Граф М.Т. Лорис-Меликов и его современники

— Вижу, — произнес генерал, — что вы тут западню подозреваете, но ничего, время свое сделает, и вы убедитесь, что искренность в моих интересах, что мне скрывать нечего...

— Поверьте, ваше высокопревосходительство, что я искренно буду счастлив. — Ия встал, чтобы откланяться.

— Погодите, сидите, вы мне не мешаете. Да вы еще ничего не успели сделать для своего дела. Вы не успели спросить, что вас сегодня ожидает, что вам делать. А между тем часа через четыре я снимаюсь отсюда, чтобы пойти на Ардаган. Готовьтесь скорее. Где ваши вещи? Есть у вас палатка?

Я отвечал, что вещи свои бросил в Александрополе, откуда комендант, генерал Г.Н. Кобиев, ни за что не хотел выпустить меня, до следующей оказии, т. е. до конца недели, и я принужден был удрать одиночкой, притом на похищенной казенной лошади — из пленных, — чтобы поспеть в лагерь раньше выступления отряда к Ардагану.

Хохоту Михаила Тариеловича не было конца, в особенности когда я рассказал, что генерал Кобиев, принявший меня с распростертыми объятиями, как сына родного, собирался арестовать меня и посадить в «крепость», как только я заявил ему, что все-таки уеду без охраны: он трепетал-де за сохранность не моей жизни, а казенного пакета. «Я для тебя грузинский обед заказал, а ты к Лорису ехать хочешь, у которого теперь не то что пить, а и есть-то нечего...» Вещи свои я у него бросил, а сам удрал. Обед, должно быть, и по сей час меня там ждет.

— Ну, это Кобиев врет, что обедать нам здесь нечем. А вот без вещей вам скверно придется в пути. Что же делать, попривыкните. Палатку тоже постарайтесь «похитить» в Ардагане, у турок же...

Затем разговор перешел на темы о тифлисских новостях и сплетнях, да на пересуды и характеристику различных более или менее видных деятелей.

II

Как мы бедствовали и как бедствовал со всеми вместе М.Т. Ло-рис-Меликов — на пути к Ардагану, когда мы принуждены были питаться лепешками из вареного ячменя да лежать на снегу — это все рассказывать незачем. В пути очень часто — как только освобождался от лихорадочных забот о движении колонн — подзывал меня к себе, и мы делали немалое количество верст верхом, далеко впереди штаба, болтая о литературных и общественных сюжетах. Он и экзаменовал меня, видимо, и поучался украдкою, изредка и время скучное коротал. Я любовался двумя вещами в равной степени. Его художественной манерой рассказывать события и анекдоты да его искусству выцеживать из собеседника все, что ему было любопытно знать. За то и сам он отдавался весь, нисколько не стесняясь обнаруживать свои недостатки и «мелкие» помыслы.

— Я знаю, вы вольтерьянец, вы на эти вещи иначе смотрите, но что за дело мне до этого. Я таков, так меня Бог создал, таким меня жизнь сделала; я не стыжусь своих пороков, не скрываю их. Мне хочется быть графом, и я им буду, вот увидите. Я этого добьюсь честным путем, общеполезными заслугами, я эту утеху с бою возьму. Смейтесь над этим сколько угодно, а мне хочется, чтобы дети мои, чтобы потомки мои меня помнили с благодарностью.

— Да я против этого ничего решительно не имею, граф, — отвечал я ему смеясь...

— Нет, вы в душе говорите, я знаю: вот, мол, глупец, вот мелкий человечек — ему на долю историческая роль выпала, на него весь мир смотрит, он может мечом разрубить — так или иначе — вековую распрю между крестом и исламом, а в это время он о графстве каком-то арпачайском мечтает... Что же, это правда, мечтаю. Не хочу мечтать, но не могу не мечтать. А вы кощунствуете, графом меня иронически прежде времени зовете... Погодите, дождетесь вы, что меня графом всерьез будете величать, если вас не убьет турецкая пуля.

— Ну, нет-с, руки у меня коротки: не для того я рожден, чтобы пасть от шальной пули...

Будущий граф просиял, точно преображенный.

— Знаете, вы не можете себе представить, как мне любо было выслушать этот ваш крик души. Я сам суеверен, я сам в такие предчувствия верю непоколебимо. Я тоже не допускаю «бессмысленности судьбы», я верю в разумность, в неизменность ее предопределений, и в этом отношении, как и вы, я вполне «восточный человек»...

Я улыбнулся скептически.

— Вы не верите этому?

— Нет, в вашем беспокойном или, по крайней мере, вопросительном взгляде вижу именно тревожную неуверенность, почти суетливость, и это для меня плохой знак. Вы храбритесь в своей вере, но я не признаю в вас истинно правоверного последователя непоколебимых законов природы и истории... И в этом вся ваша слабость, это единственная ваша ахиллесова пята, сколько я могу судить...

