Град Петра

В чём, однако, престиж состоять должен? Царю известно, как мнил о себе покойный Людовик: «Государство — это я». Предпринимая нечто, говорил прямо: «Для моей славы». Всё сущее сей славе споспешествует, сам же он долга перед отчизной не ведает.

О плане Леблона в Париже прослышали. Раззвонил уже... Что ж, здравое зерно есть, а мякину отсеять надобно. Бесспорно, благо общее предусмотрено.

Типографщику де Феру заказан план Трезини, лик Петербурга сегодняшний. И Леблона публиковать? Пётр не сразу решился. Писать пером, рисовать позволительно что угодно — со станка же чистая правда сходит, никаких мечтаний пустых. Иначе русский человек не мыслит.

Леблон сам вмешался — письмо от него. Снова плачется — препоны ставят его делам, «дабы привести их к крушению, с тем чтобы ваше величество не получил сатисфакции»... Верно, и друзьям, родне жалобы шлёт.

Пища для недругов. Без того болтают — в Московии-де иностранцы обижены. Печатать, печатать план Леблона, прищемить злые языки.

* * *

Наконец, Версаль...

Читал и слышал о нём столько, что удивления не испытал. Громадность парадных зал рождала стеснение в затылке, приступы робости, дурноты. С детства такое, с того дня, как ворвались в покои восставшие стрельцы и кровь лилась на ковры... Декор, созданный при молодом Людовике, грузный, приторный. Приятнее апартаменты новой моды. Спросил, где рука Леблона. Понравилось. Дубовые панели с тонким узором успокаивают душу. Отделать бы так небольшой кабинет в Петергофе...

Провожатые задыхались, гоняясь за царём. Забывая об этикете, сам открывал дверь, шибал ею остолбеневшего камердинера.

Леблон здесь в почёте.

— Его заслуга — апартамент, — слышал Пётр. — Апартамент есть сочетание комнат, удобных, например, для одной семьи. Спальня, столовая, гостиная, гардеробная...

Дворец разумно так устроить — в расчёте на высоких гостей, приезжающих целой фамилией. Изучая, записывая, царь опаздывал к накрытому столу. Особенно задерживался в парках.

— Природу мы не уничтожаем, — объяснял королевский садовник. — Искусство дополняет её в содружество с пейзажем естественным.

Аллея парка привела в натуральный лес. А в Петергофе продолжение нижнего сада — море. Там к простору водному покатый спуск, тут перед окнами дворца плоскость, на которой, до зелёной стены деревьев, раскинуты цветники — будто вышивка на полотне. Фонтаны, обдающие их водяной пылью, бьют изрядно, но и свои будут не хуже.

Из Версаля, с раннего утра, — в соседнюю усадьбу Марли. Узреть механическое чудо.

Прихотью Людовека вырос на пригорке, над Сеной, маленький дворец, королевское уединение. Понадобилась смётка инженера Девиля и плотника Суалема, чтобы усладить суверена плеском каскада и зеркалом пруда. Воду взогнали на пятьдесят туазов, то есть на двадцать с лишним сажен.

Седой, кряжистый Суалем при машине смотрителем. Вынув изо рта трубку, сказал:

— Мой сын у вас в Московии.

Есть такой, нанялся вместе с Леблоном. Сразу близок царю этот мастер, как бы породнившийся с Россией, степенный, чуждый раболепства. Влезли на плотину. Голоса потонули в мельничном гудении — речной напор поворачивал четыре громадных колеса. Суалем кричал на ухо. Диаметр — шесть туазов, дерево скреплено железом, канатная передача — к насосам.

Вынослива четвёрка. В одной упряжке не один насос, не десять, а двести двадцать один, по откосу берега, дышат шумно, наполняя бассейны парка. На прощанье царь обнял плотника и расцеловал в обе щеки. Как хорошо, что молодой Суалем в Питере!

Обед сервирован был на приволье. Вдруг появились, оцепили пиршество торговцы съестным — вельможи кидали им, как собакам, куски жаркого, сласти, фрукты. Те нагружали тележки и униженно кланялись, в чаянии барыша от продажи дворцовых разносолов. До чего же здешний бомонд презирает коммерсанта... Пётр на мерзкий торг не смотрел, утешался зрелищем каскада.

Ложе его — пятьдесят две ступени розового мрамора.

По сторонам, густо, — руины в штиле антик, столбы, статуи, портики. Петергофу, Стрельне они не в масть. Что поучительного? Безделки...

Между тем планы Петербурга у типографщика дс Фера гравированы и оттиснуты. Работа чистая.

Отослать домой.

* * *

Екатерина тем временем проживала в Спа, у лечебных источников. Туда же направился царь, отгостевав у регента месяц и неделю. Настроение победное — французский петух-шантеклер не боится более русского орла, клюёт высыпанное зерно. Швеция лишится ежегодной порции золотых экю — урон для неё болезненный, так как война истощила казну. Скоро три державы: Россия, Франция, Пруссия — подпишут договор, уже заготовленный Шафировым и Куракиным, — «О мире и безопасности в Европе». Прочих авантажен не счесть. За хлеб, меха, лес, жемчуга французы отплатят искусными изделиями своих фабрик.

— Тугой орех раскололи в Париже. Регента Англия подпекала, портила нам погоду.

О короле говорил взахлёб:

— Пальца на два выше Луки — писал я тебе... Играл я с ним. Обучал по-нашему — смеху было... Умный королишка, пригожий — женить бы его на нашей Лизавете [116] ...

Брал королишку на руки, нянчил. Ущемлённое отцовское чувство излил на него. Дома непременно вырежет портрет семилетнего Людовика Пятнадцатого — на дереве или на кости. Сел набрасывать — пока свежа память.

116

...на нашей Лизавете... — Елизавета Петровна (1709—1761) — дочь Петра I и Екатерины I, российская императрица с 1741 г.

Спа — городок в ущелье Арденнских гор, под нависшей бровью ельника. Пётр окунулся из вихря в затишье. Живи по уставу медицинскому, пей водицу, совершай моцион. Но чем залечить рану, нанесённую сыном? Пуще разболелась, огнём жжёт.

— Худая в нём кровь, — твердит Пётр. — Поганая кровь... Лопухи некое отродье.

Блажь полудетская, глупость, сумасшествие — всячески пыталась умалить вину Екатерина, чтобы унять страдания мужа. Всё напрасно, всё невпопад. Зря пилюли совала. В окно, в стену, на пол летели склянки.

— Меншиков, помёт сучий... Божился — глаз есть за Алёшкой... Никифор-де да Фроська... Один я, Катеринушка, вот напасть! Везде лукавство...

Везло же королям французским. Пётр наслышан о Кольбере [117] — великом финансисте, о мудром кардинале Ришелье [118] . Посетил в Париже гробницу кардинала и не сдержался, сказал французам: увы, не имеет подобного советника!

Сейчас повторил Екатерине. Чем могла она помочь? Только участием женским. Пётр бушевал, хотел мчаться в Петербург. Но зачем? Австрия отсюда ближе... Доводы супруги действовали. Сковал поспешание. Кто же сумеет вытащить Алексея? Куракин? Обещана ему сия миссия, но годится ли он?..

117

Кольбер Жан-Батист (1619—1683) — деятель французского абсолютизма, министр Людовика XIV, с 1665 г. генеральный контролёр финансов.

118

Ришелье Арман-Жан дю Плесси (1585—1642) — герцог, французский государственный деятель, крупнейший представитель абсолютизма; с 1622 г. кардинал.

Нет, не годится... Старой он фамилии, московской... Что Куракин, что Шереметев, Репнин, Долгорукий — доверял им царь с пристрастьем, постоянно испытывал, сомнения в себе не вытравил. Борис Иваныч — умный, деятельный посол в Голландии, слуга безупречный, однако Алексей ему племянник. И царь мог, придравшись к пустяку, накричать на Куракина, унизить на людях — будто виноват он, что женился на Лопухиной, на сестре Евдокии, сосланной в Суздаль. Нужды нет, что та, первая жена дипломата, давно в могиле...