Граф в законе (сборник)
Шрифт:
— Теперь понял? — спросил он тогда не без опаски.
— Пока не могу ответить… Скажи, Николаша, сколько тебе лет? Сто? Сто пятьдесят?..
— Шутишь? — не понял Климов. — Сам же похвальное слово говорил на моем юбилее…
Вот тут-то Стельмах и обронил странную фразу:
— Как же ты, уникум, смог напечатать свою статью задолго до своего рождения, да еще в польском журнале… Приходи ко мне в гости, покажу…
Больше ничего не сказал, засмеялся как-то нехорошо и пересел на другой стул…
Климова жаром опалило. Что-то выведал, стервец! Покой как ветром сдуло, внутрь забрался ершистый страх…
Когда
Позже осознал нелепость своего подозрения. Стельмах на тайную кражу не способен, он все делает открыто, громогласно… Спасительно забилась мысль: это не он! Но кто же? Ответа не находил.
В растерянности, не решив еще, как поступить, пригласил в гости соседа, зная, что тот работал в угрозыске… Может, подскажет дорожку к сундучку…
Но после того дурацкого вечера понял: без Графа не обойтись…
Катюша, узнав обо всем, тоже встревожилась и тут же позвонила Графу. Тот спокойно выслушал, спросил адрес Стельмаха.
— Там неподалеку дядюшка Цан живет. Он все выяснит, а может, и журнал польский раздобудет… Завтра встретимся, все обговорим в деталях.
Ранним утром, в центре, у памятника Пушкину они втроем — Граф, Климов и Катюша, еще не зная, что натворил в квартире Стельмахов дядюшка Цан, обсуждали план дальнейших действий. Порешили на том, что обойдутся без него, Климова, а ему надо срочно уезжать в какую-нибудь командировку, подальше, лучше за границу…
Он ушел домой ободренный. Граф все сделает, как надо, можно быть уверенным…
Климов открыл глаза. Перед ним на столе — грязная пузатая бутылка, бокал и синий флакончик, из которого по совету Глафиры дядюшка Цан отлил чуточку цианистого калия для Стельмаха…
Пора? Да, пора… Раньше преступник мог укрыться в Божьем храме и стать неприкосновенным. А теперь куда бежать? Да и стоит ли?.. Все былое, заботившее его когда-то, улетучилось, уплыло за спину, оставив место полному благородства безразличию…
Он наполнил бокал вином, вылил туда все, что было в синем флаконе (усмехнулся: «Разделим яд поровну с врагом») и, не раздумывая, выпил…
Много дней спорили, как назвать комиссию. В конце концов, чтобы скрыть на время правду, решили соблюсти традицию: комиссия по научному наследию академика Климова. Необычен был ее состав. Пять математиков — два академика, три профессора. Кандидат богословских наук. Преподаватель местной епархии. Два графолога. Работники милиции. Юрист.
Комиссия не изучала научное наследие академика. Она два месяца без особых усилий складывала в папки доказательства: автор опубликованных и неопубликованных научных трудов не академик Климов, а монах Трубецкой…
Члены комиссии сидели притихшие, напряженные, обмениваясь короткими репликами.
Перед ними возвышался черный сундучок. Он был похож на карликовый гробик, который много лет прятала земля, и вот теперь его нашли, принесли сюда — наконец раскрыть долго хранимую им тайну.
Прошло несколько лет…
Старый, но еще крепкий господин Янис Ульманис долго усердно мыл руки, протирая щеточкой каждый
палец и выскребая невидимую под ногтями грязь. Его жена, худенькая седенькая Эльма, ждала терпеливо, иногда спокойно напоминая:— Янис, милый, остывает завтрак…
Когда господин Ульманис наконец присаживался к столу, она спрашивала ласково:
— Как себя чувствуешь?
— Хорошо, дорогая…
— Как спалось?
— Спасибо, хорошо, дорогая…
Она знала, что он ответит именно так, но по устоявшейся годами привычке строго выдерживала этот обязательный утренний ритуал. Хотелось задать другие, томившие ее вопросы, но не осмеливалась, боясь причинить ему даже самую маленькую неприятность. Сдерживала неутихающая тревога. Месяц назад в такое же раннее утро он сделал неожиданное признание:
— Опять видел во сне дядюшку Цана… Шило… А у меня руки в крови… Густая, липкая кровь и никак не могу отмыть…
С того дня она не торопила его, только украдкой опасливо глядела, как он мылил руки, тер щеточкой, полоскал, снова мылил…
Их домик стоял в прибрежной сосновой полосе на окраине Майори в самом центре раскинувшейся на десятки километров Юрмалы. Морские волны шумели совсем близко, во время шторма они лизали, осыпали брызгами почерневшую изгородь старого сада.
В тихую погоду старики гуляли по берегу. Она быстро уставала, возвращалась домой, а он уходил далеко, надолго и приходил освеженный, помолодевший, шутил за обедом, говорил ей нежности…
В то страшное утро она решила прополоть клубничные грядки. Он отправился на прогулку один. Пришло, потом прошло время обеда — его все не было. Шутливо ворча вслух: «Ну, загулял мой старичок, ну, загулял… Ох, я тебе сейчас задам…» — она вышла из дому на тропку, бегущую меж сосен…
Увидела его сразу. Он сидел под деревом, обратив лицо к морю. «Умаялся, бедняга!» Долго стояла возле него, смотрела, не верила… Потом тихо сдавленно вскрикнула и осела…
Похоронили их рядом, поставили один сбитый из досок крест, прибили жестяной квадратик с коряво выведенными буквами: «Янис и Эльма Ульманис».
Изгой
Посвящается В. В. Лябину
Глава 1
Рождение провидца
Он прислушался и засмеялся своему ребячьему открытию: оказывается, мы еще шерстисты, козлоноги и хвостаты.
Однокурсники называли его снисходительно Маленький Вик или Виктор с издевательским ударением на последнем слоге и старались держаться от него на расстоянии, постоянно ощущая биологическую среду отчуждения, которой часто окружают себя отличники.
Добросовестные гены передали Маленькому Вику два физических недостатка. От мамы он унаследовал рост в сто пятьдесят пять сантиметров, отчего чувствовал себя униженно неполноценным. А отец передал ему слегка оттопыренные уши. Они, казалось, в какой-то момент вздумали приподнять Вика над другими, но застыли в бессилии, как распахнутые крылья.