Граф Феникс. Калиостро

– Но ничего подобного! Вы совершенно ошибаетесь. Я только что вернулся из важного заседания друзей человечества и благотворения, тянувшегося всю ночь. Мы собираемся…

– Я знаю, что вы собираетесь и кто и где, – оборвала его экспансивная актриса. – Но почему же от вас так вином пахнет? Вы пили? Вы кутили? С кем же?

Вопрос был поставлен ребром и столь грозно, что Иван Перфильевич невольно вытянул руки перед лицом, будто защищаясь от удара.

– С моими друзьями, прелестная, с достопочтенными каменщиками, упражняющимися в отыскании грубых, диких камней для основания будущего храма всеобщего человеческого благополучия, – проговорил он, заикаясь и в то же время незаметно подтаскивая кресло так, чтобы оно оказалось между ним и певицей.

– Вы пили с каменщиками? Вы отесывали что-то вместе с ними?! О, неотесанный северный варвар! О, низкий лжец! Я все знаю. Посмеете ли вы утверждать, что эта новая, эта Серафима, называющая себя графиней Санта-Кроче, не была с вами в эту ночь? Вы с ней пили? Она просила вас принять ее в придворную труппу? И вы, конечно, не могли ей отказать! Вы передали ей мои роли! Вы влюблены в нее, сладострастный старик!

– Ревность! Теперь понимаю, – не без самодовольства, несмотря на опасное свое положение, подобное положению скифа на римской арене нос к носу с разъяренной львицей из жгучих ливийских пустынь, сказал Елагин. – Но вы напрасно, прелестная, назвали меня стариком: мудрый хранит в себе дух юности. К тому же мы, посвященные, обладаем тайной восстановления вещества и обновления составов тела. В сию минуту, например, я так легко себя ощущаю, как никогда.

– Вы не отвечаете, но я знаю все. Моя карлица познакомилась с этой Серафимкой. И ее муж был у меня. Но я не думала, что это такие ловкие пройдохи. Я отлично знаю, что вы их пригласили на ночное заседание капитула. Я знаю, что Серафимка вернулась только на заре.

– А, так она вернулась! – не удержал радостного восклицания Елагин, успокоенный, что женоубийство и обескровливание, показанные в ложе, были только фокусом и супруга Калиостро цела и невредима.

Но это восклицание окончательно вывело из себя Габриэлли. Лицо ее стало подобно маске античной Горгоны [78] . Черные кудри разметались, как змеи. Казалось, она сейчас же вцепится и когтями и зубами в растерянного директора зрелищ. Голос ее при этом достиг таких пронзительных нот, что Елагин опасался, как бы его секретарь и даже просители в отдаленной приемной не услышали эти вопли.

78

Лицо ее стало подобно маске античной Горгоны. – Горгона – в древнегреческой мифологии страшное женское существо со звериными ушами, тупым носом, оскаленными зубами, со змеями вместо волос на голове. Взгляд Горгоны обращал все живое в камень.

– Вы, верно, хотели бы с ней никогда не расставаться. Вы уже влюблены в нее, как обезьяна! Вы с ней угощались! Вы условились уже с ней! Я знаю, знаю. Она хочет петь и играть в операх. Пусть она поет дурно! Пусть голос ее ничтожный! Карлица мне говорила. Она слышала ее свинячий визг. Но что из того? Вы способны на все. Я вас знаю. Всякая развратная баба, лишь бы она была для вас новая, веревки из вас может вить! Ах, я не могу этого выносить! Я умираю! Я задыхаюсь! Не могу! Не могу! Ах!

Габриэлли схватилась за сердце и упала на софу почти в судорогах.

– Успокойтесь, божественная! Успокойтесь, прелестная! – умолял Елагин. – Ничего подобного. Клянусь вам, ничего подобного! Она на сцену не просилась. Мы и голоса ее не слыхали. Она только участие принимала в фокусах, показанных мужем ее, который оказался известный шарлатан, во всей Европе прославленный под именем Калиостро.

Имя это возымело волшебное действие на Габриэлли. Она мгновенно утихла и поднялась на софе.