III

Под Ардаганом мне в первый раз пришлось испытать на деле искренность Михаила Тариеловича: шаг за шагом, день за днем я видел все приготовления штурма и до мельчайших подробностей ознакомлен был со всеми распрями и несогласиями, возникшими между вождями по вопросу о том, как и каким образом взять Ардаган.

Покойные генералы Девель (подошедший к Ардагану с севера, из-под Ахалцыха) и Геймен (пришедший с юго-востока, из-под Карса, вместе с нами), на военных совещаниях предлагали нагрянуть на турок, атакуя прежде всего тот либо другой передовой форт, из числа тех, что окружали г. Ардаган. Я уже не помню, какой форт признавался г. Гейманом за ключ позиции. Но Девель горячо доказывал, что атаковать надо Рамазан. Чрезвычайно любопытно рассказать генезис плана самого Лорис-Меликова.

— Я не «боевой» генерал, — говорил он мне сейчас же после первого совещания, — никогда я серьезными отрядами не предводительствовал. Перед учеными, боевыми людьми я должен поневоле пасовать... Но я не могу отделаться от простого здравого смысла, и не верю ни в какую науку, ни в какой опыт, если только они противоречат этому здравому смыслу. Вот и теперь. Ничего решительно не смыслю я во всех этих начертаниях крепостей, в этих рвах, равелинах и редутах; но в башке у меня сидит такая мысль. Я знаю, что в Ардаган, в начале весны, приезжали лучшие английские инженеры для обзора и укрепления этой крепости. Они осмотрели крепость лучше, чем мы отсюда ее можем видеть. У нас точных данных и планов никаких нет. Имеются только глазомерные снимки, снятые несколько лет тому назад. Не очевидно ли, что английские инженеры, осмотрев внимательно крепость, ознакомились с ее крепкими и слабыми пунктами. Там, где они ничего нового не предприняли, значит, крепость крепка и неприступна. Напротив того, там, где после проезда англичан предприняты свежие работы, там, значит, было слабо. Туда, значит, и следует направить атаку. Рамазан глядит на север, в сторону, откуда нас турки всегда ждали. Не может быть, чтобы с этой стороны они не укрепились совершенно неприступно. Значит, незачем лезть с этой стороны. Со стороны Карса они никогда не предвидели наступления и не укреплялись серьезно. Значит, отсюда и надо напасть, чтобы застать их врасплох. Тем более, как видите, что именно с этой стороны англичане наскоро и принялись укреплять Ардаган, возводя полевые укрепления на высоте Гюлаверди. Не ясно ли, что это и есть слабейший пункт позиции, ее ахиллесова пята, что на нее и надо напасть?

— По-видимому, да, — отвечал я, чтобы что-нибудь сказать.

Результат штурма доказал всю основательность этой «догадки». Когда после падения Гюлаверди и штурма Ардагана турки сами очистили Рамазан, и мы без боя заняли его, все специалисты, не исключая и почтенного г. Девеля, крестясь, благословили Бога, что нам не пришлось атаковать эту совершенно неприступную твердыню, способную погребсти в своих рвах отряды вчетверо посильнее того, которым взят был Ардаган...

IV

После падения Ардагана положение его покорителя стало поистине трагичным. «Успех нас первый окрылил», и всем почему-то показалось вдруг, что и Карс должен пасть с такою же чародейственною быстротою, с какою взят был Ардаган. Внезапность натиска, сравнительная незначительность числа наших убитых и раненых, да и репутация «ловкости», издавна приобретенная М.Т. Лорис-Меликовым, убедили чуть ли не весь край, что и Карс будет взят так же быстро и легко, таким же, будто бы «фокусом», как покорен был Ардаган. «Лорис его золотым ключом отопрет» — было всеобщее мнение. Да и в войсках легкость ардаганского успеха внедрила пренебрежительное отношение к туркам. Все уже считали часы, отделявшие нас от вступления в Карс.

Между тем не то что взять эту твердыню, а и правильно или хоть серьезно осадить ее у нас тогда не имелось ни малейшей возможности. В распоряжении Лориса имелось всего восемь пехотных полков: с этими силами он и покоренный край должен был охранять, и тыл свой обеспечивать, и Карс осаждать, тогда как только для действительной изоляции Карса требовалось вдвое больше сил. Как ни смел, как ни самоуверен был М.Т. Лорис-Меликов, он не дерзал идти на риск чисто наезднической атаки Карса. В памяти его чересчур живы были следы неудачи муравьевского штурма, в 1855 г. Между тем от него все именно этого требовали, все: и общество, и печать, и власти, и подчиненные.