беру журнал в руки. С первой же страницы на меня смотрит улыбающийся и самодовольный Феликс, бывший лаборант Тория, а ныне ведущий специалист Южноудельской Академии. Рядом с его фотографией — название статьи: "Состояние метаболизма аминокислот как проявление особенностей энергетического обмена искусственно созданной расы "wasp".

— Я над этой монографией с прошлой зимы работал, — с горечью произносит Торий. — Изучал, анализировал. Ночи не спал. Только зря, дурак, информацию в одном месте хранил. А ведь не к добру он тогда по моей лаборатории шарился… не к добру! — Торий в ярости сжимает кулаки. — Нет, ты погляди только! Это же мой стиль! Полностью мои тезисы! Мой сегодняшний доклад был об этом! Что же мне делать теперь?