– Калиостро, говорите вы? Так это сам Калиостро! – с некоторым благоговейным страхом произнесла певица.

– Да! Да! Калиостро! Явный шарлатан и промышленник, – говорил Елагин, радуясь успокоению итальянки, припадки неистовой ярости которой были хорошо знакомы не только ему, но и всей труппе и нередко вели к самым плачевным последствиям для личности поклонников знаменитой дивы. – Итак, успокойтесь, все опасения ваши совершенно неосновательны. После фокусов сей Калиостро с супругой таинственно исчезли. Полагаю, чрез подговор слуг. О сем мой камердинер учинит следствие, и, конечно, истина не замедлит явиться. За ужином, точнее в ранний фриштик [79] обернувшимся, женского пола отнюдь не присутствовало. Успокойтесь, прелестная!

79

Фриштик – завтрак.

Иван Перфильевич преклонил колено пред сидевшей на софе красавицей.

– Ах, я не могу вам верить! Вы меня обманываете! Все вы – лжецы, низкие лжецы с женщинами! – утомленным голосом говорила Габриэлли.

– Божественная, уверьтесь в правде моих слов. Я сейчас еду во дворец и, между прочим, возобновляемый с вами контракт везу к окончательному утверждению государыней.

– Нет, мне мало ваших уверений. Тем более что она – жена Калиостро, который все может!

– Все может? Ну, он едва ли все может. А в российских пределах, думаю, ничего ровно не может, кроме вранья и фокусов.

– О, это сильный человек! Я знаю, – сказала певица. – Но я вам на слово не поверю. Поклянитесь!

Она достала медальон, висевший на ее груди, поцеловала и протянула директору.

– Здесь святая гостия! Коснитесь и клянитесь, что не возьмете на сцену Калиостершу.

Делать было нечего, Иван Перфильевич коснулся и поклялся Габриэльше на католической святыне, что не возьмет на сцену Эрмитажа Калиостершу.

– Моя карлица видела ее днем, дома, – говорила певица, понемногу успокаиваясь. – Она уже не первой молодости и сильно отцвела, помята и потрепана. Ведь муж возил ее повсюду с собой. И она совсем не графиня, а была служанкой в остерии, в Риме. Ее настоящее имя – Лоренца, да, Лоренца Феличиани. Моя карлица все узнала.

– А настоящее имя графа Калиостро?

– Этого я не знаю, совершенно не знаю.

– Итак, вы поверили, успокоились! Боже мой, кто может в вашем присутствии думать хотя бы о самой Венере! Ну, дайте вашу ручку, восхитительное существо!

Габриэлли протянула руку, благоухающую мускусом, но грубая ладонь которой свидетельствовала о домашних трудах певицы. Восхищенный директор покрыл ее поцелуями и присел на софу подле итальянки.

– Божественная! Один поцелуй! – шептал влюбленный старик. – Я чувствую себя, словно выпил эликсира молодости. Где твои угрозы, господин Великий Кофта! Хе! Хе! Хе!

Иван Перфильевич попытался обнять мощный стан знаменитой певицы. Бурные проявления тигровой страстности южного ее темперамента вообще обладали свойством как бы электризовать ее поклонников, хотя нередко в их головы летели башмаки и различные хрупкие бьющиеся предметы, а нередко и щеки принимали отпечатки мужественной десницы итальянки и даже крепких ее ногтей.

Медленно, как вулкан, утихая, певица отстранилась от директора спектаклей.

– Вы сказали, что везете мой новый контракт императрице? – строго спросила она.

– Видите ли, прелестная, он, собственно, не совсем новый. Вы получите дополнительно всю сумму, вами желаемую, в виде сверхконтрактных пособий. Итак, хотя контракт старый…

– Как старый? – мгновенно воспламеняясь снова, воскликнула певица. – Что значит – старый контракт?

– Я говорю и ручаюсь, что вы все получите, что желаете. Театральные суммы все в моих руках. Кроме того, воспособление единовременной безвозвратной суммы в тысячу червонцев мною через князя Григория Александровича совершенно исхлопотано.