Град Петра

— Это счастье, сир, — воскликнул француз и прижал чарку к сердцу. — Счастье основателя... Вы явите миру город регулярный, плод мудрого решения вашего. И вы изволили меня привлечь к делу столь великому...

Честь огромная, и благодарностью он преисполнен. Договорив, Леблон поставил чарку и склонил голову, выражая преданность.

— Так за успех, — сказал Пётр н налил ещё.

Щёголь понравился. Знаменит, а ехать не боится. Чертёж-то видел ли? План, гравированный Шхонебеком, должен быть в посольстве, да ведь устарел он. Другого Зотов показать не мог. Нету другого. Новый заказан в Нюрнберге, вряд ли готов. Ох мастер, лиха беда начало!

Пословицу велел перевести. Секретарь подал бумагу. Царь нанёс дельту Невы, контуры крепости, Адмиралтейства, Летнего сада. С нажимом вытянул шпиль храма Петра и Павла. Леблон кивал, с парика, чёрного с проседью, сыпалась пудра. Дескать, настолько уже осведомлён. Спросил, где находится резиденция его величества: точно ли в саду? Получив подтверждение, смущённей потупился.

— В каждом городе, сир, естественно быть центру. В данном случае... Я желал бы из ваших уст...

— Вот здесь, — перебил Пётр.

Перо его между тем выводило каналы — вдоль и поперёк, не дозволяя места никакому центру.

— Остров, ближайший к морю. Такова причина выбора вашего величества?

— Такова, — бросил царь. — Иль де Базиль, — прибавил он по-французски.

— О! — откликнулся кавалер. — Браво!

Повёл речь свободнее. Русская Венеция возникнет на острове. Посол Зотов предупредил:

— Наш Базиль затопляется, мастер. Венеция волей, Венеция и неволей.

Наслышан версалец и об этом. Задача сложная, но в гидротехнике он сведущ. Приложит все силы... А вот относительно центра полной ясности у него нет. Естественно — площадь, приличествующие здания, монументы. Где же именно?

— А ваше мнение, мосье?

Коли толковый человек, мастер истинный, заглазно решать не посмеет.

— Сейчас не скажу, сир. Было бы опрометчиво...

Три площади нанесены царским пером — поспешно, криво, наперерез каналам. Четвёртая, маленькая, неопределённой формы — на стрелке.

— Вообще, сир, центр должен быть один. Тем паче в столице регулярной, где все части состоят во взаимодействии.

— Вы читали Лейбница, мастер?

— Нет, не довелось...

— Почитайте! Учёнейший муж… Государство он уподобляет механизму часов. Именно все звания в оном служат согласно, ради общего блага. Да, да, мастер, в том и цель наша. Государство регулярное — и такая же столица.

В Петербурге многое надлежит исправить. Многое там — глина, просящая творца. Мастер убедится сам. Тут царь упомянул Трезини. План, изготовленный им, не скрижаль священная.

— Итальянец, — поморщился Леблон.

— Швейцарец, мосье. Архитектор достойный, усердный. Встретите у нас господина Растрелли. Знаком вам?

— Близко — нет, не имел чести. По слухам, характер... Ну, несколько беспокойный.

— Спокойных не люблю, мосье.

Смеясь, вёл мастера в свой парадиз. Житья безмятежного в Петербурге не будет, нет! Дела неотложные ждут не только в городе, но и в Петергофе, и в Стрельне. Русский Версаль мыслится...

— Вы превзойдёте Версаль, — подхватил Леблон. — Вы богаты, как ни один властелин в Европе.

Про себя он считает — монархи все одинаковы. Цель главная — золотить свою корону. Подавай и русскому Версаль! А прослыл аскетом, простаки умиляются... Скромность его хвалёная — веленье войны. Орёл расправит крылья.

Иронии на лице француза Пётр не прочёл. Прятать её придворный обучен. Помешало к тому же и восхищенье, овладевшее царём бурно.

— Кита поймали, — сказал он Екатерине. — К нам ведь доселе мелкота шла.

— Вундер, — ответила она насмешливо. — Пять тысяч мало для такой кавалер. Смотрит как сто тысяч.

А Леблон рассказывал о царе. Супруге — Марии Маргарите Левек и шестилетнему сыну.

— Он напоминает Людовика. Во внешности ничего общего. Так же самоуверен. Адски... Его чертоги пока в облаках, но он спустит их на землю, чего бы ни стоило.

— Кто его Луиза?

В безумствах королей повинны женщины. Во Франции осталась память о Луизе де Лавальер. Ради неё молодой Людовик, влюблённый, отстроил со сказочной быстротой дворец в Версале.

— Фаворитка царя из плебеев. Вкусы её, вероятно, грубые.

— Она хороша собой?

— Амазонка, — сказал Леблон. — Красота своеобразная, дикая какая-то... Вместе с царём в поход, на позиции.

Почти две недели жил царь в Пирмонте и версальца не отпускал. Вызывал его, слушал с любопытством о повадках и прихотях Людовика, о празднествах, чинившихся при мадам де Ментенон — избраннице последней. Сотни музыкантов, скрытых в рощах, пляски и разные забавы на лугах и под сенью ветвей, балет, комедии остроумца Мольера, маскарады, воплощавшие героев античных или персонажей известных романов и поэм. Пётр изучал с помощью Леблона книги, альбомы, привезённые им в дар, хвалил его постройки и декоры, находя в них верную пропорцию и приятность.

Расстались взаимно очарованные. Леблон уехал в градусе генерал-архитектора, нигде не бывалом, и с полномочиями высшими. Уехал, настроившись делать город заново, пощадив разве что крепость и храм. И то, надо взглянуть, что натворил синьор Тре...

Итальянские имена не давались...

Тяжело бредущий Леблонов поезд — двенадцать повозок, набитых людьми, припасами, — далеко обогнал курьер с предписанием Меншикову:

«...Сей мастер из лучших и прямою диковинкою есть, как я в короткое время мог его рассмотреть. К тому же не ленив, добрый и умный человек... И для того объяви всем архитекторам, чтоб без его подписи на чертежах не строили, так же и старое, что можно ещё исправить».

* * *

Екатерина рада: Пётр не выдержал бы трёх недель на водах, если бы не Леблон. Выпивал назначенные порции сполна, поздоровел, реже дёргается голова, реже впадает в ярость. В Шверине, у зятя и племянницы, был весел, приказал вывести на парад свои войска, стоявшие в Мекленбурге.

И снова покатились по Германии пушечные грозы, благие, приветственные. Лекарство получше воды. Дружественно принял Ганновер. А впереди — Копенгаген, где сойдутся стратеги союзных держав, приведут полки свои и корабли.

Восемнадцать лет назад, будучи в Лондоне, он сказал шутя: английским адмиралом хотел бы стать, кабы не достался жребий царский. Кому теперь завидовать? Сим летом возложат на него командование всей морской армадой алеатов, левиафанами британскими, датскими, голландскими, как равно и отечественными. Русские вымпела движутся из Ревеля, подают весть.

Праздник грянет для России знатнейший, о каком и не мыслил Питер Михайлов, ученик Европы.

Жаль — без Алексея... Не разделит он пыла сражения и радости виктории.