Граф Никита Панин
Шрифт:
Вдали показалась медленно бредущая кляча с возком, и Никита Иванович кинулся бежать, чтобы догнать извозчика. Он кричал во все горло, останавливая Ваньку, но тот все не слышал, и Никита Иванович, запыхавшись, подбежал уже к самому экипажу. Извозчик сидел с понурой головой: он уже отчаялся найти седоков в такую глухую полночь, но, увидев Никиту Ивановича, закутанного в темный плащ, остановился, бережно подсадил его и шагом повез ко дворцу.
Никита Иванович дрожал от холода в продуваемом возке, но радостно хохотал, и извозчик, лохматый мужик в нагольном тулупе и шапке–треухе, все оглядывался и оглядывался на странного седока. Как будто и барин, в плаще темном, да
Доехав до Зимнего, извозчик соскочил с козел и, прижимая Панина к сиденью, сказал грубым голосом:
— Двугривенный подавай, барин…
Никита Иванович схватился за карманы, но вспомнил, что весь кошель с монетами бросил извозчику, доставившему его к дому Анны, и опять захохотал — экая нелепость, даже дать извозчику нечего.
Лохматый мужик глядел на странного барина, хохочущего в его возке, и думал только об одном — надует барин, не заплатит.
— Погоди тут, — сказал Никита Иванович, отдышавшись от хохота, — вышлю тебе двугривенный…
Но мужик не выпускал Панина из возка, требовал сурово и презрительно:
— Знаю я вас, бескошельных. Тут ходов–выходов видимо–невидимо. Сколь раз возил уже тут всяких — нырнет в дверь, а потом ищи–свищи.
Положение, хоть и комическое, стало надоедать Панину:
— Говорю ж тебе, вышлю, погоди тут…
Но извозчик не унимался и все не выпускал Панина из возка.
— Ладно, — решил Панин, — бери мой плащ, небось, не двугривенный стоит. Да гляди, подожди, вышлю тебе деньги…
Извозчик угрюмо забрал плащ Никиты Ивановича, а тот, в промокших башмаках, в тончайшем белье, роскошном камзоле, скользнул в темные передние дворца.
Федота пришлось разбудить, он давно спал, притулившись на ларе в прихожей панинских покоев.
— Чего, чего? — затараторил он спросонок, не понимая, чего от него хочет Никита Иванович.
Мелких денег в бюро не оказалось, и Никита Иванович дал Федоту четвертной билет. Федот вытаращил глаза.
— Иди, отдай извозчику, ждет у крыльца, — приказал Никита Иванович.
— Помилосердствуйте, Никита Иванович, — взмолился Федот, — и так-то у нас денег нет, а тут четвертной, да извозчику. Ванька, как есть двугривенный стоит…
— Иди, иди, коли говорят, — опять захохотал Никита Иванович.
Он так легко и свободно чувствовал себя, как будто спала пудовая давившая тяжесть.
— Да скажи, за всех, кто не уплатил, я расплачиваюсь, — громко закричал он вслед Федоту.
Тот выскочил по лестнице, дивясь на Панина. Ишь ты, думал он, знать, хорошо приняли его в том доме, куда поехал, раз такой благодетель стал для Ваньки, которому красная цена — двугривенный.
Вытаращил глаза и лохматый извозчик — он уже хотел было отъехать и с горечью думал о том, что господа все норовят проехать бесплатно, а у него семья, и дети, и все дни на морозе…
Федот выскочил с крыльца:
— Ты, что ль, барина вез? — спросил он.
Извозчик встрепенулся — не обманул, однако, барин.
Но когда Федот подал ему четвертной, в ужасе закатил глаза: нет же сдачи с такого билета.
— Бери, бери, все тебе, — заворчал Федот.
От счастья было умчал, но тут же вернулся:
— Плащ барский вот, — кинул он Федоту.
А Никита Иванович упал перед образами:
— Господи, прости ты меня, старого дуралея…
Глава двенадцатая
Сколь много ни говорила и ни писала Екатерина
о величии русского народа, Никита Иванович понимал, что далеко еще России до других европейских наций. Трезво и с пониманием дела он относился и к самому русскому народу. Екатерине, нужно было, чтобы прославляли ее, а без России, без восхваления ее нельзя было этого сделать, Никита Иванович с большой долей иронии смотрел на переписку императрицы со своими западноевропейскими корреспондентами, но это шло на пользу поднимающемуся государству, и он одобрительно кивал головой, когда она пересказывала ему те места из писем Вольтера или Гримма, которые считала особенно лестными для себя. Однако в разговорах с великим князем Панин придерживался другой тактики и направлял мысли своего воспитанника на то, чтобы благоустраивать внутреннюю жизнь, буде он воспримет престол.Он по–прежнему приглашал к обедам у Павла самых лучших людей, мысливших неординарно, прекрасно понимая, что такие разговоры за столом лучше западают в мысли и память молодого великого князя.
Барон Ассебург за столом рассказывал о путешествии в Швецию и упомянул город Торнео.
Павел всегда обращался к Панину, помня, что тот Швецию знает как свои пять пальцев — двенадцать лет жизни там заставили Никиту Ивановича глубоко и основательно изучить жизнь этого государства.
— Каков этот город? — спросил великий князь.
— Дурен, — коротко ответил Никита Иванович.
— Хуже нашего Клину или лучше? — снова спросил Павел. Он побывал в Клину, и его грязь, нечистота и сама крестьянская архитектура произвели на пего самое плохое впечатление.
— Уж нашего-то Клину, конечно, лучше, — улыбнулся Никита Иванович, — нам, батюшка, нельзя еще о чем бы то ни было рассуждать в сравнении с собою. Можно рассуждать так, что это там дурно, а это хорошо, отнюдь к тому не применяя, что у нас есть. В таком отношении мы верно всегда потеряем…
Знакомил он Павла и с основами русской политики. В политике Никита Иванович придерживался точки зрения барона Корфа, умнейшего дипломата и дельного человека, хоть и изгнанного когда-то из Швеции за слишком уж грубые и давящие шаги по отношению к шведскому правительству и его королю. А барон Корф не уставал повторять, что главнейшее дело для России — такая тактика организации взаимодействия северных стран, чтобы интересы всех этих государств соблюдались в равновесии. Только тогда и Россия бы получила передышку от непрестанных войн в своем районе Балтийского моря и могла бы развивать внутреннюю экономику без борьбы с соседями.
Для Панина это положение стало главным, и все свои силы он направил на укрепление и создание такой северной системы. Никакого плана у него не было, но в своих каждодневных занятиях у него всегда идея эта была в уме, и с этой точки зрения он и решал все сиюминутные проблемы.
Главным было «поддержание дружбы и согласия» с соседями. А для этого необходимо обеспечить на севере Европы равновесие сил. Профранцузской коалиции требовалось противопоставить союз северных держав, и вовсе не обязательно скреплять его каким-либо единым связующим документом, а достаточно разработать взаимодополняющие друг друга соглашения по различным вопросам. Но и Екатерина, и Панин добивались, чтобы Россия в таком союзе занимала господствующее положение, давая своим союзникам минимум выгод, а получая максимальную пользу. Надо было «вывести Россию из постоянной зависимости и поставить ее способом общего Северного союза на такой степени, чтоб она как в общих делах знатную часть руководства иметь, так особливо на севере тишину и покой ненарушимо сохранять могла»…