Граф Феникс. Калиостро

– Можно сказать, что она полносочна, как спелый златой яблок Гесперидских садов [74] , – причмокивая, не унимался Мещерский.

– Секретарь мой от прелестной Калиострихи сильно растрепан! Но думаю, что ежели он и не нашел ее во гробе, то с помощью полновесных червончиков легко на ложе неги обретет. Все иностранки сим промышляют!

Говоря это, собеседники вышли к подъезду. Через минуту лакеи рассадили их по каретам, и братья каменщики разъехались.

Елагин чувствовал себя прекрасно. Калиостро он окончательно считал только ловким фокусником, шарлатаном и промышленником. Находясь в состоянии легкого, приятного опьянения, несмотря на проведенную без сна и полную волнения ночь, Иван Перфильевич на редкость был бодр, беспечен, и только приятное расслабление покоило его в быстро катящейся карете. Глухие приступы подагрических болей, дававшие о себе знать в начале заседания капитула, теперь исчезли. Приятная дремота овладевала им порой. Потом, просыпаясь, старик начинал мечтать о предстоящем свидании с певицей.

74

Гесперийные сады – в греческой мифологии сады на краю мира у берегов реки Океан, где росли золотые яблоки вечной молодости. Охраняют эти яблоки нимфы Геспериды, дочери Ночи.

Когда карета остановилась и лакей открыл дверцу, Иван Перфильевич выпорхнул из нее легкой птичкой. Габриэлли подлинно ожидала его, весьма гневаясь, как сообщил с таинственно многозначительным видом старый камердинер, отсутствием директора театров. Елагин улыбнулся и осведомился, где его секретарь. Оказалось, что он давно ожидает в кабинете с приготовленными бумагами.

– Еще доложить имею вашему превосходительству, что от государыни пакет прибыл, – сообщил камердинер.

– Ах, Боже мой! Верно, насчет указа! Или опять этот несносный Паэзиелло наябедничал!

Иван Перфильевич поспешил в кабинет. Секретарь почтительно встретил его – никаких следов ночных волнений в облике молодого человека не обнаруживалось. Он подал пакет от государыни.

«Иван Перфильевич, – писала Екатерина. – Тебе подобного ленивца на свете нет. Никто столько ему порученных дел не волочит, как ты! Где указ против кожедирателей, сиречь ростовщиков, коего вам наискорее заготовить велела? Впрочем, благосклонная вам Екатерина».

– Указ против кожедирателей! Боже мой! Совсем из головы выскочило! – вскричал в крайнем смущении Елагин.

Екатерину беспокоило чрезвычайное развитие в столице ростовщического промысла. Евреи, итальянцы, молдаване, греки, даже индийцы – ростовщики разных национальностей – пили кровь из золотой гвардейской молодежи, опутывая щеголей и мотов паутиной долговых обязательств. Недавно в отчаянии, видя себя в неоплатных долгах, один кавалергард, отличенный государыней за статность и благородство характера, поверг на усмотрение монаршее горестное свое положение. Екатерина решила издать указ против ростовщиков для обуздания их жадности и поручила составление его Елагину. Но за множеством театральных, масонских, амурных и столовых дел Иван Перфильевич о приказании государыни запамятовал совершенно.

– Указ совершенно и давно готов! – доложил князь Кориат. – Но ваше превосходительство не удосуживались бумаги вообще просмотреть, потому и на благоусмотрение ваше никак не мог я представить указа.

– Хорошо, любезный князь, я знаю ваше мастерское перо! Положите указ в мою малахитовую портфель, и я сейчас свезу его государыне! Кто в приемной? Много ли просителей?

– Весьма много. Как насчет дел в Сенате, так и по театральной дирекции. Поставщики по счетам. За постройку париков.

– Хорошо, хорошо! Скажи им, что сегодня приема не будет, не будет!

– Осмелюсь доложить, многие уже на четвертый прием являются с крайними нуждами.

– Не могу, милый князь! Я должен сейчас же во дворец ехать. Государыня гневается, и письмо ее холодностью исполнено. А просителям скажи что-нибудь… Успокой их. Ты умеешь… А я сейчас…

Камердинер появился и с таинственным видом доложил, что госпожа Габриэлли весьма волнуется.

