Граф Соколов — гений сыска

Соколов вспомнил минувший май. Он пришел как-то в Частную оперу Сергея Зимина. Шаляпин пел партию короля Филиппа в —Дон Карлосе”. В антракте кто-то тихим, даже нерешительным голосом окликнул его. Соколов обернулся и увидел высокого узкоплечего человека, державшегося весьма скромно. Трудно было поверить, что это внук Николая I и сын Александра III — Великий князь Михаил Александрович. Именно он до 30 июля 1904 года — дня рождения цесаревича — был наследником российского престола.

С Великим князем Соколов был хорошо знаком еще по Петербургу. Сейчас рядом с ним стоял невысокий, улыбающийся в пышные темные усы человек лет двадцати шести. Даже под фраком угадывалась ладная сильная фигура, а весь облик дышал отвагой. Великий князь после приветствий сказал:

— Вы, Аполлинарий Николаевич, знакомы с Эдуардом Ивановичем Чеховским?

— Ваше Высочество, о подвигах авиатора Чеховского я наслышан много, но чести быть знакомым не имею!

— Тогда позвольте представить... — Тихий голос Великого князя звучал торжественно. Михаил Александрович очень увлекался как развитием авиации, так и дружбой с авиаторами. — Завтра Эдуард Иванович совершит полет на ипподроме.

Не переставая улыбаться, Чеховской бодрым голосом произнес:

— Лечу на новинке — моторном аэроплане братьев Райт. Аппарат хотя несколько громоздок, но, кажется, надежен. Приходите, пожалуйста, Аполлинарий

Николаевич! Ваше присутствие придаст мне... отваги. Право!

Соколов хохотнул и, по обыкновению, так громко, что прогуливавшиеся в фойе оглянулись на него:

— Кому-кому, а вашему брату-авиатору мужества не занимать! Думаю, проще на матушке-земле медведя голыми руками взять, чем летать по поднебесью в хрупкой “этажерке"! А завтра обязательно приду.

На другой день ипподром был забит до отказа. Первым стартовал на планере “Валькирия” немец Хентцен. Затем на одномоторном аппарате старика Дженевецкого в воздух взмыли Сергей Уточкин и его неразлучный друг писатель Куприн. Полет и приземление прошли благополучно.

И вот заключительный номер. К новейшей модели моторного аэроплана конструкции братьев Райт подошел сияющий улыбкой Чеховской. Фотограф попросил его встать у крыла. Затем — рев мотора, отчаянное дребезжание всех частей аэроплана, разбег — и еще толком неопробованный аппарат поднялся в воздух.

Чеховской уже сделал три круга над ипподромом, приветственно помахал рукой из открытой кабины, как заглох мотор, — видимо, отказало магнето. Когда в небе вдруг наступила тишина, замерли и тысячи зрителей. Катастрофа казалась неизбежной.

Аэроплан стал терять высоту. Зрители от ужаса окаменели. Было полное ощущение, что через секунду-другую аппарат носом врежется в покрытый жесткой травой газон. Но в последний момент каким-то невероятным усилием Чеховской сумел все-таки выровнять и посадить машину. Первым к нему подбежал Уточкин, помог выбраться из кабины. Заикаясь, произнес:

— Т-ты в-второй р-раз родился!

Чеховской, припадая на ушибленную ногу, но как всегда спокойный, улыбнулся:

— Согласен, мое второе рождение сегодня же отпразднуем в “Славянском базаре”! Всех приглашаю.

Великий князь Михаил Александрович и Соколов тоже вышли на летное поле, пожали мужественную руку авиатору и приняли приглашение отпраздновать “второе рождение”.

Трибуны рукоплескали, к ногам Чеховского летели цветы. Это был его триумф. Как оказалось, последний в жизни этого — как тогда выражались — крылатого человека.

Фото на память

...Вечером за пышным столом в “Славянском базаре” собрались светила авиации — Уточкин, талантливейший Дженевецкий (доживший, кстати, до девяноста пяти лет и скончавшийся в 1938 году), конструктор и строитель первого русского аэроплана Яков Гаккель, восторженные почитатели — эти больше из купечества, но без их восторгов и тугих кошельков ни тогда, ни ныне не обойтись.

Сам триумфатор явился со своей невестой — блестевшей белизной плеч, изящной гибкой фигурой, крупными бриллиантами Ольгой Мамонтовой. Она была так хороша собой, что все невольно замолкли, любуясь ее свежей и победительной красотой.

С бокалом шампанского поднялся демократичный Михаил Александрович, считавший возможным бывать в компании с авиаторами и купцами, но зато и окруженный всеобщей любовью (кроме двора, где такую демократичность не понимали и не одобряли). Он обычным тихим голосом сказал:

— Вы Эдуард Иванович, счастливый человек, ибо вас любит такая совершеннейшая красавица, как Ольга Михайловна. Да простится мне, ежели я первый тост произнесу не за эту удивительную чаровницу, а за будущее русской авиации — ведь именно ради этого мы собрались тут.

Ольга Михайловна непринужденно отозвалась:

— Ваше Высочество, это будет справедливо! Ведь и я имею прямое отношение к полетам — Эдуард Иванович уже два раза поднимал меня в небо! Так что теперь я стала... как это?.. авиатрисой. Вроде знаменитой де Ларош! или нашей княгини Долгоруковой.

За столом все зааплодировали, а Куприн, успевший где-то принять рюмку-другую, добродушно пошутил:

— Надеюсь, не на сегодняшнем самолете Чеховской катал вас?

Ольга Михайловна в тон ответила:

— К счастью, братья Райт свой аппарат сделали одноместным, по сей прозаической причине мне места не нашлось.

Все дружно рассмеялись, вновь захлопали, а Великий князь негромко произнес:

— Ах, что за красавица! И к тому же умна... — И уже обратился ко всем: — Когда-то человечество со многими жертвами и с великими трудностями покоряло водный океан. Теперь настал час покорять океан иной — воздушный, сколь заманчивый, столь и коварный. И тут ждут нас жертвы, разочарования, но конечный результат — триумф и победа. Давайте выпьем за это героическое дело, ибо оно приличнее всего именно русскому человеку — куражному до крайности, но смекалистому и расчетливому! Прозит!

Потом звучали тосты за успешный полет Чеховского, за его красавицу-невесту, за новые совершенные модели аппаратов.

Сощурив хитрые монгольские глаза, бокал поднял Куприн:

— Ты, Эдуард Иванович, летаешь недавно, и твои заслуги по сравнению, скажем, с заслугами Серёги Уточкина не так велики. Но мы очень верим в тебя! В сентябре, как ты помнишь, в Петербурге пройдет первая русская Неделя авиации. Там, на Комендантском аэродроме, ты о себе и сможешь по-настоящему заявить. Еще раз пьем твое здоровье!

В это время, согласно указанию Чеховского, появился фотограф, который снимал сегодня на ипподроме полеты. Он протянул Чеховскому пачку отпечатков, наклеенных на изящные паспарту. Тот раздал их всем сидевшим за столом:

— На добрую память!

Словно сердце подсказало, что скоро останется от славного молодого человека лишь добрая память, как и о его очаровательной невесте, которой не суждено было узнать ни брачных радостей, ни счастья материнства.

...Соколов словно очнулся от воспоминаний. Сыщик сжал кулаки, произнес вслух: