Графиня де Шарни (Часть 3)
Шрифт:
– Входите же! Где это происходило - в Шалоне или в Версале? И неужели всего несколько часов назад царственные пленники собственными глазами видели, как толпа прикончила несчастного г-на де Дампьера? Примерно через полчаса вернулся Шарни. Королева видела, как он уходил и как возвратился, но даже самый проницательный взор не мог бы прочесть на ее лице, как отзывался в ее сердце его приход и уход.
– Ну что?– наклонясь к Шарни, осведомился король.
– Ваше величество, - отвечал граф, - все складывается как нельзя лучше. Национальная гвардия предлагает завтра проводить ваше величество в Монмеди.
– Значит, вы о чем-то договорились?– спросил король.
– Да, ваше величество, с командирами. Завтра перед выездом король скажет, что желает послушать заутреню, отказать в этой просьбе будет невозможно, тем паче что завтра праздник Тела Господня. Карета будет ждать короля у дверей церкви; выйдя, король сядет в карету, раздастся крик .виват!", и король отдаст приказ изменить маршрут и ехать в Монмеди.
– Прекрасно, - одобрил Людовик XVI.– Благодарю вас, господин де Шарни. Если до завтра ничего не изменится, мы все сделаем так, как вы говорите. А пока пойдите отдохните: вы и ваши друзья
– Вы где служили, друг мой?– спросил король часового.
– Во французской гвардии, государь, - отрапортовал тот.
– В таком случае я ничуть не удивлен, что вы здесь, - холодно заметил король. Людовик XVI не мог забыть, что уже 13 июля 1789 года французские гвардейцы перешли на сторону народа. Король и королева ушли к себе. Часовой стоял у дверей спальни. Через час, сменившись с поста, часовой попросил разрешения поговорить с начальником конвоя. Им был Бийо. Он как раз на улице ужинал с жителями окрестных деревень, присоединившимися к нему по дороге, и пытался уговорить их остаться до завтра. Но в большинстве своем эти люди увидели то, что хотели увидеть, то есть короля, и чуть ли не половина из них собиралась встретить праздник Тела Господня в своих деревнях. Бийо старался удержать их: его тревожили роялистские настроения в городе. Но славные поселяне ответили:
– Ежели мы не возвратимся к себе, как нам отпраздновать Божий праздник? Кто украсит наши дома? Во время этого разговора к Бийо и подошел часовой. Они потолковали - тихо, но весьма оживленно. После этого Бийо послал за Друэ. Состоялась негромкая беседа втроем - такая же оживленная и с такой же пылкой жестикуляцией. После нее Бийо и Друэ направились к хозяину почтовой станции, приятелю Друэ. Хозяин почтовой станции велел оседлать двух лошадей, и через десять минут Бийо скакал в Реймс, а Друэ в Витри-ле-Франсуа. Наступило утро; из вчерашнего многочисленного эскорта осталось, дай Бог, человек шестьсот - самых озлобленных или самых ленивых; они переночевали на улицах на принесенной им соломе. Проснувшись с первыми лучами солнца, они имели возможность наблюдать, как в интендантство прошли с десяток людей в мундирах и через минуту скорым шагом вышли оттуда. В Шалоне находилась на квартирах часть гвардейской роты, стоящей в Вильруа, и десяток с небольшим гвардейцев еще оставались в городе. Они как раз и явились к Шарни за распоряжениями. Шарни велел им быть в полной форме верхом у церкви, когда оттуда выйдет король. Как мы уже говорили, кое-кто из крестьян, сопровождавших вчера короля, заночевал по лености в городе, однако утром они прикинули, сколько лье до их деревень; у кого-то вышло десять, у кого-то пятнадцать, и в количестве около двух сотен они отправились по домам, хотя сотоварищи уговаривали их остаться. Таким образом, число ожесточенных врагов короля сократилось до четырехсот, самое большее, четырехсот пятидесяти человек. Примерно столько же, если не больше, было национальных гвардейцев, верных королю, не говоря уже о королевской гвардии и офицерах, из которых можно было сформировать нечто наподобие священной когорты, готовой грудью встретить любую опасность и тем самым подать пример остальным. Кроме того, было известно, что город на стороне аристократов. С шести часов утра самые ярые приверженцы роялизма среди жителей города стояли в ожидании во дворе интендантства. Шарни и гвардейцы были среди них и тоже ждали. Король проснулся в семь и объявил о своем желании сходить к заутрене. Стали искать Друэ и Бийо, чтобы сообщить им о желании короля, но ни того, ни другого отыскать не удалось. Так что никаких причин отказать королю в исполнении его желания не было. Шарни поднялся к Людовику XVI и сообщил, что оба - и Бийо, и Друэ - исчезли. Король обрадовался, но Шарни только покачал головой: если Друэ он не знал, то уж Бийо знал отлично. Тем не менее все предзнаменования можно было счесть удачными. Улицы кишели народом, но по всему было видно, что горожане на стороне короля. Поскольку ставни в спальнях короля и королевы были закрыты, толпа, не желая тревожить сон царственных пленников, старалась вести себя как можно тише и ходить как можно неслышней; люди лишь возносили руки и возводили глаза к небу; горожан было так много, что четыре с половиной сотни окрестных крестьян, не пожелавших возвратиться в свои деревни, совершенно затерялись среди них. Чуть только ставни на окнах спален августейших супругов открылись, раздались крики "Да здравствует король!", "Да здравствует королева!", - и в них звучало такое воодушевление, что Людовик XVI и Мария Антуанетта вышли, как если бы они мысленно сговорились, каждый на свой балкон. Все голоса слились в единый хор, и обреченная судьбой королевская пара в последний раз могла предаться иллюзиям.
– Вот видите, - обратился со своего балкона Людовик XVI к Марии Антуанетте, - все идет наилучшим образом! Мария Антуанетта возвела глаза к нему и ничего не ответила. Колокольный звон возвестил, что церковь открыта. Почти в ту же секунду Шарни легонько постучался в дверь.
– Я готов, сударь, - объявил король. Шарни бросил на него быстрый взгляд; король был спокоен и, пожалуй, тверд; на его долю выпало уже столько страданий, что под их воздействием он избавился от своей нерешительности. У входа ждала карета. Король, королева и все их семейство сели в нее; карету окружала толпа, почти столь же многочисленная, как и вчера, однако в отличие от вчерашней она не оскорбляла пленников, напротив, люди ловили их взгляд, просили сказать хоть слово, были счастливы прикоснуться к полй королевского камзола и гордились, если им удавалось поцеловать край платья королевы. Трое офицеров заняли места на козлах. Кучеру было велено ехать к церкви, и он беспрекословно подчинился. Впрочем, кто мог отдать другой приказ? Бийо и Друэ все так же отсутствовали. Шарни осматривался, ища их, однако нигде не видел. Подъехали к церкви. Крестьяне
постепенно окружили карету, но с каждой минутой число национальных гвардейцев возрастало, на каждом углу они целыми группами присоединялись к процессии. Когда подъехали к церкви, Шарни прикинул, что в его распоряжении около шестисот человек. Для королевского семейства оставили места под неким подобием балдахина, и, хотя было всего восемь утра, священники начали торжественное богослужение. Шарни был обеспокоен; он ничего так не боялся, как опоздания: малейшая задержка могла оказаться смертоносной для начавшейся возрождаться надежды. Он велел предупредить священника, что служба ни в коем случае не должна длиться более четверти часа.– Я понял, - попросил передать священник, - и буду молить Бога, дабы он ниспослал его величеству благополучное путешествие. Служба длилась ровно столько, сколько было условлено, и тем не менее Шарни раз двадцать вынимал часы; король тоже не мог скрыть нетерпения; королева, стоявшая на коленях между обоими своими детьми, оперла голову на подушку молитвенной скамеечки; только принцесса Елизавета была спокойна и безмятежна, словно мраморное изваяние Пресвятой Девы, то ли оттого, что не знала о планах спасения, то ли оттого, что вручила свою жизнь и жизнь брата в руки Господа; она не выказывала ни малейших признаков беспокойства. Наконец священник обернулся и произнес традиционную формулу: "Ita, missa ets". Держа в руках дароносицу, он спустился по ступенькам алтаря и благословил, проходя, короля и его присных. Они же склонили головы и в ответ на пожелание, идущее из самого сердца священника, тихонько ответили:
– Аминь! После этого королевское семейство направилось к выходу. Все, кто слушал вместе с ними службу, опустились на колени, беззвучно шевеля губами, но было нетрудно догадаться, о чем безмолвно молятся эти люди. Около церкви находилось более десятка конных гвардейцев. Роялистский эскорт становился все многочисленней. И тем не менее было очевидно, что крестьяне с их упорством, с их оружием, быть может не столь смертоносным, как оружие горожан, но весьма грозным на вид- треть из них была вооружена ружьями, а остальные косами и пиками, - могут в решающий момент роковым образом склонить чашу весов. Видимо, Шарни испытывал подобные опасения, когда, желая подбодрить короля, к которому обратились за распоряжениями, наклонился к нему и произнес:
– Вперед, государь! Король был настроен решительно. Он выглянул из дверцы и обратился к тем, кто окружал карету:
– Господа, вчера надо мной было совершено насилие. Я приказал ехать в Монмеди, меня же силой повезли во взбунтовавшуюся столицу. Но вчера я был среди мятежников, а сегодня - среди верных подданных, и потому я повторяю: в Монмеди, господа!
– В Монмеди!– крикнул Шарни.
– В Монмеди!– закричали гвардейцы роты, расквартированной в Вильруа.
– В Монмеди!– подхватила национальная гвардия Шалона. И тотчас все голоса слились в общем крике: "Да здравствует король!" Карета повернула за угол и покатила тем же путем, по какому приехала, но в обратном направлении. Шарни не выпускал из виду крестьян; похоже, в отсутствие Друэ и Бийо ими командовал тот самый французский гвардеец, что стоял на посту у дверей королевской спальни; он без особого шума направлял движение всех этих людей, чьи мрачные взгляды свидетельствовали, что происходящее им не по душе. Они дали пройти национальной гвардии и пристроились за нею в арьергарде. В первых рядах шагали те, у кого были пики, вилы и косы. За ними следовали примерно сто пятьдесят человек, вооруженных ружьями. Маневр этот, исполненный весьма умело, как если бы его производили люди, поднаторевшие в строевых учениях, весьма обеспокоил Шарни, однако у него не было возможности воспрепятствовать ему; более того, оттуда, где он находился, он даже не мог потребовать объяснений. Но вскоре все объяснилось. По мере продвижения к городской заставе все больше возникало ощущение, что сквозь стук колес кареты, сквозь шум шагов и крики сопровождающих пробивается какая-то глухая дробь и становится все явственней и громче. Вдруг Шарни побледнел и положил руку на колено сидящего рядом гвардейца.
– Все погибло!– сказал он.
– Почему?– удивился тот.
– Вы не узнаете этот звук?
– Похоже на барабан... Ну и что такого?
– Сейчас увидите, - ответил Шарни. Карета повернула и выехала на площадь. На эту площадь выходили Реймсская улица и улица Витри-ле-Франсуа. И по ним шагали - с развернутыми знаменами, с барабанщиками впереди - два больших отряда национальной гвардии. В одном было около тысячи восьмисот человек, в другом от двух с половиной до трех тысяч. По всем признакам этими отрядами командовали два человека, сидящие верхом на конях. Одним из них был Друэ, вторым Бийо. Шарни не было нужды определять направление, откуда прибыли эти отряды: ему и без того было все ясно. Теперь стала совершенно понятна причина необъяснимого исчезновения Друэ и Бийо. Вероятно предупрежденные о том, что затевается в Шалоне, они разъехались: один - чтобы поторопить прибытие национальной гвардии из Реймса, второй -чтобы привести национальных гвардейцев из Витри-ле-Франсуа. Выполнили они это все весьма согласованно и прибыли вовремя. Друэ и Бийо приказали своим людям остановиться на площади, наглухо перегородив ее. После этого без всяких околичностей они скомандовали зарядить ружья. Кортеж остановился. Король выглянул из кареты. Шарни стоял бледный, стиснув зубы.
– В чем дело?– осведомился у него Людовик XVI.
– Дело в том, государь, что наши враги получили подкрепление и ружья у него, как вы сами видите, заряжены, а за спиной шалонской национальной гвардии находятся крестьяне, и ружья у них тоже заряжены.
– И что вы обо всем этом думаете, господин де Шарни?
– Думаю, государь, что мы оказались между двух огней. Но это вовсе не означает, что вы не поедете дальше, если того пожелаете, правда, я не знаю, как далеко ваше величество сможет уехать.
– Понятно, - промолвил король.– Поворачиваем.
– Ваше величество, это ваше твердое решение?
– Господин де Шарни, за меня пролилось уже слишком много крови, и я горько оплакиваю ее. Я не хочу, чтобы пролилась еще хотя бы капля... Поворачиваем. При этих словах двое молодых людей спрыгнули с козел и бросились к дверце кареты, к ним присоединились гвардейцы роты, стоящей в Вильруа. Отважные и пылкие воины, они рвались вступить в бой вместе с горожанами, но король с небывалой для него твердостью повторил приказание.