– Ах, Боже мой! Где она? В кабинете? – всполошился Иван Перфильевич.

– Так точно, в кабинете, ваше превосходительство.

Елагин повернулся несколько раз перед простеночным зеркалом, которое отразило приземистую, коротенькую фигурку старика с длинными руками, с отвислым брюхом, в поношенном, вышедшем из моды кафтане со звездой на груди. Оправив жабо и парик, Иван Перфильевич горошком покатился в секретный кабинет, где ожидала его итальянская певица. Приятная мысль о свидании с прелестницей, однако, соединялась с некоторым страхом. Елагину хорошо был известен неукротимый и взрывчатый южный характер Габриэльши.

Несчастный танец

Кабинет представлял собой довольно просторный покой, устланный ковром, с мягкой мебелью, покойными софами, камином, фарфоровыми статуэтками, изящными ширмами, безделушками и скорее походил на интимную гостиную модницы, чем на комнату, предназначенную служить сенатору и статс-секретарю. Потолок был расписан довольно откровенной античной манерой – в нем изображалась нагая улыбающаяся Афродита, смотрящаяся в зеркало, которое держали перед ней крылатые Эроты [75] . У ног богини сидел мускулистый, курчавый и низколобый влюбленный Геракл [76] ; львиную шкуру и дубину его тащили прочь, пыхтя от натуги, другие крылатые божки. Геракл дерзновенной рукой касался прозрачного шарфа, наброшенного на пышные бедра богини…

75

Эрот – бог любви, сын Афродиты. Изображался крылатым мальчиком с луком и стрелами (у римлян – Амур).

76

Геракл – древнегреческий мифический герой, обладавший огромной физической силой. То же, что Геркулес.

Но это мифологическое изображение всюду сопровождали какие-то мистические знаки. Так, Афродита сидела в солнечном диске, а ноги ее опирались на луну. Над головой ее блистали семь звезд. Между грудей висел золотой пламенеющий треугольник. Оправу зеркала, в которое она смотрелась, составлял змей, кусающий себя за хвост.

Иван Перфильевич застал Габриэльшу сидящей на софе и нетерпеливо бьющей ногой о ковер. Очи и щеки итальянки горели. Пальцы рвали кружевной платок. Она казалась львицей, готовой тотчас прянуть на жертву ярости своей. Одета была актриса чрезвычайно ярко и роскошно, в тюрбане с перьями, осыпанном бриллиантами. Бурно дышащая под кисеей ее мощная грудь, казалось, рвалась из тесного платья.

Едва ли не к самой императрице входил Иван Перфильевич с таким страхом и почтительностью, с каким приблизился к певице. Он весь расплылся в сладчайшей улыбке, склонил голову набок и как-то вилял полами кафтана, точно провинившийся пес хвостом.

– Прелестна, как весеннее утро, росой опрысканное! Очаровательна, как духовитый куст роз, распустивших распуколки [77] навстречу солнечным лучам!

Говоря эти комплименты на французском языке, Иван Перфильевич взял руку красавицы и хотел ее поцеловать. Но она вырвала ее, поднявшись с софы во весь рост, уперла в крутое бедро, а другой стала быстро махать перед самым лицом главного директора над спектаклями и зрелищами, так что тот испуганно подался назад. В то же время Габриэлли весьма громко и звонко, можно сказать во все горло стала кричать, мешая французские слова с итальянскими проклятиями:

77

Распуколка – распускающаяся почка.

– Так вот как вы со мной поступаете! Я жду здесь два часа, посылаю к вам известить, что я здесь, а вас все нет! Чудовище, варвар! Где вы были? Отвечайте мне сейчас же, где вы были?

– Очаровательная, простите, что заставил вас столько времени ждать, – говорил Елагин умоляюще. – Видит небо, я был занят важными, крайне важными делами!

– Этот запах, – вскричала певица, раздувая ноздри своего орлиного носа и втягивая в него воздух, – этот запах, идущий из вашего рта, отлично объясняет мне, какими вы делами занимались! Вы пили вино! Вы забавлялись! Вы всю ночь забавлялись! Но с кем? Я вас спрашиваю: с кем вы пили и забавлялись?